— Она воняет, — возразила Хальса.

— Ты тоже, — сказала Эсса. Она разломила свою глиняную трубку надвое, чем очень удивила Хальсу, и побрела туда, где остальные дети играли в сложную на вид игру с палочками и кубиком. Под цветущим по ночам деревом, в потрепанном дубовом кресле, которое выглядело так, будто его извергла из себя трясина, сидел Толсет. Он тоже курил трубку, а ее глиняный мундштук был даже длиннее, чем у трубки Эссы. Смехотворно длинный.

— Ну что, отдала игрушку? — спросил он.

— О да, — ответила Хальса.

— И что же сказала колдунья?

— Ну-у, — начала Хальса, — не могу точно сказать. Она молодая и довольно симпатичная. Но ужасно заикается. Я едва ее понимаю. Кажется, она говорила что-то про луну, хотела, чтобы я отрезала для нее кусочек луны. И испекла с ним пирог.

— Колдуны страсть как любят пироги, — сказал Толсет.

— Еще бы, — сказала Хальса. — А я страсть как люблю собственную задницу, она мне еще дорога.

— Ты бы за своим ртом получше следила, — вставил Бурд, мальчишка с зелеными глазами. Он стоял на голове — Хальсе было невдомек, чего это он. Его ноги вяло болтались в воздухе, словно флажки-семафоры. — Или колдуны заставят тебя пожалеть о сказанном.

— Уже жалею, — фыркнула Хальса. Но больше ничего не сказала. Она отнесла ведро с водой к запертой двери. Потом сбежала вниз по лестнице к своей каморке и на этот раз немедля рухнула спать. Ей приснилось, будто к ней подошла лиса и разглядывает ее. Зверек ткнулся мордой ей в лицо. Потом взбежал по лестнице и съел три оставленных ею рыбины. «А вот об этом ты еще пожалеешь, — подумала Хальса. — Колдуны превратят тебя в одноногую ворону». Потом она гналась за лисой по проходу поезда, идущего в Квал, где в неудобных позах, подогнув под себя ноги и, как мертвецы, свесив руки, спали ее мать, братья и Лук. Вонь от угля и магии сделалась даже сильнее, чем утром. Поезду приходилось тяжко трудиться. Он тащился, пыхтя, как лиса, преследуемая сворой собак. Но ему ни за что не доползти по лестнице до вершины башни колдуна из Перфила. А если и доползет, колдуна там все равно не окажется, только луна, встающая над горами, круглая и жирная, как окорок.

Колдуны из Перфила, как правило, не пишут стихов. Насколько известно, они не женятся, не обрабатывают поля и не сильны в куртуазных речах. Говорят, колдуны из Перфила ценят хорошую шутку, но шутить с колдуном — дело опасное. Что если шутка покажется колдуну несмешной? Колдуны коварны, алчны, рассеянны, помешаны на звездах и жуках, скаредны, ветрены, невидимы, деспотичны, не заслуживают доверия, скрытны, не в меру любопытны, назойливы, живучи, опасны, бесполезны и слишком много о себе воображают. Короли сходят с ума, кругом разруха, дети голодают, или болеют, или умирают на острие копья — а колдунам из Перфила на все это плевать. Колдуны из Перфила не участвуют в войнах.

Это почти как камушек в ботинке. Хальса постоянно была поблизости, зудела: «Скажи им. Скажи им. Скажи им». Поезд ехал уже целый день и ночь. Хальса оставалась на болотах, все дальше и дальше от него. Почему бы ей не оставить его в покое? Мик и Бонти совершенно очаровали двух богачек, сидевших напротив. Не было больше никаких брезгливых гримас и носовых платков, только улыбки и подачки еды и любви, любви, всеобщей любви. Поезд катился по выжженным полям и городам, которые предала мечу не то одна армия, не то другая. Поезд и его пассажиры нагоняли беженцев, идущих пешком или едущих в повозках, набитых добром: матрасами, шкафами (один раз попалось даже пианино), печками и котелками, маслобойками, и свиньями, и сердитыми гусями. Иногда поезд останавливался, из него выходили какие-то люди, осматривали и при необходимости чинили пути. На станциях они не останавливались, хотя там ждали люди, некоторые из них кричали и бежали за поездом. Никто из пассажиров не сошел. Когда добрались до гор, людей снаружи стало меньше. Зато там был снег. Один раз Лук видел волка.

