Мишель объяснил, что многие города сильно пострадали и в последней войне, но с тех пор их отстроили заново.

А вы и здесь рыбачите? — спросила Мартина.

Жить-то надо! — лаконично ответил Антонен.

Вас, наверно, здорово напугали взрывы на плотине? Ну, сегодня ночью… — сказал Мишель.

Антонен насторожился; но затем улыбка его стала еще более хитрой.

Я же говорил, — произнес он серьезно. — Не трогайте вы природу, она вам отомстит! Им захотелось приручить Адскую долину — вот Адская долина и отомстила! Я же говорил!..

Вас, наверно, разбудил этот взрыв. Ночь беспокойная выдалась, — продолжалМишель.

Старик, прищурив глаза, внимательно смотрел на него.

— Чего мне пугаться?.. На фронте не такое бывало. Антонена так просто не разбудишь, тут нужно что-нибудь посильнее грозы! Я так и заявил господам из полиции, когда они явились ко мне утром. Когда у тебя совесть чиста, тебе все равно, кто бы ни приходил. А вообще ничего не могу сказать, эти господа вели себя вежливо! Все было как надо. Моментально смекнули, с кем дело имеют.

Они и были-то здесь всего раз. А что: коли я ни чего не видел, ничего не слышал…

Молодые люди попрощались со стариком и потом всю дорогу говорили о причудах своего нового знакомого.

На стройке суетились рабочие, но никакого наводнения не наблюдалось. Вероятно, вода уже сошла, оставив след лишь на огромной груде мешков с цементом, сваленных в углу.

Один из рабочих объяснил ребятам, что второй взрыв, прогремевший утром, нужен был, чтобы расчистить отводной канал, который был завален в результате неудавшейся диверсии. Теперь все в полном порядке, ночная смена готовится работать в обычном режиме.

— Ложе отлично выдержало удар. Помогло то, что по нему уже несколько дней текла вода.

Вечером на ферме все разговоры вертелись вокруг диверсии и старого бобыля Антонена, который, по словам Гюсту, был известен как последний пастух в округе.

— И как отъявленный браконьер, — добавил он. — Никто с ним не может тягаться в ловле форели. По крайней мере, до сих пор он снабжал ею все гостиницы в кантоне. О, конечно, ему замечательно жилось в Адской долине!..

На другой день весь дом был с раннего утра на ногах. К стирке белья на Тарне готовились как к дальней экспедиции; даже дядя Гюсту принимал участие в сборах. Живописная тележка, ослик в колпаке с бахромой, защищавшей его от мух, корзины с влажным бельем, корзины с провизией для пикника — все это напоминало картину переселения, но переселения веселого. Руководство осуществляла тетя Жизель: она проверяла, все ли взяли, смотрела, хорошо ли заперты двери в доме — как будто они собирались отсутствовать несколько дней.

Мишель усиленно щелкал фотоаппаратом.

Дядя Гюсту должен был подъехать на берег попозже, на велосипеде, и помочь разгрузить тележку.

День выдался чудесным, а для Мишеля с Мартиной во многом еще и удивительным. Все было для них в диковинку: и деревянный валек, которым колотили белье, и сохнущие на траве огромные простыни из прочной ткани, в которые заворачивалось белье, чтобы потом его было легче гладить.

Молодые люди от души наплавались, потом воздали должное еде, даже отведали дядиного вина. Вино находилось в необычном бочонке — он был сделан из полого древесного ствола, к которому дядя, мастер на все руки, приделал водонепроницаемые днища.

Вечером дядя Гюсту появился на ферме с опозданием: все семейство уже было в сборе.

— Шину проколол! — с удрученным видом посетовал он.

Весь обратный путь ему пришлось проделать пешком, толкая перед собой велосипед.

— Мишель, — сказал он, — будь добр, снеси Режи камеру, пусть поставит заплатку. Мне моя «кобылка» нужна к завтрашнему утру. Я бы и сам с этим справился, да клей кончился. И потом, зачем мне возиться, когда Режи в два счета все залатает.

Конечно, дядя, — ответил Мишель. — Сейчас размонтирую колесо, мне это в удовольствие.

