Уже поздним вечером, обсудив с женой «воскрешение» следователя межрайонной прокуратуры Ткачева и переговорив по телефону с Головановым, Александр Борисович позвонил Цветкову.

— Извини, Степан, за поздний звонок, но раньше никак не мог.

— Да брось ты извиняться, — хмыкнул Цветков. — Тем более, что я страшно рад твоему звонку. Колись, что случилось. Насколько я тебя знаю, абы просто так по ночам звонить не будешь.

— Ну-у, это, конечно, ты перегнул малость, — вроде бы как «обиделся» Турецкий. — Но ежели по существу… Короче, ты что-то говорил о дополнительном заработке и работе в агентстве.

— Ну!

— Так вот. Есть одно пикантное дельце, провернуть которое мог бы только ты. Естественно, оплачиваемое.

— Ну-у, для тебя, предположим, я и бесплатно все сделаю, — пробурчал явно задетый за живое Цветков. — Но если раскошелится твоя контора…

— Она самая, — успокоил его Турецкий. — А дальше уж по обстоятельствам.

— И что за дело? — перешел на деловой тон бывший следователь прокуратуры.

— Ткачев!

— Я так и думал.

— Почему?

— Да, видать, опять засветился где-то, но уже по-крупному. Угадал?

— Считай, что угадал. И сейчас мне нужен его словесный портрет.

— Что, настолько все серьезно?

— Серьезней не бывает.

— В таком случае, записывай…

Расписав на листе бумаги более чем подробный портрет Михаила Ткачева, тридцати семи лет от роду, разведенного, и поблагодарив Цветкова, Турецкий не мог не спросить:

— Слушай, Степан, а ты мог ради общего дела вступить с ним в контакт?

Бывший следователь только вздохнул на это.

— Мочь, конечно, можно все, но…

— Что, слишком сложные взаимоотношения? — догадался Александр Борисович.

— Сложные, это слишком мягко сказано, — пробурчал Цветков. — Этот алкаш меня несколько раз подставил по-крупному, и я этого гада…

— Ясно, — подытожил Турецкий. — Но в таком случае, от тебя потребуется дополнительная информация о нем.

— Что? Явки, дурные наклонности и прочее?

— Ну ты, прямо, как в воду смотришь, — подыграл ему Турецкий. — Но вдобавок ко всему прочему, домашний адрес, телефон и неплохо бы место работы.

— Годится, — согласился Цветков. — Но как скоро. — Еще вчера…

Разбудил Турецкого телефонный звонок, громкий и настойчивый, как весенний комар в лесу. Покосился на спящую жену, перевел взгляд на настенные часы, висевшие напротив широченной кровати.

Четверть восьмого. Оно бы самое время поспать еще минут пяток, однако на тумбочке в прихожей продолжал надрываться телефон, и Турецкому ничего не оставалось, как спустить ноги с кровати и взять трубку.

— Слушаю.

Хотел было добавить еще что-нибудь, нечто едкое, однако с него слетел весь сон, как только он услышал голос Марины Фокиной.

— Александр Борисович!.. — чувствовалось, что она едва сдерживает слезы. — Мне только что звонили…

— Кто? Кто звонил?

— Из больницы… В которой Игорь…

— И что? Говорите же!

Короткий всхлип, и словно выстрел, ударивший по ушам:

— Умер! Сказали, будто Игорь умер.

— Когда умер? О чем вы говорите! Его ведь уже из реанимации в общую палату перевели.

— Сегодня ночью… Под утро. Остановилось сердце.

Турецкий верил и не верил услышанному.

— Кто звонил? — осевшим голосом спросил он.

— Женщина какая-то. Наверное, врач, — видимо уже не в силах сдерживать слезы, она всхлипнула и, стараясь подавить рвущийся из горла крик, прошептала в трубку: — А я… Я не знаю, что делать. Я… Я ничего не могу понять. Ведь он же… Игорь…

— Ждите моего звонка и пока что оставайтесь дома.

Положив трубку на рычажки, он негромко выругался и тут же обернулся на дверной скрип. — На порожке стояла Ирина. В ночной рубашке, заспанная.

— Случилось что?

— Да.

— Так не тяни же!

— Только что звонили Фокиной… из больницы. Игорь умер.

— Как умер? — возмутилась Ирина Генриховна. — Этого… этого не может быть.

