— Что же ты посоветуешь мне дальше?

— Пусть все идет, как идет. Ты должен показаться бондам Нордвегр. Чем больше ты понравишься им, тем больше воинов пойдут под твою руку.

— Вряд ли здесь будет важно то, как выгляжу я, — рассмеялся Хакон. — Скорей уж сыграет свою роль то, как выглядит мое войско.

Сигурд расхохотался в ответ, признавая тем самым, что юный конунг прав.

Воспитанник Адальстейна, впрочем, и не собирался сидеть в Трандхейме, ожидая, чем закончится то, что он затеял. Его признал трандхеймский фьорд, но областей в Нордвегр немало, и в каждой есть свой тинг. На каждом тинге хорошо бы сказать то же самое, что он сказал бондам Трандхейма, тогда, глядишь, и в других фюльках его признают конунгом. И тогда дорога к власти станет совсем гладкой.

Если юноша и волновался, как его примут в других частях страны, где Сигурд, ярл трандхеймский, не так знаменит и уважаем, то не показывал и виду. Спокойно осматривал хозяйство, распоряжался, что и в каких количествах грузить на корабли и когда ждать его обратно. Его викинги спускали на воду корабли, приводили в порядок вооружение и доспехи. Большинство явились на службу к конунгу с тем, что досталось им еще от отца и деда. Впрочем, в Нордвегр и не было такой семьи, где не хранились бы вооружение и доспехи. Конечно, кольчуги были лишь у самых богатых, не все воины хирда — конунгова войска, которые служили правителю постоянно, а не являлись на зов раз-два в год — имели их, большинство обходилось кожаными бронями, когда укрепленными металлом, когда и нет. Также далеко не у всех были шлема.

Но викинги обходились. Натирая песком прадедовскую секиру или наконечник отцовского копья — здоровенной жердины, окованной металлом, каждый воин был уверен, что с войны он вернется богаче, чем уходит.

Хильдрид уселась на кормовую скамью и опробовала руль. Пока он еще не в воде, пока не управляет кораблем, следовало проверить, достаточно ли хорошо он смазан, свободно ли ходит, не перетерлась ли веревка, которая соединяет руль с планширом, привязан ли к нижнему концу правила канат, с помощью которого лопасть можно приподнять на мелководье… Да мало ли дел у кормчего перед выходом в море? Викинги ходили по палубе драккара туда-сюда, то спускались на берег, то снова лезли через фальшборт, и потому женщина не сразу заметила, что на палубе появилась Алов с большим узлом в руках. Обратила внимание лишь на то, что дочь не сунула узел под палубу, к припасам, а понесла к мачте.

— Алов! — окликнула мать.

Девушка оглянулась — гибкая, пугливая, как горная козочка, казалось, сперва она думала спрятаться, но потом все же подошла.

— Что ты здесь делаешь?

— Я… Я с вами.

— Что? — Хильдрид подняла бровь. Обычно ее взгляд действовал на дочь, как приказ, которому она не смела противоречить. Как правило, даже говорить ничего было не нужно — Алов все понимала сама. Порой женщина задумывалась, а если ли у Алов собственная воля, и способна ли она кому-нибудь сказать нет, а если есть, то почему же, в таком случае, слова и сдвинутые брови матери для нее — как чары змеи для кролика?

Но на этот раз привычная ситуация дала трещину.

— Я с вами, — повторила дочь. Совершенно спокойно повторила, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

— Что с тобой? Ты лишилась ума?

— Мам…

— Что тебе делать на боевом корабле, да еще в походе?

— Мам, пожалуйста.

— Никаких «пожалуйста». Что это тебе в голову взбрело? Мне тебя еще в бою не хватало на моем корабле.

— Не будет никакого боя, — возразила Алов.

— Откуда ты знаешь? Забирай свои вещи и марш в Хладир. Без разговоров.

— Я хочу быть с тобой.

— А, может, не со мной? — не выдержала Хильдрид. — Может, с Хаконом?

Дочь пожала плечами. Либо она не испытывала почти никакого смущения, либо же искусно прятала свои чувства.

— Что у тебя с ним? — мать поджала губы, сверля девушку взглядом. Но на этот раз выражение ее лица почему-то не оказывало никакого воздействия, и в голову женщины закралось понимание — Алов вовсе не безвольна. Просто она предпочитает не спорить, если речь идет о вещах для нее не слишком важных. Но в других случаях покорная овечка может превратиться в дикую кобылицу, с которой не справятся и десятеро сильных мужчин. Она и в детстве была такой — вспомнила Гуннарсдоттер.

Девушка снова передернула плечами.

— Я его люблю, — ответила она.

Хильдрид долго молчала.

— Замечательно, — сказала женщина наконец. — Просто замечательно. Ну, а он тебя?

— Говорит, что любит.

— Так-так… У вас с ним было что-то?

Алов спокойно смотрела в глаза матери.

— Да. Было.

Мать опустила взгляд первой.

— Я очень рада, что ты способна сказать мне прямо и в глаза все, что угодно. Но не слишком ли опрометчиво ты поступила, взойдя на ложе человека, который пока и не думал просить твоей руки? И, полагаю, не подумает.

— Почему ты так считаешь?

— Он — будущий конунг.

— А что, конунги не женятся?

— Женятся, но на равных. И потом, он младше тебя на год.

— Ну, и что из того? Он сказал, что посватается ко мне, как только станет конунгом.

— Как только он станет конунгом, он сможет выбирать жену из десятков и сотен знатных семейств. Конунгу потребуются союзники. Он может пожелать заключить договор с конунгом Дании. Или Свитьота, если там появится конунг. И решит закрепить союз браком с конунговой дочерью. Ты об этом не подумала?

— Я согласна на роль младшей жены, — безмятежно ответила Алов.

— Хакон — христианин. Он может жениться только однажды — так велит ему его вера.

— Младших жен христиане называют любовницами или наложницами. Мне разве не все равно, как меня будут звать?

Хильдрид опустила голову.

— Я думаю, твой отец хотел бы, чтоб ты вышла замуж по закону. И — заметь — прежде, чем взойти на ложе мужчины. О себе я уж и не говорю.

— Мой отец, наверное, хотел бы, чтоб я была счастлива. Да и ты, мама, стала законной женой отца лишь после того, как понесла. Разве ты от этого меньше его любила?

Дочь Гуннара покачала головой.

— Нет, не меньше. Но, выйди я замуж по закону с самого начала, все было бы куда спокойнее.

— И не так интересно, да? — глаза Алов вспыхнули. То ли насмешкой, то ли интересом — ее не поймешь.

— Довольно. Забирай вещи и отправляйся в Хладир.

Несколько мгновений девушка молчала, разглядывая мать, которой под ее пристальным, изучающим взглядом стало не по себе, потом отвернулась.

— Если меня украдут из Хладира, ты будешь виновата, — бросила она через плечо.

— Не мели ерунды.

Хильдрид вздохнула с облегчением, когда Тормод помог Алов спуститься с борта и вынес ее на берег.

Почти всю ночь она проворочалась без сна, хотя прекрасно понимала, что надо взять себя в руки и подремать хоть немного. В походе нужны крепкие руки, ясный ум, а откуда они возьмутся, если она не поспит? Гуннарсдоттер закрывала глаза и пыталась сосредоточиться на мыслях о море и ветре, а то начинала считать шпангоуты или доски на бортах. Но неудержимо из глубин сознания наплывал образ дочери, говорящей ей о своей связи с Хаконом.

Она поняла, что не уснет, и резко села. Сигурд предлагал ей и эту ночь ночевать в лофте, но женщина отказалась и устроилась прямо на берегу, вместе со своими викингами. Жестковато, конечно, но не спится ей вовсе не поэтому. Она встала, подобрала с земли свой плащ, на котором лежала, и закуталась. Последнее время она сильно мерзла. Осторожно ступая, чтоб не отдавить кому-нибудь из спящих руку или волосы, женщина выбралась на берег и пошла туда, где дремал ее корабль.

В ночной полутьме, густой, как торфяная вода в медленной речке, ее драккар показался ей как две капли воды похожим на «Змея». Но «Змей» сейчас далеко, на нем ходит Орм. Хильдрид погладила просмоленный борт.

— Ты меня не подведешь, не так ли? — прошептала она, улыбаясь. Ей показалось, что теплое дерево ответило согласием.

— Куда ты, Хиль? — позвал Альв.