Они находились в голове поезда. Хальса вела Лука прямо в кабину, где двое мужчин бросали огромные лопаты угля в красно-черную ревущую топку. Они были грязны как черти. Их руки бугрились мускулами, а глаза покраснели и воспалились. Один обернулся и увидел Лука.
— Эй! — воскликнул он. — А что он тут делает? Эй, паренек, ты что тут делаешь?
— Вы должны остановить поезд, — сказал Лук. — Иначе случится беда. Я видел солдат. Они собираются взорвать состав.
— Солдат? Там, позади? Давно?
— Они не позади, а впереди, — сказал Лук. — Нужно остановиться прямо сейчас.
Мик задрал голову и удивленно посмотрел на него.
— Он вправду видел солдат? — переспросил другой кочегар.
— Не-а, — ответил первый. Лук заметил, что тот не знает: то ли злиться, то ли смеяться. — Чертов мальчишка все выдумал. Притворяется ясновидящим. Эй, а может, он колдун из Перфила? Вот нам повезло-то, у нас в поезде колдун!
— Никакой я не колдун, — парировал Лук. Хальса одобрительно фыркнула. — Но кое-что я знаю. Если вы не остановите поезд, все погибнут.
Оба кочегара вытаращились на него. Потом первый сердито буркнул:
— А ну, ты, выматывайся отсюда. И не смей говорить с пассажирами ни о чем таком, иначе мы тебя в котел бросим!
— Ладно, — сказал Лук. — Пошли, Мик.
«Погоди! — встряла Хальса. — Что ты делаешь? Ты должен заставить их понять! Или ты сдохнуть хочешь? Думаешь, отбросив копыта, ты что-то мне этим докажешь?»
Лук посадил Мика себе на плечи.
«Прости, — сказал он Хальсе. — Сдохнуть я не хочу. Но ты ведь видишь то же, что и я. Видишь, что должно произойти. Может, ты должна просто отойти в сторонку? Проснуться. Ловить рыбу. Носить воду для колдунов из Перфила».
Боль в области живота стала явственнее, как будто кто-то тыкал в Хальсу чем-то острым. Опустив руку, она нащупала деревянную куклу.
«Что это?» — спросил Лук.
«Ничего особенного, — сказала Хальса. — Я нашла эту штуку на болоте. Сказала, что отдам ее колдуну, но я не отдам! Вот, держи!»
Она бросила куклу Луку. Деревянная фигурка прошла насквозь. Это было неприятное ощущение, хотя на самом деле никакой фигурки в поезде не было.
«Хальса», — промолвил он и опустил Мика на пол.
«Держи ее! — потребовала девочка. — Возьми! Сейчас же!»
Поезд грохотал. Лук знал, где они находятся; он узнал место по освещению. Для пассажиров приготовлена шутка, и через минуту кое-кто посмеется. Через минуту станет намного светлее. Он выставил руку, чтобы остановить предмет, которым Хальса тыкала в него, и вдруг что-то ударилось в его ладонь. Его пальцы скользнули по пальцам Хальсы.
Это была деревянная кукла с острым маленьким носиком. И на затылке у нее тоже был нос.
«Ох, да возьми же!» — просила Хальса. От нее через куклу в Лука перетекло нечто… Лук отшатнулся и упал на даму, державшую на коленях клетку с птицей.
— Пошел отсюда! — вскрикнула женщина.
Это было болезненно. Та штука, которая изливалась из Хальсы, была похожа на жизнь, как будто кукла вытягивала из нее жизненную силу, как тяжелую, намокшую черную шерстяную нить. Луку тоже стало больно. Черная субстанция все лилась и лилась через куклу в него до тех пор, пока в Луке не осталось места для самого себя, не осталось места, чтобы дышать, или думать, или смотреть. Черная штука подступила к горлу, давила изнутри на глаза.
— Хальса! — взмолился он. — Отпусти!
Женщина с птичьей клеткой заявила:
— Я тебе не Хальса!
— Что случилось? Что случилось? — волновался Мик.
Освещение изменилось. «Лук», — произнесла Хальса и выпустила куклу из рук. Мальчик споткнулся и отступил назад. Рельсы под поездом пели «тара-та, тара-та, та-рата-та». У Лука в носу стоял запах болотной воды, и угля, и металла, и волшебства.