— Когда мы с сестрой окажемся в Квале, — обратилась одна из богачек, та, что постарше, к тетушке Лука, — придется заново набирать прислугу. Нам понадобится кто-то, чтобы присматривать за домом. Вам ведь нужна работа? — У нее на коленях сидел полусонный Бонти.

— Да, мадам, — ответила тетушка Лука.

— Ладно, посмотрим, — сказала женщина. Она уже почти успела полюбить Бонти. У Лука до сих пор толком не было возможности разобраться, о чем же думают богатеи. И теперь он с некоторым разочарованием осознал: примерно о том же, что и все. Единственная разница заключалась в том, что эта богатая дама, как и секретарь колдуна, кажется, думала, что все происходящее закончится хорошо. Деньги — они, видимо, как удача. Или волшебство. Заставляют думать, что все сложится как нельзя лучше, вот только оно не сложится. Если бы поезду с пассажирами не было суждено погибнуть, тетушка Лука смогла бы, пожалуй, выгодно продать еще одного своего ребенка.

«Почему бы тебе не сказать им? — снова заговорила Хальса. — Скоро станет слишком поздно».

«Сама им скажи», — подумал Лук в ответ. Когда рядом околачивается невидимая Хальса и постоянно твердит о том, что он и так знает, это еще хуже, чем если бы она явилась сюда во плоти. А Хальса во плоти тем временем была в безопасности, спала на подстилке в башне под лестницей. Вместо нее там должен был спать Лук. Лук готов был поспорить: колдуны небось уже пожалели, что Толсет купил такую никчемную девчонку, как Хальса.

Хальса проскользнула мимо Лука, положила на плечи своей матери невидимые ладони и заглянула ей в лицо. Мать не подняла на нее взгляда. «Вы должны, сойти с поезда, — потребовала Хальса. Она вопила: — СЛЕЗАЙТЕ С ПОЕЗДА!»

Однако это было все равно, что беседовать с дверью наверху башни. У Хальсы в кармане что-то лежало, оно так сильно впивалось ей в живот, что аж больно делалось. Хальса была не в поезде, она спала на какой-то штуковине с маленьким острым личиком.

— Ой, да хватит орать! Убирайся! Как я, по-твоему, могу остановить поезд? — сказал Лук.

— Лук? — окликнула его тетушка. Мальчик осознал, что говорил вслух. Хальса была довольна.

— Должно приключиться что-то плохое, — сказал Лук, сдаваясь. — Нам надо остановить поезд и сойти. — Обе богачки уставились на него, как на умалишенного. Тетушка Лука похлопала его по плечу.

— Лук, — сказала она, — ты уснул. Тебе приснился кошмар.

— Но… — запротестовал было Лук.

— Давай-ка лучше, — начала тетушка, поглядывая на попутчиков, — возьми Мика и прогуляйся. Стряхни с себя дурной сон.

Луку пришлось признать поражение. Богачки подумывали, а не благоразумнее ли поискать домработницу уже на месте, в Квале. Хальса стояла в проходе между сиденьями, сложив руки на груди и притопывая ногой.

«Так, ясно, — проговорила она. — С ними говорить без толку. Они просто решат, что ты свихнулся. Лучше пойди поговори с проводником».

— Простите, — сказал Лук тетушке. — Мне и вправду приснился кошмар. Пойду пройдусь. — Он взял Мика за руку.

Они пошли вдоль прохода, перешагивая через спящих, через дураков и любителей затеять свару, через картежников. Хальса все время держалась впереди.

«Поторапливайся, торопись, торопись. Мы почти на месте. Ты слишком поздно подорвался. И этот бестолковый волшебник, зря я потратила на него время, зря просила о помощи. Могла бы догадаться, что и на тебя рассчитывать не приходится. От тебя так же мало пользы, как и от них всех. От глупых, ни на что не годных колдунов из Перфила».

Лук чувствовал, что там, где-то перед поездом, спрятаны запасы пороха, небольшие тючки, втиснутые между шпал. Это напоминало камушек в ботинке. Он не боялся, только был слегка раздражен: на Хальсу, на пассажиров поезда, которые знали слишком мало, чтобы испугаться, на колдунов и на богачек, которые полагали, что запросто могут купить ребенка. А еще он злился. Злился на своих родителей — за то, что они умерли, что оставили его в этой западне. Злился на короля — за то, что тот сошел с ума; на солдат — за то, что те не остались дома со своими семьями, а отправились колоть, стрелять и взрывать семьи других людей.