Мёллер ван ден Брук хорошо осознавал, что условия жизни в XX веке коренным образом отличались от предыдущего столетия. Поэтому в своих в высшей степени консервативных построениях он не уклонялся от новых проявлений жизни, а пытался сам идти им навстречу. Он вполне обоснованно подвергал жесткой критике консерватизм XIX века. Не в его принципах было доказывать вину псевдоконсерватизма, он лишь только свидетельствовал о том, что консервативное мышление должно было стать привилегией общества, но ничем большим. Мёллер отмечал, что консерватизм в Германии окостенел в своем самодовольстве, не заметив, как деградировал до представления интересов противоположного лагеря — либерализма. Консерватизм стал чьим-то инструментом. Недаром в «Малом словаре» «Июньского клуба» о консерватизме говорилось следующее: «Его неестественная сплоченность с аграрно-капиталистическими интересами крупного землевладения ослабила его внутреннее положение и оттолкнула от себя много приверженцев».
Мёллер ван ден Брук активно выступал против консерваторов, которые полагали, что революция низринула их мировоззрение. Напротив, после военного поражения и революции консервативное мышление обрело свой изначальный смысл. Теперь, по мнению Мёллера, этот изначальный смысл должно было обрести и все немецкое общество. Победа революции была всего лишь «обходным маневром», так как, по мнению Мёллера, любые революционные эксперименты не могли изменить саму природу человека и человеческого общества. Здесь мы слышим отголоски романтично-консервативного представления о целостности народного организма. Здесь мы снова сталкиваемся со специфическим отношением к революции, которое одновременно оперирует и консервативными доводами, и аргументами, присущими для полемики нового времени. С одной стороны, Мёллер нарушал консервативную традицию, когда писал о «революционных экспериментах» следующие строки: «Как только такой эксперимент состоялся как факт… консервативное мышление рассчитывает политически приобщить его к себе. Для консервативного мышления история никогда не начинается с нуля, она находится в постоянном продолжении самой себя». С другой стороны, мы можем найти у Мёллера проявление неких архаических тенденций, когда он пророчит появление (а подчас и сам желает вызвать к жизни) изначального, варварского состояния общества. Это новое начало, вызванное архаичными древними силами, должно разрушить культуру Запада. «Это было бы консервативным начать все с начала». Или другой отрывок: «Для консервативного мышления все вещи начинаются с нуля… Консервативный человек является результатом представления о том, что все наше время является ошибкой».
К этим цитатам и оценкам Ноябрьской революции, которые фактически повествовали об обратном развитии общества, начиная с 1918 года, можно добавить слова Фридриха Генце. «В процессе революции я ненавижу время, когда всплывает естественное и простительное желание — попадать из плохого в лучший мир. Но это, пожалуй, односторонний и самонадеянный принцип создать новый мир».
Консерватизм всегда базировался на познании недостаточности всего земного и в этом отношении тесно соприкасался с библейским учением о первородном грехе. Почти во всех консервативных работах можно почувствовать душок скептицизма. Подобное впечатление возникает и после прочтения работ Мёллера ван ден Брука. Казалось бы, что в ранних работах автором является неисправимый оптимист. Однако тот, кто умеет читать между строк, сможет заметить, что даже в ранних работах появляются отголоски, которые плохо соотносятся с оптимистичными фанфарами. Тщательное изучение трудов Мёллера ван ден Брука делает очевидным, что его надежды и мечты являются результатом хорошо замаскированного пессимизма. Насколько Мёллер был пессимистом, демонстрируют созданные им идеалы, в которых ставится под сомнение сама возможность существования всеобщего блага и счастья. И тут Мёллер наносит удар в ту точку, где либерализм и консерватизм расходились как две различные антропологические теории. Он писал: «Революционный человек (Мёллер подразумевал либерала. — Авт.) исходит из того, что человек, являющийся от природы хорошим, был сделан злым историей и хозяйственными нуждами… Консерватор гораздо скептичнее. Он не верит в прогресс во имя прогресса. Он скорее поверит в катастрофу, которая избавит людей от бессилия». Именно в этом высказывании, возможно, кроется настоящее выражение младоконсерватизма.
