Почти сто лет на ее могиле простоял камень — «саркофаг», на котором было написано: Под сим камнем положено тело усопшия о Господе монахини Досифеи обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве 25 лет и скончавшейся февр. 4 д. 1810 года. А в 1908-м на этом месте была построена часовня в виде миниатюрного шатрового храмика. В советское время она едва уцелела. Долго оставалась полуразрушенной. Но теперь тщательно отреставрирована и выглядит совсем как новая.

Впрочем, надгробием, строго говоря, эта часовня уже не является. Потому что под ней нет теперь собственно захоронения. В 1997 году останки княжны Августы все-таки были перенесены туда, где им полагалось бы упокоиться еще два века назад, — в романовскую усыпальницу.

Задолго до большевистского хозяйничанья монастырь уже знал одно не менее жестокое опустошение. Это произошло в 1812 году. Не найдя в монастыре значительных ценностей, — а самое дорогое имущество настоятель архимандрит Амвросий вовремя вывез, — французы и поляки стали разрывать могилы. Они были убеждены, что русские, как и подобает варварскому племени, хоронят своих умерших «по-скифски» — со всякими драгоценностями. Цивилизованные европейцы вывернули из земли все памятники, разрыли большинство могил, иные из них перекапывали дважды и трижды, но к полному своему разочарованию скифского золота они там не нашли.

Особенно досталось боярам Романовым и другим родовитым покойным. Так, после неприятельского постоя в монастыре, из бывших там прежде семидесяти романовских захоронений сохранилось лишь двадцать восемь.

Напротив монастырских ворот, через улицу, стоит церковь Сорока мучеников Севастийских, построенная еще в 1645 году. Когда французы рыскали по Москве, они ворвались и в этот храм. Но не обнаружили там ровно никаких ценностей. Причетники все вовремя попрятали. Тогда, схватив настоятеля о. Петра, грабители под страхом смерти потребовали от него выдать драгоценную церковную утварь. На что отец Петр ответил им: «Русские храмы так богаты, что вам все равно не унести всего золота, сколько его есть в каждом. Поэтому лучше уходите налегке. Скорее ноги унесете». Так и не выдал священник врагу приходских сокровищ, несмотря на жестокие пытки и побои. Окончательно рассвирепевшие душегубцы выволокли героического батюшку на паперть и там убили его.

Похоронили его на общем монастырском кладбище. По всей видимости, могила его была очень почитаемой вплоть до революции, о чем свидетельствует историко-археологический очерк «Новоспасский ставропигиальный монастырь», вышедший в 1909 году. Там приводится описание его памятника, на котором, помимо обычных надгробных сведений о покойном, была начертана замечательная эпитафия в стихах:

Но в период большевистских гонений на кладбища эта историческая могила была уничтожена наравне со всеми прочими захоронениями Новоспасского монастыря.

Могил участников Отечественной войны 1812 года и так-то осталось немного. Но если что-то еще и сохранилось, то это обычно могилы людей известных, военачальников или каких-нибудь лиц «благородного звания» и т. п. А захоронений таких вот героев из простого народа, как отец Петр, увы, практически вовсе не осталось. То есть, конечно, где-то на территории монастыря честные кости отца Петра так и покоятся в земле. Но где именно, с точностью теперь уже указать невозможно.

Несмотря на то что в XIX и в начале XX века кладбище Новоспасского монастыря было одним из самых элитных в Москве, своей благоустроенностью оно значительно уступало другим московским монастырским кладбищам. В архиве монастыря хранится документ — «Замечания г. прокурора Московской Святейшего Синода Конторы от 9 сентября 1883 г., представленные этой Конторе в результате осмотра кладбища Новоспасского монастыря», — в котором, помимо указаний на многочисленные мелкие недостатки, содержалась и очень нелестная характеристика кладбища в целом:

«При личном осмотре кладбищ Донского, Симонова и Новоспасского монастырей г. прокурор нашел, что кладбище Новоспасского монастыря наименее хорошо содержится. Кладбище нуждается в отводе нового места для расширения, так как свободных мест в нем оказалось недостаточно: могилы, как на наиболее древнем, бывшим усыпальницею дома Романовых, крайне скучены».

Уязвленный, вероятно, столь уничижительной оценкой кладбища вверенной ему обители, управляющий московским Новоспасским ставропигиальным монастырем Преосвященный епископ Порфирий подал в Контору свое ответное «Особое мнение». Этот документ, написанный колоритным языком прежней эпохи, интересен, прежде всего, потому, что в известной степени передает повседневную жизнь одного из московских монастырских кладбищ конца XIX века. Вот что писал владыка Порфирий:

«В прокурорском предложении замечены неточности, недомолвки — сказано, что монастырские книги кладбищенские есть не что иное, как тетради. Но такие книги в Новоспасском монастыре суть не тетради, а книги, переплетенные, прошнурованные.

Далее сказано, что кладбище может принести существенный доход монастырю, тем больший, чем оно лучше будет содержимо. Напротив, кладбище это причиняет монастырю ущерб, а со временем причинит и вред. Говорю сперва об ущербе. Когда в монастырь вносят тела, тогда большие толпы мальчишек, девчонок и взрослых людей, чужих усопшим, не за гробом следуют по дорожкам, а бегут и идут где кому хочется, и рвут цветы, топчут траву и как необузданные ломают липовые деревья.

Второй случай. Могилы в монастыре, по весьма давнему произволу, копаются не родственниками усопших, а монастырскими рабочими. Таких гробокопателей Новоспасский монастырь содержит четверых; и содержание их полное, с доходным жалованием, они обеспечены отопляемым помещением и столом. Обходится это до 670 р. в год. Сумма же эта не покрывается доходами с кладбища. Следовательно, монастырь от кладбища несет убытки. Не будь в нем могил, не было бы и этих гробокопателей, не издерживалось бы на них 670 р.

Третий ущерб. У могил усопших служатся литии и панихиды во всякое время года, даже в ненастные дни, когда идут дожди или падает мокрый снег. За это весьма мало дается денег в братскую кружку. А монастырские ризы мокнут, изнашиваются, монастырский ладан не оплачивается. Московские граждане за поминовение усопших своих на проскомидии дают 1 коп., а за особое поминовение на ектении — 5 коп.; копейки же эти поступают в карманы служащей братии, а не в монастырь, который при этом даром курит свой ладан, и курит его много, потому что за каждые 5 копеек на одной литургии приходится снова и снова поминать имена усопших и кадить так, чтобы видели бы кадильный дым родственники умерших. Когда бывают заказаны по усопшим обедни в разных церквах, а не в той, в которой служили обедню чередой, тогда заказчик приносит бутылку красного вина и дает рубль и ничего больше. Рубль этот идет в кружку братии, а монастырь даром дает просфоры, даром ставит у образов свои свечи и даром курит свой ладан, за исключением редких случаев, когда все это оплачивается богачами.

Еще есть нравственный ущерб от кладбища. Родственники усопших не думают о поставлении над могилами памятников, об этой своей собственности, а не монастырской, небрегут так, что на иной памятник и смотреть тошно: либо пошатнулся, либо заржавела крыша его. А прохожий или наблюдатель скажет: «Экономят-де деньги на памятниках».