— Нет, — сказал Лук, швырнул куклу женщине с клеткой и толкнул Мика так, что тот упал на пол. — Нет! — повторил Лук громче. Пассажиры глядели на него во все глаза. Дама, которая только что смеялась, умолкла. Лук накрыл Мика собственным телом. Свет делался все ярче и одновременно чернее.
— Лук! — крикнула Хальса. Но она больше не видела его. Она проснулась в своей клетушке под лестницей. Кукла исчезла.
Хальса видела мужчин, возвращающихся с войны домой. Некоторые их них ослепли. Некоторые потеряли кисть или всю руку. Она видела одного человека, целиком замотанного в длинные полоски ткани, дочь возила его в тележке, таща ее за веревку. У него не было ни ног, ни рук. Когда люди пялились на него, он их проклинал. Знала она и еще одного мужчину, тот держал арену для петушиных боев в Ларче. Он вернулся с войны и заплатил плотнику, чтобы тот выстругал ему ногу из сосны. Сначала он держался на деревянной ноге нетвердо, все пытался снова обрести равновесие. Забавно было наблюдать, как он гоняется за своими петухами, это все равно как смотреть на заводную игрушку. Но к тому времени, когда армия прошла через Ларч во второй раз, он уже мог бегать быстрее многих.
Ей казалось, будто половина ее существа погибла на том поезде в горах. В ушах звенело. Ноги подкашивались. Словно бы от нее отрезали кусок, словно бы она ослепла. Та ее часть, которая кое-что знала, кое-что видела, — она исчезла. Весь день девочка бродила в тусклом, заглушающем звуки тумане.
Она отнесла в башню воду и намазала руки и ноги грязью. Она наловила рыбы, потому что Лук говорил, что она должна рыбачить. Поздно вечером она оглянулась и увидела Толсета. Тот сидел неподалеку от нее у запруды.
— Не стоило вам меня покупать, — сказала она. — Купили бы Лука. Он хотел поехать с вами. А у меня дурной нрав, я недобрая и думаю о колдунах из Перфила плохое.
— Так о ком ты низкого мнения: о себе или о колдунах? — уточнил Толсет.
— Как вы можете прислуживать им? — спросила Хальса. — Как вы можете служить людям, которые прячутся в башнях и не делают ничего для тех, кто нуждается в помощи? Что хорошего в магии, если она никому не на пользу?
— Времена нынче опасные, — сказал Толсет. — И для колдунов, и для детей.
— Опасные времена! Тяжелые времена! Дурные времена! — повторила Хальса в запале. — Да все было плохо с того самого дня, как я родилась! Зачем мне что-то видеть и знать, если я не могу предотвратить беду? Когда же наступят лучшие времена?
— А что ты видишь сейчас? — спросил Толсет. Он взял Хальсу за подбородок и стал наклонять ее голову так и эдак, словно она была стеклянным шаром для гаданий. Потом положил руку ей на макушку и погладил по волосам, словно она была его собственной дочерью. Хальса прикрыла глаза. Она вдруг почувствовала себя ужасно несчастной.
— Ничего я не вижу, — сказала она. — Как будто кто-то накинул на меня шерстяное одеяло, поколотил и бросил в темноте. Так себя чувствуют те, кто ничего не видит? Это дело рук колдунов из Перфила?
— Тебе стало лучше или хуже? — спросил Толсет.
— Хуже, — ответила Хальса. — Нет, лучше. Я не знаю. Что мне делать? Кем я теперь буду?
— Ты служанка колдунов из Перфила, — сказал Толсет. — Потерпи. Все еще может обернуться к лучшему.
Хальса ничего не сказала. Да и что тут скажешь?
Она взбиралась и спускалась по башенным лестницам, таскала воду, поджаренный на огне хлеб, сыр и те вещицы, которые находила на болотах. Дверь наверху башни ни разу не открывалась. Девочка ничего не видела сквозь нее. Никто с ней не разговаривал, хотя иногда она сидела там подолгу, задерживая дыхание, чтобы колдун подумал, будто она ушла. Но волшебника так легко не одурачишь. Толсет тоже иногда поднимался наверх, и, возможно, колдун его принимал. Наверняка Хальса не знала.
Эсса, Бурд и остальные дети были к ней добры, как будто знали, что дух ее сломлен. Она отдавала себе отчет, что, поменяйся они местами, она не была бы к ним так добра. Но, может, они тоже об этом знали. Две женщины и костлявый мужчина держались особняком. Она даже не знала их имен. Они удалялись по поручениям, потом возвращались и исчезали в башнях.
