Вид у него был безутешный.

Я в отчаянии прибегнул к последнему аргументу:

– Все неподвижно в том мире, который она описала. Подумай об этом, Луи. Встретимся завтра после захода солнца.

– Да, мой друг, я ведь уже пообещал, – отрешенно произнес он и нахмурился, словно пытаясь что-то припомнить. – Я должен поблагодарить Меррик и, конечно, тебя, мой друг, за то, что вы выполнили мою просьбу.

Мы вместе покинули городской дом. Луи отправился туда, где проводил дневное время, но куда именно, я не знал.

У меня было больше времени, чем у него. Подобно Лестату, моему всесильному создателю, я не спешил укрыться в могиле при первом намеке на рассвет. Солнце должно было полностью подняться над горизонтом, чтобы меня сковал наконец близкий к параличу сон вампира.

В моем распоряжении оставался еще час – или чуть больше, – хотя на нескольких деревьях Садового квартала уже запели утренние птицы, и, пока я добрел до городских окраин, небо успело сменить густой темно-синий цвет на бледно-фиолетовый, какой бывает в сумерках. Я помедлил немного, позволяя себе полюбоваться картиной, а потом вошел в пыльное здание и поднялся по ступеням.

Ничто не шевельнулось в старом монастыре, покинутом даже крысами. От толстых кирпичных стен шел холод, хотя стояла весна. Мои шаги гулким эхом разносились по всему зданию, но это меня ничуть не смущало. Я с уважением относился к Лестату и старался возвестить о своем приходе, прежде чем переступить порог его просторного аскетичного убежища.

Огромный двор был пуст. Птицы громко пели в густой листве деревьев на Наполеон-авеню. Я остановился на верхнем этаже, чтобы бросить взгляд из окна, жалея о том, что не могу устроиться на день в высоких ветвях ближайшего дуба. Какая безумная мысль, но, возможно, где-то вдали от всей боли, которую мы здесь пережили, нашелся бы густой необитаемый лес, где я мог бы построить темный и плотный кокон и спрятаться в него среди ветвей, как какое-нибудь ядовитое насекомое, впадающее в спячку, перед тем как нести смерть своей добыче.

Я подумал о Меррик. Каков будет для нее грядущий день? Страх за нее терзал душу. Я презирал самого себя, но стремился к Меррик, как стремился к Луи. Они оба были мне нужны. Я понимал, что с моей стороны это эгоизм, и все же, видимо, никакое создание не может жить в полном одиночестве, без поддержки друзей.

Наконец я оказался в просторной часовне с белыми стенами. Все витражные окна по требованию Лестата были затянуты черной тканью. Он не мог больше скрываться там, откуда виден восход солнца.

В часовне не было ни одной горевшей свечи.

Я нашел Лестата в том же состоянии: лежащим на левом боку с открытыми глазами фиалкового цвета. Из черного проигрывателя, настроенного на беспрерывную работу, доносилась прелестная фортепьянная музыка.

Волосы и плечи Лестата покрывала пыль. Я пришел в ужас, увидев, что пыль припорошила даже лицо. А что, если я его потревожу, если попробую ее стереть? Я был растерян, душу сковала свинцовая печаль.

Я опустился на пол рядом с Лестатом – так, чтобы он мог меня видеть. Затем решительно выключил музыку и торопливо выложил ему все. Я волновался даже больше, чем предвидел.

Я рассказал обо всем: о своей любви к Меррик и о ее способностях, о просьбе Луи и о фантоме, который явился перед нами, о том, что Луи слышал музыку в исполнении Клодии, и о том, что он намерен покинуть нас через несколько ночей.

– Что его может сейчас остановить, ума не приложу, – сетовал я. – Он не станет ждать, когда ты проснешься, мой дражайший друг. Ибо твердо решил уйти. Я не в силах заставить его изменить решение. Могу только молить, чтобы он подождал, пока ты проснешься, но, думаю, он меня не послушает – из страха, что его оставит решимость. Видишь ли, все дело в этом, в его решимости. Он преисполнен желания покончить с жизнью. Впервые за много лет.

Я углубился в подробности. Рассказал, как Луи внимал музыке, которую я не слышал. Вновь описал колдовской сеанс. Возможно, во второй раз я упомянул о том, что упустил в первый.

