Мэтт слизывает с пальцев свекольные пятна. Господи, вот мука-то!

Пришла и села, будто так и надо. Будто не понадобилось выворачивать ей руки. Умолять, заклинать. Как вы этого добились, мистер? Все опять перевернулось — было безнадежное положение, и вот стало исправляться, пошло на лад! Барьер перепрыгнут, хотя каким приемом, в какой момент, непонятно. Будь рад удаче, приятель, и не расслабляйся.

А она сидит, ковыряется со своим яйцом. Это совсем не то, что тогда в поезде. И не то, что бегать за ней. И вообще все совсем не так. Ее окружает словно бы сияние, кажется, погаснет свет, и она будет светиться. Кажется, от нее исходит радиация. Электрические волны. У Мэтта внутри будто все детали сошли с осей. Надо же, как она долго не может обколупать скорлупу с яйца.

— Ты что, не хочешь, что ли, яйца? — задушенным голосом спросил он.

По ее глубокому вздоху Мэтт понял, что все обстоит именно так, как он и надеялся, но слова ее прозвучали совершенно неразборчиво — при всем его внимании.

Мэтт закрывает глаза, с головы до ног его бьет прежняя мелкая дрожь. Давай залп, Мэтт, выпаливай.

— Я тоже совсем не голоден. Нет охоты завтракать. Неужели это его голос?

И вот ждешь, что небо упадет на землю. Что Вселенная остановится. Что зашуршат листья (эти опавшие перья), потому что Джо спохватилась и перебирается на другое место. Но Джо сидит, где сидела, и, когда он посмотрел ой в лицо, уголки ее рта нервно дергались.

На одно какое-то мгновение она тоже посмотрела ему в лицо. Куда это мы пришли? Где находимся?

Позади нее захлопываются двери.

Одна за другой — длинный ряд захлопывающихся дверей.

Мак-Нэлли-ленд стоит ожидания.

Можно сказать, что все слова мира заключены в пожатии руки. Неужели эта рука создана из одной только плоти?

Эта удивительная рука.

Ее цепкие пальцы, ее тепло, и ласка, и то, что она говорит. Всех слов недостаточно, чтобы передать то, что она говорит.

Откуда это пришло, Джо?

Откуда это пришло, Мэтт?

За миллионы миль, за миллионы лет, за миллионы звезд.

Но высказать это мы не можем.

Лучше, чтобы мы ничего друг другу не говорили.

Когда я держу твою руку, душа моя переполняется. Разве это скажешь? И тайны мироздания вдруг открывают свой смысл; но вот я пытаюсь их запомнить, а они забываются.

Пятьдесят тысяч вольт, Джо, в одну сторону и в другую.

Свет в твоих глазах, Мэтт, слепит меня чуть не до смерти.

В нас заключены тысячи прежних поколений. Невидимо. Прямо в костях. Тысячи прежних влюбленных бессмертны внутри нас. Не спрашиваясь, они сеют в нас свои страсти; как безумные, скачут в своей бешеной пляске, а на ногах у них стеклянные башмаки, и битое стекло режет и рвет нас по живому. Но как высказать мысли, которые и думать-то не решаешься?

Скажешь вслух — и окажется бессмыслица.

Я держу твою руку, и это — все, что я сейчас могу воспринимать. Пока все эти безумцы внутри меня не успокоятся хоть немного. Есть такие радости, которые легко пропустить, если вздумаешь торопиться. А возврата не будет. Кто нам это сказал?

Как мудро поступил Мак-Нэлли, что оставил пробелы. Старый пес, он свое дело знает. Не напяливай костюм взрослого мужчины, пока он тебе не в пору, взрослому и то хватает с этим мороки. Есть вещи, Джо, которым парень должен сам научиться от своей девчонки. И наоборот тоже, наверное. Мягкость. Доброта. Разливы нежности — интересный образ, правда?

Я люблю тебя, Мэтт, пусть сказать это и не в моей власти. Я должна приберечь то, что мне хочется тебе сказать, на потом. Успеется. Будет время завтра. Будет время через неделю. Ведь у нас это не на минутку, правда, Мэтт? Я буду каждый вечер сочинять тебе стихи, перед тем как заснуть, и потом свяжу тебе шарф и закутаю тебе шею от зимнего холода. А ты никому про меня не расскажешь, ведь ты не из таких, которые насмешничают, хвастаются перед другими мальчишками. Хотя, я надеюсь, ты будешь мною гордиться.

Оглядываясь назад, сэр, могу сказать, что это, как взгляд сквозь запотевшее стекло, когда вдруг из туманных долин вырывается солнце. Иначе невозможно передать мою мысль, сэр. Оглядываясь назад, я вынужден выражаться литературно. В противном случае все становится как-то мельче.

Старик Мак-Нэлли с видом Бертрана Расселла сидит по своему обыкновению на краешке стола.

Оглядываясь назад, сэр, могу сказать, что вообще-то для всего этого существуют слова, и я ими владею, но тогда, с нею, у меня не только слова, но даже мысли путались. Нет, правда, сэр, вы не находите, что день, когда ты встретил свою любимую, — счастливейший в твоей жизни? Мы вернулись тогда на электричке, сэр, это оказалось несложно, знакомый контролер только подмигнул нам, и я привел ее к нам домой, и мы успели вовремя, ведь вечером моя мама должна была уходить. Это Абби, сказал я моей маме, но ты можешь, если хочешь, называть ее Джо или Элен. Правда ведь она прелесть?

Старый Мак-Нэлли покачивает ногой, как маятником. Вспоминает прошлое. Отсчитывает назад годы. Он познакомил ее со своей мамой. О мудрость современных детей! В пятнадцать лет принять такое решение!

Я рассказал вам правду, сэр. Честное слово.

Да, говорит Мак-Нэлли, я это знаю.

И я не отдал бы ни одной минуты из того, что было.

Да, говорит Мак-Нэлли, это я могу понять.

Вы не могли бы как-нибудь так устроить, сэр, чтобы ей не особенно попало? Пожалуйста, сэр. Ну разве можно ее за это наказывать?

Но при таком подходе ты тоже не подлежишь наказанию, говорит Мак-Нэлли.

Нет, сэр. Я — другое дело, потому что только я один во всем виноват.

Только ты один, Мэттью Баррелл? В этом единственном пункте твой рассказ не вызывает у меня доверия, говорит старик Мак-Нэлли, отличный парень, и улыбается.