Только, пожалуйста, не задерживайся, — сказала вдогонку тетя Жизель. — Ужин готов. После такого денька я с ног валюсь…

Спустя какое-то время Мишель шагал по дороге, направляясь к деревне. На маленькой тихой улочке, которая, как почти все другие, начиналась от площади, он без труда отыскал дом Режи. Рядышком находился сарай, служивший мастерской.

Когда он вошел туда, Режи колдовал над ступицей от повозки.

— Сейчас сделаем, — сказал он, взглянув на камеру.

Режи накачал камеру, погрузил ее в бак с грязной водой и в момент определил место прокола. Затем быстро вытер покрышку, вынул из нагрудного кармана комбинезона огрызок химического карандаша и провел на влажной резине жирную фиолетовую черту.

Тщательно протерев отмеченное место смоченной в скипидаре тряпицей, Режи вырезал заплатку, аккуратно смазал ее клеем, так же поступил с камерой, подождал, пока клей подсох, и приложил заплату к дыре. Придавил ее большими пальцами, покатал сверху свой карандаш…

— Готово, мой мальчик, — произнес Режи, который за все время операции ни разу не открыл рта.

Мишель расплатился, поблагодарил и удалился.

Только вернувшись на ферму, он задал Гюсту вопрос, с которым не отважился обратиться к неразговорчивому умельцу.

— Дядя Гюсту, а что это за карандаш, которым можно рисовать по резине? — Он показал на след, оставшийся по контуру заплатки.

— Это? Это анилиновый карандаш. У него грифель тает при соприкосновении с влагой. Прежде такими частенько пользовались. Правда, в рот старались не брать, считалось, что они ядовитые.

Вполне может быть. Эти красители… И потом, на сколько я помню, он жутко горький, как фиолетовые чернила в школе. Возможно, они изготовлены из одного материала…

Но тут тетя Жизель строго велела им идти ужинать. Мишель и Гюсту отправились на кухню.

За едой разговор шел о следствии; по мнению Гюсту, оно топталось на месте.

— Начало действительно не слишком удачное, — сказал он. — Мне кажется, так они никогда не установят, чьих это рук дело…

Что бы ни говорил Гюсту Лебер, по деревне продолжали ползти слухи. «Достоверные источники» утверждали, что ночью, во время грозы, Саразини выходил из дома: жандармы якобы нашли у него в шкафу промокшую одежду.

Но вообще-то в этой истории еще оставалась масса неясного, хотя среди деревенских были и такие, кто искренне недоумевал, почему Саразини до сих пор не на скамье подсудимых. Нельзя же закрывать глаза на очевидные факты: у Саразини была причина для мести, к тому же он знал стройку достаточно хорошо, чтобы действовать уверенно.

А вечером местная молодежь отправилась в главный город кантона, где состоялся праздник. Мишель и Мартина поначалу тоже хотели поехать, но затем здравый смысл взял верх, и они отправились спать. Автобус, которым капдезакцы добирались домой, возвращался слишком поздно…

Проснувшись на следующее утро, Мишель сразу почувствовал, что в доме что-то не так. Час был ранний; в это время тетя Жизель обычно хлопотала на птичьем дворе, а дядя Гюсту ухаживал за садом.

И только хорошо потрудившись и нагуляв аппетит, фермеры принимались за завтрак.

Сейчас снизу доносились громкие голоса; юноша наспех ополоснул лицо и оделся. Им двигало не совсем праздное любопытство: в какой-то момент ему показалось, что он слышит имя Саразини.

Когда он появился на кухне, дядя Гюсту, тетя Жизель и мадам Девиль, сидя за столом, беседовали с соседкой.

Есть кое-какие новости, Мишель, — сказала мадам Девиль после обычного обмена приветствиями. — Трактирщика из Адской долины арестовали.

Саразини?

Его самого. Сегодня на рассвете, — пояснил дядя Гюсту.

Но… за что? — удивился Мишель. — Найдены новые улики? Он что, признался?

Этот тип думал, что все будет шито-крыто. — Соседка произнесла это с такой горячностью, что юноша почувствовал неприязнь к ней. — У него в погребе нашли взрывчатку!. Видать, осталась от той, которой он взорвал плотину! А история с мокрой одеждой!.. Его послушать, так он, видите ли, промок, когда в грозу заносил стулья с террасы! Так мы ему и поверили!