Утратила ли благодаря революции консервативная идея свой смысл? Нет. Она его заново обрела.

Третья партия предполагает третью империю.

Это партия непрерывности немецкой истории.

Это партия всех немцев, которые хотят сохранить Германию немецкому народу.

Немцы всех партий могут воскликнуть: мы ведь тоже хотим этого! Мы охотно верим вам. Но мы слишком хорошо знаем, что думает о Германии ваша партия, и как вы хотите перекроить жизнь в ней в соответствии с вашей программой.

Бы протягиваете собственные знамена, которые бы хотели навязывать стране. Вы приходите с красным знаменем, которое является лишь заманчивой тряпкой, окрашенной в цвет бездуховной крови. Она не сможет быть нашим флагом, даже если вы водрузите на нее серп с молотом и пятиконечной звездой. Или достанете черно-красно-золотое знамя, которое когда-то было символом прекрасных заблуждений романтиков, считавших его стягом Первой империи. Но со временем это знамя потеряло свою позолоту, которую нанесла не нее экзальтированная молодежь. Или вы все еще храните черно-бело-красное знамя Второй империи, которое, воплощая собой идею могущества, развевалось над всеми морями еще до того, как смогло завоевать сушу. Но вот настал тот день, когда это знамя, являвшееся объектом нашей исключительной гордости, пошло ко дну в водоворотах Скапа-Флоу.

Сейчас над Германией реет только одно знамя, которое является символом наших невзгод и отражением нашего существования. Это то единственное знамя, которое не терпит рядом с собой никаких других цветов, а люди, проникнувшиеся его мрачностью, более не вздымают вверх пестрых вымпелов и праздничных штандартов. Над Германией реет черное знамя нужды, унижения и затаенной обиды, и только самообладание не позволяет стать ему знаменем полного отчаяния. Это черное знамя беспокойства мысли, которая день и ночь вращается вокруг участи, уготованной нашей разоруженной стране столковавшимся против нее миром. Это знамя сопротивления людей, которые не хотят покорно мириться с истребительной деятельностью, которая начнется с расчленения нашей страны, а закончится искоренением нашей народности. Это знамя выступления немцев, которые решились бросить в лицо обманщикам их подлую ложь, которые намерены спасти нацию и сохранить империю.

Сегодня это волевое устремление именуют не консервативным, а националистическим.

Оно стремится к сохранению в Германии всего того, что действительно достойно сохранения. Это стремление сохранить Германию во имя самой Германии. Это вполне осмысленная воля.

В отличие от патриотизма национализм не говорит о том, что немецкое достойно сохранения, так как оно является немецким. Для националиста нация не является четкой, ощутимой и уже исполненной самоцелью, которая почерпнута им из прошлого.

Национализм непременно ориентируется на будущее нации. Национализм является консервативным, так как он осознает, что будущее невозможно без укоренения в прошлом. Национализм является политическим, так как понимает, что прошлое, равно как и будущее, может быть обеспечено только тогда, когда оно защитит нацию в сегодняшнем дне.

Но в духовном смысле национализм выходит далеко за пределы настоящего. Если бы мы рассматривали только прошлое немецкой истории, то мы были бы весьма близки к тому представлению, что она в нынешний день завершилась. Нигде не написано, что народ обладает правом на вечную жизнь. Нигде не зафиксировано, что он вправе ссылаться на убогий сегодняшний день, чтобы все-таки урвать от него свой кусок. Для каждого народа рано или поздно приходит час, когда он умирает или заканчивает жизнь самоубийством. Вряд ли можно придумать более великолепную кончину для великого народа, чем гибель в ходе войны, когда весь мир должен напрячься, чтобы сокрушить одну-единственную страну.

