– Твоя мать была умной женщиной? – спросил я. – Такой же смышленой, как ты?

Мой вопрос заставил Меррик призадуматься.

– У нее не было образования, – наконец заговорила она. – Она не читала книг. Я вот люблю читать. Можно узнать много нового. Я читаю старые журналы – те, что повсюду оставляют. Как-то мне досталось несколько пачек журнала «Тайм» из какого-то старого дома, предназначенного на снос. Я изучила их все – от корки до корки: статьи об искусстве, науке, книгах, музыке, политике и обо всем на свете, пока не зачитала журналы до дыр. Я брала книги в библиотеке и в бакалейной лавке. Читала газеты и даже старые молитвенники. А еще колдовские книги. У меня хранится много колдовских книг, которые вы еще не видели.

Она слегка пожала плечиками, такая маленькая и усталая, совсем еще ребенок – растерянный, недоумевающий, не до конца осознающий случившееся.

– Холодная Сандра вообще ничего не читала, – сказала Меррик. – Никто не видел, чтобы она смотрела шестичасовые новости по телевизору. Большая Нанэнн рассказывала, что несколько раз отсылала ее к монахиням, но Холодная Сандра плохо себя вела, и они всегда отправляли ее домой. Кроме того, Холодная Сандра была достаточно светлой, чтобы не любить темнокожих. Можно было бы предположить, что ей прекрасно известно, каково это – быть темнокожей, ведь от нее отказался собственный отец. Но ничего подобного! На фотографии видно, что кожа у нее была цвета миндаля, но глаза – светло-желтыми. Они-то ее и выдавали. К тому же она страшно злилась, когда ее называли Холодной Сандрой.

– Откуда взялось это прозвище? – спросил я. – Его придумали дети?

Мы почти доехали до дома. Однако мне хотелось узнать как можно больше про это странное общество, такое непохожее на все, что я до сих пор знал. В тот момент я понял, что мое пребывание в Бразилии было в общем-то пустой тратой времени. Слова старухи больно укололи в самое сердце.

– Нет, все началось в нашем доме, – сказала Меррик. – Наверное, это самое обидное прозвище. Когда соседи и все дети услышали его, они сказали: «Твоя Нанэнн называет тебя Холодной Сандрой». Но прозвище прилипло к ней из-за того, что она делала: все время колдовала, насылала порчу на людей. Как-то раз прямо на моих глазах она снимала шкуру с черного кота. Ужас! Никогда больше не желаю видеть что-либо подобное.

Заметив, как я поморщился, Меррик едва заметно улыбнулась и продолжила:

– К тому времени, как мне исполнилось шесть лет, она уже сама называла себя Холодной Сандрой. Бывало, скажет мне: «Меррик, иди к Холодной Сандре», и я тут же прыгну ей на колени.

Голос Меррик слегка дрогнул, но девочка справилась с волнением.

– Она совсем не походила на Большую Нанэнн, – сказала Меррик. – Все время курила, пила, была какой-то нервной, а если напивалась, то и вовсе становилась злой. Иногда она пропадала надолго, а когда возвращалась, Большая Нанэнн обычно спрашивала: «Что затаилось в твоем холодном сердце на этот раз, Холодная Сандра? Какую ложь ты приготовила?» – Меррик вздохнула. – Большая Нанэнн часто говорила, что в этом мире не следует заниматься черной магией, потому как всего можно добиться с помощью магии белой. Затем появился Мэтью, и Холодная Сандра стала такой счастливой, какой никогда не была.

– Мэтью, тот человек, который отдал тебе пергаментную книгу? – уточнил я, надеясь, что Меррик расскажет о нем поподробнее.

– Не, мистер Тальбот, он не отдал мне эту книгу, а научил ее читать, – ответила девочка. – Книга-то была у нас уже давно – досталась в наследство от двоюродного дяди Вервэна, жуткого колдуна. В городе все называли его Доктор Вервэн. И хотели, чтобы он им наколдовал. Еще при жизни старика – а он был старшим братом Большой Нанэнн – ко мне перешли многие его вещи. Я впервые видела, чтобы человек скончался в мгновение ока: он спокойно сидел в столовой, читал газету, а потом буквально в одну секунду вдруг взял да и умер.

У меня накопилось великое множество вопросов, готовых сорваться с языка.