– Неужели это и вправду была Клодия? – спросил я. – Кто сможет дать нам ответ? – Я наклонился и поцеловал Лестата. – Ты мне сейчас очень нужен. Очень, пусть даже только для того, чтобы с ним попрощаться.

Я отстранился и внимательно оглядел спящего. На мой взгляд, в Лестате не произошло никаких изменений.

– Однажды ты проснулся, – вспомнил я. – Ты проснулся, когда Сибил исполняла свою музыку, а потом снова погрузился в свой эгоистичный сон. Да-да, это чистейшей воды эгоизм, Лестат, – покинуть тех, кого ты сотворил, то есть Луи и меня. Ты нас покинул, а это несправедливо. Ты должен очнуться ото сна, мой любимый Мастер, ты должен очнуться ради Луи и меня.

Гладкое лицо не изменило своего выражения. Огромные фиалковые глаза были открыты чересчур широко, чтобы заподозрить, будто Лестат умер. Но других признаков жизни он не подавал.

Я склонился и прижал ухо к его холодной щеке. Я не мог читать мысли своего создателя, но надеялся, что смогу хоть что-то уловить в его душе.

Так ничего и не услышав, я снова включил музыку.

Прежде чем покинуть Лестата, я его поцеловал, а затем отправился в свое пристанище, как никогда раньше радуясь предстоящему забвению.

Следующей ночью я предпринял поиски Меррик. Ее дом в заброшенном районе был темен и пуст. Только смотритель остался приглядывать за особняком. Мне не составило труда взобраться на второй этаж флигеля и, заглянув в окно, убедиться, что старик сидит себе спокойненько в комнате, прихлебывает пиво и смотрит свой жуткий цветной телевизор.

Я пришел в полное замешательство. Ведь Меррик твердо пообещала встретиться со мной. Где же, если не в ее собственном старом доме?

Я должен был ее найти и, прибегнув к своим телепатическим способностям, буквально обшарил весь город, без устали меряя его шагами из конца в конец.

Луи тоже куда-то запропастился. Я неоднократно возвращался на Рю-Рояль, но так его и не застал. Не заметил даже малейшего признака, что он побывал в квартире.

Наконец вопреки всякому здравому смыслу, вконец отчаявшись, я приблизился к Оук-Хейвен, обители Таламаски, чтобы выяснить, не там ли Меррик.

Конечно! Она была в Оук-Хейвен. Стоя в густых дубовых зарослях с северной стороны здания, я разглядел ее крошечную фигурку в библиотеке.

Меррик сидела в том самом кожаном кресле красного цвета, которое она облюбовала еще в детстве, когда мы только познакомились. Уютно устроившись на потрескавшейся старой коже, она казалась спящей, но когда я подошел ближе, вампирское чутье безошибочно определило, что она пьяна. Рядом с ней я разглядел бутылку «Флор де Канья» и стакан. И бутылка, и стакан были пусты.

В обители находились и другие служители: один занимался в той же самой комнате, изучая книги, стоявшие на полках, а остальные разошлись по спальням верхнего этажа.

Я никак не мог проникнуть туда, где находилась Меррик. Во мне росло убеждение, что она все это заранее спланировала. А если так, то, возможно, она это сделала ради собственного душевного спокойствия, за что я, конечно, никак не мог ее порицать.

Оторвавшись от этой тщательно срежиссированной сцены – Меррик откровенно демонстрировала абсолютное пренебрежение к тому, что другие служители могут о ней подумать, – я возобновил поиски Луи.

Безуспешно прочесывая город, я за несколько часов до рассвета оказался в полутемной часовне, где дремал Лестат. Я метался перед ним, объясняя, что Меррик решила укрыться в Обители, а Луи вообще исчез, и в конце концов, совершенно обессиленный, опустился на холодный мраморный пол.

– Я бы знал это, да? – спросил я у своего спящего создателя. – Если бы Луи покончил с собой, я бы наверняка что-то почувствовал, правда? Если бы это случилось вчера на рассвете, то я бы это знал еще до того, как закрыл глаза.

Лестат не ответил, его лицо и фигура говорили о том, что на ответ надеяться не приходится. Это было все равно что страстно взывать к одной из статуй святых.