Национализм постигает нацию через ее предопределение. Национализм понимает ее через противоречия, существующие между народами, а потому каясдому из них он поручает свою собственную миссию. Немецкий национализм является в своем роде выражением универсализма. Он во что бы то ни стало обращен к идее европейского Целого, но не для того, чтобы «всецело раствориться», как выражался возмужалый Гёте, но дабы утвердить нацию как уникальное явление, как нечто особенное. Национализм есть выражение немецкой воли к самосохранению. Он пронизан волнением, которое нашло выражение в словах пожилого Гёте, писавшего, что искусство и наука являются лишь «слабым утешением» и что «гордое сознание» никогда не сможет заменить «принадлежности к сильному уважаемому народу, которого опасаются». Романтический национализм сосредоточен лишь на самом себе. Немецкий национализм мыслит себя в связях с другими вещами. Он думает об изменении сути истории. Национализм намеревается сохранить немецкое отнюдь не потому, что оно является немецким. Как мы видели, это могло бы значить желание сохранения прошедшего. Наоборот, немецкий национализм хочет воплотить немецкое в грядущем, в наступающем дне, в революционных событиях предстоящей эпохи. Он хочет сберечь Германию, так как она является центром, опираясь на который Европе все еще удается сохранять равновесие. Причем Европа опирается не на Запад, куда Паннвиц поспешно поместил творческое средоточие нашей части света, и не на Восток, которому Шпенглер опрометчиво вручил право наследования континента. Он хочет сохранить немецкость не для того, чтобы затем отказаться от нее, как призывают слабаки из космополитических партий, являющиеся продуктом вырождения отбросов нации. Национализм предполагает сохранение немецкости отнюдь не для того, чтобы променять ее на какую-то «наднациональную конструкцию», с кото-, рой Фр. Фёрстер, этот итог упадка немецкого идеализма, связывает наивные упования своего помутненного разума. Он верит в превращение «серединной европейской страны» в «центр гуманизма», который этот ренегат все еще наблюдает у французов. Национализм хочет сохранить немецкое для того, чтобы нация осознала, что немецкость проистекает из решения задач, которые не предназначены для других народов.

Есть лишь одна извечная проблема, из которой происходят в свою очередь австрийские и прусские задачи, и опять же миссия Бисмарка. Мы сейчас окончательно изведали, что справиться с этой задачей мы сможем, лишь повернувшись на Восток, когда у нас за спиной на Западе будут защищенные тылы. После ошибок западнических революций нам осталась одна-единственная и самая немецкая задача — сделать себя свободными, Фёрстер называл Бисмарка оплошностью немецкой истории. Но Бисмарк, являвшийся создателем Второй империи, шагнет за рамки своего творения и станет основателем Третьей империи.

Консерватизм, который соответствовал самодостаточному государству ради государства, решал проблему национальности на слишком примитивном уровне. Потому он и потерпел крах.

Патриотизм, в коем нас воспитали, уже пытался объяснить национальность при помощи понятий о стране, в которой родился человек, и понятий о языке, на котором он разговаривал. Но и этого было недостаточно.

Немцем является не только тот, кто говорит на немецком языке, кто происходит из Германии или даже является германским подданным. Страна и язык являются естественными основаниями нации. Но историческую своеобразность нация обретает от того, на какой манер жизнь людей одной крови воплощена в духе. Жизнь в постижении своей нации оказывается жизнью в осознании ее ценностей.

Национальный консерватизм намерен сохранить эти ценности: сохраняя традиционные ценности, поскольку они сохраняют у нации способность к росту, и приобретая новые ценности, постольку они приумножают жизненную силу нации.

Нация — это сообщество, хранящее данные ценности. А национализм есть осознанное признание этих ценностей. Народы, которые в качестве наций обладали познанием этих ценностей, в годы мировой войны отстаивали не только свою страну и свой язык, но и свою культуру. Мы проиграли этим народам, несмотря на то, что были сильны в государственном, а стало быть, и в военном отношении, то есть во всем, что должно было защищать. Но мы были поразительно слабы во всем, что требовалось защитить.