В частности, например, почему за весь долгий путь с кладбища Меррик ни разу не произнесла другое имя, упомянутое Большой Нанэнн: Медовая Капля на Солнце.

Но тут мы подъехали к дому. Дождь поредел, и сквозь тучи пробивались лучи послеполуденного солнца.

К моему удивлению, возле дома толпилось множество людей. Они заполонили всю улицу, но вели себя тихо и сразу обратили на нас внимание. Я заметил, что из Обители приехал не один, а два маленьких грузовичка с высокими бортами, рядом с которыми в ожидании распоряжения выносить вещи из дома дежурили несколько служителей Таламаски.

Поприветствовав этих молодых мужчин, примкнувших к ордену, я заранее поблагодарил их за заботу и осторожность и велел спокойно ждать сигнала к началу работы.

Мы поднялись по лестнице и прошли по дому. Поглядывая в окна, я видел, что по всем дорожкам слоняются люди, а когда мы вышли на задний двор, то оказалось, что повсюду, и справа и слева, за низкими дубами тоже собрался народ. Насколько я мог разглядеть, никаких заборов там не было. Полагаю, их вообще не существовало в то время.

Под пышным пологом листвы все казалось тусклым, откуда-то доносилось тихое журчание неспешно льющейся воды. Там, где солнце сумело проникнуть сквозь чудесный зеленый мрак, разросся дикий красный гиацинт. Я увидел тонкие тисовые деревца – священное растение для покойной колдуньи – и множество лилий, затерянных в высокой траве. Наверное, японский сад не смог бы навеять более сонную, убаюкивающую атмосферу.

Когда глаза немного привыкли к свету, я понял, что мы вышли на открытый внутренний дворик, вымощенный плитами, довольно потресканными и заросшими скользким мхом; по периметру его росли немногочисленные деревья – не слишком красивые, но цветущие. Перед нами возвышалось высокое строение с центральной опорой под рифленой железной крышей.

Нижняя половина опоры, поднимавшейся от огромного валуна, сплошь заляпанного пятнами, была выкрашена в ярко-красный цвет, а верхняя – до самой крыши – в зеленый. В темной глубине строения скрывался непременный алтарь, заставленный фигурками святых, еще более многочисленными и великолепными, чем те, что хранились в комнате Большой Нанэнн.

На алтаре в несколько рядов выстроились зажженные свечи.

Центральная опора и валун неоспоримо указывали на то, что перед нами некое колдовское сооружение. Такие часто встречаются на острове Гаити. А площадку, вымощенную замшелым плитняком, какой-нибудь знахарь с Гаити назвал бы своим перистилем.

В стороне, среди тесно посаженных тисовых деревьев, виднелись два маленьких прямоугольных железных стола и тренога с закрепленным на ней огромным горшком – хотя, наверное, его правильнее было бы назвать котлом. Этот котел на треноге почему-то взволновал меня больше всего. Он показался мне каким-то зловещим.

Тут меня отвлекло какое-то гудение. Я даже испугался было, подумав, что это пчелы, которых очень боюсь. Как и у многих агентов Таламаски, мои опасения связаны с тайной, имеющей отношение к возникновению ордена, но сейчас не время пускаться в объяснения.

Позвольте мне продолжить рассказ.

В конце концов я догадался, что звуки эти производят колибри, поселившиеся в зарослях, а чуть позже, стоя рядом с Меррик, увидел, как они зависают над цветущими лианами, затянувшими всю крышу постройки.

– Дядюшка Вервэн любил их, различал птиц по цветам и давал им красивые имена, – негромко заметила Меррик. – Он даже выставлял для них специальные кормушки.

– Мне они тоже нравятся, дитя мое, – откликнулся я. – В Бразилии их называют красивым словом, которое в переводе с португальского означает «целующие цветы».

– Да, дядюшка Вервэн знал о таких вещах. Он объездил всю Южную Америку и постоянно видел вокруг себя парящих в воздухе призраков.

После этих слов Меррик замолчала, но мне вдруг стало ясно, что ей будет очень трудно попрощаться со всем этим – со своим домом, со своим прошлым. Что касается фразы о «парящих в воздухе призраках», то она произвела на меня впечатление – впрочем, как и многое другое. Разумеется, мы сохраним этот дом для нее – я лично этим займусь. Если Меррик пожелает, дом будет полностью восстановлен.