Турецкий полоснул по жене осатаневшим взглядом.

— Значит, может.

— Но ведь он же…

— Ира!

— Да ты на часы посмотри! — в свою очередь возмутилась Ирина Генриховна. — Там еще спят все, в больнице этой.

— Выходит, что не все спят.

— А если это просто психологический этюд, рассчитанный на измотанные нервы Фокиной? — предположила Ирина Генриховна. — Мол, если ты, голуба, не заставишь своего благоверного заткнуться…

Покосившись на жену, Турецкий зашелестел страницами телефонной книги, снял трубку.

Дождавшись не очень-то приветливого голоса дежурной медсестры, негромко, но довольно вразумительно произнес:

— Следователь Турецкий. Генеральная прокуратура. Меня интересует состояние поступившего к вам журналиста Фокина.

Словосочетание «следователь Генеральной прокуратуры» действовало безотказно, и он тяжело вздохнул, опуская на рычажки телефонную трубку.

— Умер.

— И… и что теперь?

— Ты — в «Глорию», а я — в больницу.

Дежурную медсестру звали Фаиной, и Турецкий еще раз усомнился в правоте утверждения великого Дарвина, будто люди произошли от обезьяны. Нет, нет! Часть из них несомненно произошла от коров, мирно пасущихся на зеленом лужке и лениво пережевывающих травяную отрыжку. Необыкновенно толстая в свои двадцать пять лет, с неопрятными лоснящимися волосами, Фаина была похожа на растекающуюся по стеклу огромную водянистую амебу, которой, казалось, даже лишнее движение сделать невмоготу, да и говорила она, вернее, отвечала на вопросы точно так же, как передвигалась по больничному коридору, — не поспешая.

Поняв после часового общения в комнате старшей медсестры, что вряд ли добьется от этой «ошибки Дарвина» большего, Александр Борисович решил для верности задать ей те же вопросы, без ответа на которые он не мог покинуть эти стены.

— Итак, давайте еще раз…

Чтобы Фаина не замолчала окончательно, Турецкий пытался оставаться максимально любезным и доброжелательным.

— Вспомните, пожалуйста, как можно точнее, время, когда здесь появился следователь.

— Я ведь говорила уже, — с тоскливым равнодушием протянула медсестра. — После обеда вскоре. У больных даже миски собрать не успели.

— Значит, после двух?

— Зачем же, двух? У нас больных в час дня кормят.

— Значит, вскоре после часа?

— Ну! Я же так и говорю. Больного перевели к нам до обеда, сразу же после обхода, а этот следователь был после.

Несмотря на все свое раздражение, Турецкий не смог сдержать усмешку. Похоже, у Фаины вся жизнь делилась на «до обеда» и «после обеда».

Впрочем, невольно подумал он, не одна она такая. В той же прокуратуре есть похлеще экземпляры.

— Хорошо, — подытожил он, — теперь попробуем двинуться дальше. Он сразу прошел в палату, где лежал Фокин?

— Нет, не сразу. Сначала подошел ко мне, спросил, в какой палате этот мужчина лежит. Ну, я посмотрела в журнале, и он потребовал, чтобы я…

— Стоп, стоп! Этот мужчина, про которого спросил следователь, — это, насколько я понимаю, Фокин?

— Ну! — кивком подтвердила Фаина, посмотрев на Турецкого с некоторым удивлением: из прокуратуры, а такой бестолковый.

— Хорошо. Вот теперь продолжайте. Что было потом?

— Я и говорю: сказал, чтобы я отвела его в палату и показала ему этого мужчину.

— Фокина? — уточнил Турецкий.

— Ну же! — с легким раздражением подтвердила медсестра.

— И вы его отвели, так?

— Конечно, отвела.

— А он хоть представился вам? Я имею в виду посетителя.

— Еще бы! Он даже удостоверение показал — красное такое. Я, говорит, следователь.

— Значит, он представился вам, и вы его провели в палату, куда поместили Фокина. Так?

Плавным кивком головы Фаина подтвердила, что Турецкий совершенно прав. Однако, видимо, посчитав, что этого недостаточно, пояснила:

— К нам следователи и милиционеры часто приходят. Потому как отделение наше — не в пример другим. Кого машина сшибла, кого в драке покалечили.