Это снижение уровня сознания, abaissment de niveau mental, происходит не только у живущих среди нас Медей, но и в психопатологии обыденной жизни. В наше время нам приходится считать ориентиром жгучее воспоминание о том, как целая нация может быть охвачена манией уничтожать произведения искусства, культурные, научные и человеческие ценности, может склонить свою душу перед демоническим оратором, харизматической фигурой, который обращается к страху, живущему у нас внутри, который побуждает нацию салютовать тому единственному, кто спасет людей от самих себя и вместе с тем покончит с ними, навлекая огонь на их головы.

Даже фантазия о тысячелетнем Рейхе является симптомом страха сопротивления перед изменениями и состоянием неопределенности; она остается невольным признанием ощущения страха неполноценности, второсортности и компенсирующей их риторики, в которой провозглашается доминирование и превосходство посредством проективной идентификации с архетипом героя. Стоит ли этому удивляться, если вспомнить об архетипической основе брачного союза той враждебности и той страсти ради той надежды на Vereinigung [163]– на единение; и стоит ли удивляться тому, что такой союз становится возможным только ценой подавления определенных ценностей? От поразительного союза Ареса и Афродиты родилось трое детей. Одной из них была Гармония, примирение противоположностей. Но двумя другими были Фобос (Страх) и Деймос (Ужас). В наше время такой союз враждебности и страсти порождает в качестве национальной политики Schrecklichkeit [164], то есть Террор.

Итак, кто говорит, что боги исчезли? Они просто сбросили свои прежние оболочки и, оставаясь невидимыми, переместились в новую сферу. Вместе с тем Гимн к Деметре нам напоминает: «Человеку трудно видеть богов» [165]. В другое время, в анимистическую или теологическую эпоху, деятельность богов можно было видеть, она проявляла себя в фантазии, в апокалиптических исторических событиях, в долгожданном появлении паруса в опьяняющем море, в восхождении румяной зари и в хтонических силах, которые опускают нас всех на землю.

Такие озарения иногда бывают приятными, иногда вдохновляющими, иногда ужасающими, но они всегда трогают людей, с которыми это происходит. Они стремятся сохранить такие моменты нуминозной вовлеченности посредством развития культурных форм, основные из них: 1) догма – т.е. что произошло и что это должно было значить; 2) ритуал – т.е. как мы воспроизводим переживание; 3) отправление культа: в чем состоит это различие для нашего сообщества?

Каждая из этих культурных форм стремится сохранить живую связь с первичным переживанием, воспроизвести присущие первозданности изумление и ужас. Но течение времени уносит нас все дальше и дальше от этого изначального чувства. В результате Эго пытается получать удовлетворение на прежнем уровне и все более и более настойчиво повторяет свои попытки. Таким образом, если даже человек настойчиво, быть может, даже безумно стремится сохранить божественную ауру догмы, сделать ригидным ритуал и превратить переживание культа в ощущение безопасности, которое дает культ, то боги ускользают и вновь становятся невидимыми. В такие моменты отдельный человек, сообщество, цивилизация испытывают глубокий кризис в отношении идентичности, смысла и направления своего развития. Такая дилемма – это история нашего времени.

Мы не считаем, что богов нет; совсем наоборот. У нас их очень много, слишком много их суррогатов, при помощи которых Эго пытается сопротивляться духовному вакууму модернизма. Оказавшись в осаде таких псевдобожеств, как Власть, Богатство, Здоровье, Удовольствие, Прогресс, мы постепенно все больше и больше отчуждаемся от природы, друг от друга и от самих себя. Именно поэтому глубинная психология была обречена родиться в конце XIX века. Слишком большая часть человеческой жизни попадает в пропасть между институциональной религией, с одной стороны, и институциональной медициной – с другой. Спросить «Какой здесь вмешивается бог, какой бог оказался забытым, оскорбленным, отчужденным, спроецированным?» – значит заняться решением терапевтической задачи, предполагающей исцеление. И вместе с тем метафорическую формулировку такого типа подвергает насмешкам большинство представителей современного терапевтического сообщества.

Только глубинная психология обладает достаточной смелостью, чтобы употреблять такой язык. Именно поэтому терапия концентрируется на поведении, которое можно наблюдать, а не на невидимых богах, которых наблюдать нельзя. Почему когнитивные структуры реструктурируются, а не используют силу, которая сделает их автономными в нашей душе? Почему обожествляют фармакологию, если так много человечности оказывается за рамками всей биохимии, вместе взятой? Употреблять сегодня такой метафорический язык, имеющий архетипическую основу, – значит сразу превратиться в маргинала, если не стать объектом насмешек. Но именно поэтому у нас путают лечение с исцелением, виды лечения с его значением и конечную программу Эго с бесконечной деятельностью души.

Утрата связи с невидимыми силами приводит к тому, что воздействие видимых сил кажется все более мощным. Мы видим, что коррумпированные правительственные деятели обманывают людей ничуть не меньше, чем они обманывали, находясь на высоких постах в крупных корпорациях; это вовсе не короли-философы, как предполагал Платон, и даже не просто властные люди, которых описывал Макиавелли. Горе тем, кто живет только в мире конкретики, ибо они обманывают сами себя, и это уже происходит. Роберто Калассо [166]справедливо замечает:

Таким образом, спектакль современного социального и политического взаимодействия мало чем отличается от попытки прежнего стремления власти формировать современные неврозы. В ее результативности можно больше не сомневаться. Мы заканчиваем неврозами, зависимостями, мощными безумными проявлениями энтузиазма, банальности, всевозможной навязчивости и все более и более глубокого одиночества. Боги вряд ли исчезли; они просто скрылись под землей и проявляются в травмах, в инфляции, в патологии. Наши современные страдания не трагичны, ибо мы боремся не с богами; скорее они патетичны – страдания, которые являются бессознательными и превращают в жертву и себя, и других.

Как все это закончится? – Да как всегда: гордыня усмирится, а жаждущая душа через страдания откроется познанию. Ницше сказал об этом:

Когда-то существовала звезда, где жили умные животные, которые изобрели знания. Это был период самой большой заносчивости и самого большого обмана в «истории мира». Природа всего несколько раз сделала вдох и выдох: тогда звезда застыла, и умным животным пришлось умереть. [169]

А вот что действительно хотят от нас боги – чтобы мы о них помнили, чтобы мы признавали их присутствие в каждый момент, даже когда мы спим, даже когда мы суетимся, даже когда мы думаем, что мы такие, какими себе кажемся. Именно этим вездесущим богам мы должны открывать свою мятущуюся душу: каждый день, во всем ее смирении и во всех ее унижениях и мелочных победах, и исповедоваться: