— Это был Карл I, — вмешался старший мальчик.

— А, да, — спохватилась девочка. — Простите. Мы можем вер­нуться и все выяснить.

— Не утруждайте себя, — хмуро отозвался Эмилиус.

Он с несчастным видом смотрел на разбитую плошку, почерневшую от горящего масла. Старый чернокнижник вдвойне обманул его, потому что он, Эмилиус, по чистой случайности все-таки обнаружил действующее заклинание. Эти дети казались еще сравнительно без­обидными, но другой состав, собранный наспех, таким же безответст­венным образом, способен породить что угодно — от оравы бесенят до самого Сатаны.

А главное, неизвестно, как от них избавляться. Что бы ни явилось, явится для того, чтобы остаться. Никогда больше он не будет чувст­вовать себя в безопасности. Никогда больше не решится, бормоча проклятья, бросить в огонь серу; никогда не отважится варить супы из лягушачьей икры и дигиталиса; и никогда вращение небесного глобуса не обернется головокружительным вихрем пророчеств. Кли­енты заметят его неуверенность. Его практика придет в упадок. Его жертвы ополчатся на него. И тогда придется бежать, спрятаться в какой-нибудь грязной лачуге или в наводненном крысами подвале, иначе — тюрьма, позорный столб, лошадиный пруд или веревка!

Эмилиус застонал и схватился за голову.

— Вы не очень хорошо себя чувствуете? — участливо спросила девочка.

Эмилиус подтолкнул полено подальше в огонь и посмотрел на ее доброе личико.

— Дитя... — сказал он удивленно. — Я никогда не знал, — он печально понизил голос, — что значит быть ребенком.

— Но вы же должны были знать! — рассудительно возразил стар­ший мальчик.

— Вы всегда жили в городе? — спросила девочка.

— Нет, — ответил Эмилиус, — я жил в деревне. Мне следовало сказать, — продолжал он, — что я позабыл, как это — быть ребенком.

— Ну, так вы уже довольно старый, — утешил его старший мальчик.

Эмилиус был уязвлен.

— Тридцать пять лет! — воскликнул он.

— У вас была тяжелая жизнь? — спросила девочка.

Эмилиус поднял глаза. Тяжелая жизнь. «Вот! — подумал он. — У меня была тяжелая жизнь». Неожиданно ему очень захотелось рас­сказать о своей жизни. Годы бесплодного труда, опасности, связанные с его профессией, одиночество. Он мог, ничем не рискуя, разговари­вать с этими странными детьми: если удастся найти нужное заклина­ние, они снова исчезнут в будущем. Эмилиус подтянул свою отделанную мехом мантию к коленям, подальше от огня; под ней оказались грубые желтые чулки, которые морщились у него на ногах.

— Немного найдется жизней, — начал он довольно мрачно, но так, словно в дальнейшем предполагал смягчить тон, — тяжелее моей...

И Эмилиус в витиеватых выражениях поведал ребятам о своем детстве — детстве, которое он, по его словам, позабыл: о том, как его с малолетства посылали собирать лекарственные травы; о Майском празднике[8]; о том, как его побили за то, что он стащил засахаренные сливы; о том, как он ненавидел спрягать латинские глаголы и носил бумажный колпак за свою латынь[9]. Затем он перешел к годам ученичества в Лондоне и рассказал о невзгодах и разочарованиях; о том, как страшно было начинать самостоятельную практику; о том ужасе, в котором он постоянно жил, и о людях, не желающих платить по счету.

Пока ребята слушали, на свечах выросли длинные восковые мантии и огонь почти потух. Они были так поглощены рассказом, что не заметили, как выкрикивал время часовой, и не заметили, что за занавесями уже рассвет.

— Да, — со вздохом заключил Эмилиус, — честолюбие моего отца обернулось гибелью для его сына. Я, по правде говоря, скопил немного золота, но мне суждено остаться обычным коновалом в долине Пеппериндж-Ай.

— Пеппериндж-Ай! — воскликнула девочка. — Это недалеко от нас.

— В Бедфордшире, — продолжал Эмилиус, все еще погруженный в прошлое.

— Да. Возле Мач-Фрэншем.

— Мач-Фрэншем, — проговорил Эмилиус. — Базарный день в Мач-Фрэншем... Какое там шло веселье!

— Все так и осталось, — взволнованно сказала девочка. — Там, по-моему, много новых домов, но главная дорога к ним не идет, так что все не слишком изменилось.

Они стали обмениваться впечатлениями. Эмилиус, оказывается, купал­ся в их ручье и тоже бродил по короткой траве на Римских Развалинах, а Ферма Лоубоди все так же называлась Фермой Лоубоди...

— Пять часов! — выкрикнул часовой, проходя под окном. — Прекрасная, ясная, ветреная погода!

Они отдернули занавеси. Темная комната съежилась от яркого света, и золотые пылинки заплясали в солнечных лучах.

— Как бы мне хотелось, чтобы вы поехали в Пеппериндж-Ай, — воскликнула девочка, — и посмотрели, как там сейчас!

И ребята, в свою очередь, рассказали Эмилиусу о себе и о волшебной кровати. Они рассказали, что оставили кровать неподалеку от дома, на церковном кладбище. И тут ребята вспомнили о привязанной к прутьям корзинке с бутербродами и термосом с горячим какао. Тогда Эмилиус принес из кладовки кувшин меда и две холодных жареных заячьих ноги. Он испытал огромное облегчение, узнав, что вовсе не его заклинание вызвало этих детей из загадочного будущего, и ему не терпелось пойти с ними на кладбище и поглядеть на кровать.

...Ворота были открыты, кровать стояла за самым большим надгробием, в целости и сохранности, с корзинкой, надежно привязанной снизу.

Именно там, на кладбище, они устроили ранний завтрак. Вокруг рыскали голодные кошки, а город медленно пробуждался навстречу грохоту и лязгу нового дня семнадцатого столетия. И именно там, не называя ее имени, ребята рассказали о мисс Прайс.

Пока ребят не было, мисс Прайс спала в комнате Кэри. Но это только так говорится: спала. На самом деле ей не спалось. Справедливость, о которой говорила Кэри, оказалась слишком слож­ным понятием: то, что справедливо по отношению к детям, едва ли справедливо по отношению к их родителям. К тому же путешествие в прошлое невозможно было хоть сколько-нибудь спланировать. Они сначала посмотрели, сколько раз можно повернуть шишечку, а потом «на глазок» рассчитали период. Все очень грубо и наспех, потому что ни мисс Прайс, ни ребята не знали, какой временной период способна покрыть кровать — от сотворения мира, или же это только история Англии, начиная с 1066 года. Они исходили из второго. Ребята собирались во времена Королевы Елизаветы, но одному богу известно, куда они попали на самом деле.

Конечно, мисс Прайс постаралась принять все возможные меры предосторожности. Одеяло и постельное белье были аккуратно сло­жены и убраны, матрац покрыт водонепроницаемой пленкой. Мисс Прайс дала ребятам с собой термос с горячим какао, хлеб, сыр и пару сваренных вкрутую яиц. Она снабдила их атласом и аптечкой. Может, надо было их вооружить? Но чем? В доме не было никакого оружия, если не считать кочерги и сабли отца мисс Прайс.

— О боже, — бормотала она, ворочаясь в кровати Кэри. — Если только они вернутся живыми, это будет самое последнее путешествие.

Только под утро мисс Прайс забылась тяжелым сном. Ее разбудил скрип открывшейся двери. Яркий солнечный свет лился потоком сквозь неплотно задернутые занавески, а в ногах у нее стояла Кэри.

— Который час? — спросила мисс Прайс, резко садясь в кровати.

— Скоро девять. Мальчики оделись. Я не хотела вас будить.

— Слава богу, что вы вернулись живыми! — воскликнула мисс Прайс. — Вы все мне потом расскажете. Завтрак готов?

— Да, мальчики уже сели. Но... — Кэри колебалась.

Мисс Прайс, которая в этот момент нащупывала босыми ногами тапочки, взглянула на нее:

— Но что?

— Нужен еще один прибор, — сказала Кэри, явно испытывая неловкость.

— Еще один прибор?

— Да... Я... мы... Понимаете, мы кое-кого с собой привезли.

— Вы кое-кого с собой привезли? — медленно повторила мисс Прайс.