Я смотрю на список снова и снова, пытаясь придумать, что еще написать, но ничего не приходит на ум.

Хм...

— Тебе нужно написать список, чтобы бросить своего парня? — Блейк заглядывает через мое плечо.

— Что ты... — я быстро складываю бумагу и засовываю ее подальше. — Ты не должен читать!

— Я не должен, но мне было интересно узнать, что ты читаешь, — он вытягивает один наушник из моего уха. — Я дошел только до номера три, но это выглядит очень интересно. Могу я увидеть остальное?

— Нет. Абсолютно точно, нет!

— Боишься о том, что я могу подумать?

— Мне все равно, что ты подумаешь. Я тебя первый раз вижу.

— Ты знаешь, что ты меня привлекаешь, — он заправляет локон моих волос за ухо. — Ты знаешь, что я думаю, что твои губы сексуальные, и ты бы узнала, что, если бы мы были одни в этом самолете, я бы трахал тебя на этих сиденьях, пока ты бы не начала кричать мое имя.

— Что? — у меня отвисает челюсть. — Ты серьезно только что это сказал?

— Какую часть?

— Знаешь что? Я собираюсь поменять место сейчас же.

— Этот самолет заполнен, — он улыбается. — Ты никуда не собираешься.

Мы молча смотрим друг на друга, и так же сильно, как я хочу наорать на него за его оскорбительный комментарий «трахал тебя на этих сиденьях», я не могу отрицать, что он меня заводит. Сильно.

— Хочешь меня спросить о чем-то? — наконец он нарушает тишину. — После того, как я задал тебе так много вопросов?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что я никогда больше не собираюсь встречаться с тобой снова и, как только этот самолет приземлится, хочу быть уверена, что уберусь, к чертовой матери, подальше от тебя, так быстро, как это возможно.

— Ты влажная прямо сейчас? Ты сводишь и разводишь свои ноги.

— ЧТО?

— Какие-то проблемы, мэм? — внезапно появляется стюардесса, обращая больше внимания на Блейка, чем на меня.

— Да. Есть проблема, — я бросаю взгляд на Блейка. — Мне нужно поменять место. Прямо сейчас.

— Мне жаль, мэм, — ее взгляд по-прежнему сфокусирован на Блейке. — Этот рейс полон. Если бы я могла поменяться с вами местами, я бы сделала это, но это не разрешено. Это все?

Я закатываю глаза.

— Да. Это все.

Она позволяет своим глазам задержаться на Блейке еще несколько секунд, прежде чем уйти.

— Это было действительно необходимо? — он выглядит обиженным.

— Ты спросил меня, влажная ли я, так что, да, это было абсолютно необходимо. Твой вопрос равноценен тому, если бы я спросила, стоит ли у тебя сейчас?

— Стоит.

Я смотрю вниз, на колени, и сдерживаю вздох.

— Знаешь, для юриста ты чертовски тупой, когда дело доходит до достойной платы за правонарушения.

— Задавать вопросы не преступление.

— Сексуальное домогательство — преступление.

— Это не домогательство, если жертва наслаждается этим.

Мне нечего на это ответить. Мои трусики были мокрыми с тех пор, как он впервые коснулся моего браслета; они снова намокли, когда он сказал мне, что мои губы сексуальные.

— Если предпочитаешь говорить о сухих вещах, — говорит он с ухмылкой. — Почему ты рассталась со своим парнем?

— Это длинная история.

— У нас есть еще час, и ты никогда не увидишь меня снова. А еще я очень хороший слушатель.

Я вздыхаю. