Покосившись на новоприбывших, целитель, возившийся с раненым в бедро викингом — тот громко стонал и запрокидывал залитое потом лицо, а в бедре сидела стрела, которую пытались вытащить — и отмахнулся свободной рукой, мол, раз на ногах стоите, так какие вы раненые? Альв посадил Хильдрид на свободном травяном пятачке, стащил с нее кольчугу, подкольчужник и рваную рубашку. Промыл и перевязал ее сам, и лишь после этого позволил заняться собой. Дочь Гуннара только теперь, после боя, почувствовала, насколько она устала, и как болят раны. Из-за них руки не слушались ее, и поневоле закрались мысли — а не загнивают ли они?

Гуннарсдоттер поняла, что с нее больше никакого толка. Она перебралась под одно из деревьев, ветки которого не мешали ей прислониться спиной к стволу и отдохнуть. Она сидела, неподалеку звучали стоны и ругань лекаря и его помощников, а ей было просто хорошо и просто очень спокойно. Не хотелось ни шевелиться, ни даже открывать глаза.

— Надо отдать тебе должное — ты истинный воитель, — прозвучал над Хильдрид голос Орма. Она открыла глаза — сын стоял перед ней и улыбался. — Воительша. Ты вполне достойна слов, выбитых на камне у могилы отца. Я бы сошелся с Эйриком в поединке с большим трепетом. Признаю.

— Конечно. Потому что тебя он бы скорее дооценил, — вяло ответила Хильдрид.

— Возможно, — Орм присел на корточки. — Хочешь пива, матушка?

— Хочу.

Он обернулся и кому-то махнул рукой.

— Сейчас принесут… Матушка, зря ты так. Я ведь едва не остался полным сиротой.

— Думаю, в свои годы ты вполне обошелся бы без матери. Большой мальчик.

— Дурная шутка. Впрочем, и Альв хорош. Я ему доверял, и был уверен, что он тебя не допустит в схватку.

— Готов перевалить на кого угодно обязанность оберегать свою матушку? — насмехалась она. — Ай-яй-яй, как же так?

— Альв не кто угодно. Насколько я понимаю, он еще моим отцом был выбран тебе в телохранители. А потом и заменил его, верно ведь?

В словах Орма скользнула нотка ревности — обычная ревность взрослого сына к любовнику матери. Хильдрид сощурила глаза, глядя на него снизу вверх.

— Я полагаю, мое ложе — не твое дело, сынок.

Орм развел руками.

— Не сомневаюсь. Только, раз уж ты живешь с ним, вышла бы за него замуж. Так было бы правильнее. А если родишь ребенка? Ты же еще молода.

— Сама как-нибудь решу, что мне делать. И отстань от меня, я устала.

Регнвальдарсон покачал головой и оглянулся. Ему помогли собрать для матери несколько плащей и устроить ее на земле с комфортом. Сын заботливо завернул ее и подложил под голову что-то мягкое.

— Поспи.

— А-а… — спохватилась она. — Битва закончилась?

— Уже почти.

— Что — все люди Эйрика полегли?

— Ну, кто-то сдался. Кто-то еще сопротивляется. И еще на трех кораблях сбежали человек двести пятьдесят, не больше. Ну что ж… Это еще немного.

— Я понимаю.

— Спасибо, матушка. Ты и твои люди замечательно отвлекли внимание воинов Эйрика. Мне рассказали. Скажу по чести, прежде я сомневался, по праву ли Хакон дал тебе сан ярла. Но теперь вижу, что был неправ. Отличный ход — ударить в лоб, чтоб остальные силы обошли отряд с боков и напали.

Хильдрид хотела сказать, что все зависит от того, как посмотреть на ситуацию, но промолчала. Слушать сына было приятно.

— Откуда же ты узнал, что воины Эйрика здесь, что мы с ними деремся?

— О, матушка, глазастые гонцы, которые шныряют по окрестностям впереди войска — очень полезная штука, — улыбнулся Орм.

— Хм… — ответила она озадаченно. — А ирландцы откуда?

— Просто Кваран отправился вдогонку Эйрику. Он высадился севернее Валлии, двинулся вглубь страны, и там мы встретились.

— И?

— Чужеземному конунгу не стоит воевать на чужой земле, чтоб не нажить лишних врагов. Своих ирландцев он отдал мне.

— А у тебя дар убеждать людей делать то, что тебе нужно, — протянула Хильдрид.

— А чем я хуже отца? — улыбнулся Орм.

После боя, который вскоре затих, мало кто мог по праву сразу же лечь отдыхать. Дел было много — позаботиться о раненых, приготовить пищу для живых, собрать тела умерших, решить, кто где, подготовить погребение. Орм уверенно распоряжался, где сложить костры для викингов, где хоронить саксов, с традицией которых огненное погребение как-то не сочеталось. То задремывающей, то просыпающейся Хильдрид он казался совсем взрослым.

Потом она перестала его замечать в краткие моменты восприятия окружающей действительности, а потом проснулась ночью. Темнота была расцвечена сотнями костров, а два, особенно огромных, горели посреди стертой с лица земли деревни, распространяя вокруг себя неприятный запах. Рядом с ближайшим костерком лекарь заканчивал перевязывать последнего раненого — даже в темноте, даже с расстояния было видно, что он буквально остекленел от усталости. Рядом с Гуннарсдоттер, на том же плаще, что и она, спал Альв. Когда она шевельнулась и приподнялась на локте, он опустил на нее свою горячую тяжелую ладонь и, не просыпаясь, прошептал:

— Спи, Хиль.

Женщина опустилась обратно на мягкую котомку, подложенную под голову, но сон не пришел мгновенно. В ожидании она смотрела сквозь обломанные ветви дерева (интересно, кому пришло в голову ломать ветки?) на усыпанное мелкими звездами небо, и вдруг задумалась о минувшем дне. О битве с Эйриком, о схватке насмерть, увенчавшейся ее победой. Кто подтолкнул ее в спину? Кто благословил? Неужели Белый Бог, единое божество, которому поклоняются здесь, в Британии, и в Валланде, и о котором только она и думает последнее время? Он благословил ее на поединок? Возможно ли? Он, говорят, плохо смотрит на убийства.

А это было убийство. Она с содроганием вспомнила безголовое тело, стоявшее, опираясь на секиру. Мерзко вспоминать, а вот лезет в голову, будто специально.

«Эйрик убит, — вдруг подумала она. — Все закончилось благополучно. Ятмунд отпустит тебя, и ты вернешься на родину, в Хладир, где родилась и выросла, где каждый кусочек земли или камешек дорог, где могилы родных людей, где к ним можно прикоснуться душою… Ты там не одинока, а здесь? Здесь — пустота. И больше не будут преследовать мысли о каком-то чужом Боге, которому нет места в твоей душе. Все предки верили в Одина и Тора, во Фрейра и Фрейю, разве можно их предать?»

— А ты уверена, любознательная женщина, что твоя преданность дедам и прадедам в том заключена, чтоб верить, как они? — прозвучал вдруг голос.

Она стояла в пустоте. Хотя нет, не пустота — но небо, щедро усыпанное звездами, только не над головой, а всюду. И по сторонам, и под ногами, и ничего больше, даже ощущения нет, что на чем-то стоишь. И нет чувства верха и низа. Спокойно, только странно.

А за спиной — кто-то. Нет, не человек, кто-то или что-то иное. Хильдрид не пыталась обернуться, посмотреть, кто же это — женщина знала, что это бессмысленно, и ничего она не увидит, потому что увидеть это глазами нельзя.

— Я не знаю, — ответила она. Или подумала, что ответила — голоса не прозвучало.

Лишь вспыхнул перед внутренним взглядом бледный угасающий свет — усмешка.

— Когда-то твои предки верили, что есть лишь скалистые земли Нордвегр, шхеры и море — и больше ничего. Они были неправы.

— Разные вещи. Я могу сесть на драккар и убедиться, что помимо скал есть еще южные виноградники, и даже страна, где живут черные, как головешки, люди. Но откуда мне знать, что на самом деле существует за гранью жизни и смерти? Как в этом убедиться, не перешагнув его?

— Дух человеческий не заключен в тиски смертного бытия. Он всесилен, ибо создан по образу и подобию Божьему.

Хильдрид не поняла, но не стала переспрашивать. Помедлив, она спросила:

— Так Вальхалла — или этот христианский… как его… рай?

— Каждому дается по вере его.

— Так как же я могу стать христианкой? Мой муж умер с верой в Одина. И крещение разлучит меня с ним навеки. Не так ли? Я во сне услышала как-то: «Женщиной правит любовь». Я готова погубить свою душу ради своей любви, — она усмехнулась высокопарности собственных слов. — Я — жена своего мужа.