Либеральные постулаты, описывавшие гармоничное устройство общества, которое управлялось конституцией, где были заложены зафиксированные требования, что-то вроде свободы печати, казались Мёллеру морально оправданными, но абсолютно нереальными, более того, утопичными. В действительности предложения по улучшению общества имелись лишь у истинного консерватизма. Бывший глава сената Данцига Герман Раушнинг упрекал немецкий консерватизм в том, что он скатился до уровня «гибрида националистического либерализма и граждански управляемой политики силы». Вместе с тем тот же Раушнинг очень лестно отзывался о теоретических построениях Мёллера ван ден Брука, который, по его мнению, высказал ценные мысли, которые, кроме информационной нагрузки, имели и практическое значение.
Однако я все-таки оставлю вопрос открытым, действительно ли Мёллер ван ден Брук видел практические пути реализации своих затей, как это полагал Раушнинг. В принципе вопрос неприятный любому историку — так как всех нас учили, что история не терпит сослагательного наклонения. Очень сложно додумывать то, что не имело места в истории. Но отойду от постулатов исторической науки. На мой взгляд, консерватизм Мёллера ван ден Брука не воплотился на практике и не нашел массовой поддержки, так как он опирался на элементы, которые должны были быть чужды консервативному мировоззрению. То есть построения Мёллера были внутренне противоречивы. Его консерватизм отчасти вел корни от немецкого романтизма. В ранних произведениях Мёллера ван ден Брука очевиден романтический след, с присущей ему аполитичностью. Напомню, что изначально в Германии романтизм был революционным движением, которое приветствовало французскую революцию. Это очень напоминает Мёллера в его довоенный период. Но позже под впечатлением национальной угрозы романтизм объединился с консерватизмом. То же самое мы можем найти и в биографии Мёллера. Но в конечном счете романтики не стали политиками, как и сам Мёллер ван ден Брук. Подобный союз был неким эстетическим переживанием, которое привело романтиков к государственной идее: переживание государства как произведения искусства. Погружению Мёллера в государственную идею предшествовало переживание прусской сути. Точками отсчета этого переживания стали памятники искусства, отталкиваясь от которых Мёллер пытался обосновать необходимость существования государства.
Несмотря на мощное воздействие, которое испытывал немецкий романтизм со стороны католицизма, немецкие романтики предпочли постигать трансцендентного Бога через земные сообщества, которыми могли выступать народ, нация, общество. Мёллер относился к христианству уже несколько по-иному, нежели старые консерваторы. Он пытался пролить новый свет на традиционные понятия. Консерваторы XIX века строили свои системы, опираясь на Библию, корректируя свои позиции, цели и задачи в соответствии с христианским учением. Консерваторы Веймарской республики утратили столь трепетное отношение к христианству. Хотя были отдельные примеры, когда предпринимались попытки реанимировать это направление (Георг Каббе, Эдгар Юлиус Юнг, Отмар Шпан, Вильгельм Штапель). Но они не смогли оказать влияние на весь немецкий консерватизм.
Скептическое отношение Мёллера к христианству было продиктовано не только повсеместными послевоенными тенденциями, но и юношеским увлечением Ницше. Немецкое высокомерие «эпохи Вильгельма II», о котором писал Мёллер, распространилось и на христианство. В свое время Мёллер считал, что христианство «раз и навсегда разрушено, произошло невероятное — действительность вытеснила сказку». Мёллер признавал Христа, но лишь как «великого духовного свидетеля своего времени». Мёллер видел в нем не Спасителя, а просто мечтателя. Эта идея не могла увлечь Мёллера ван ден Брука, так как он полагал, что Германии нужны герои, а не мечтатели.
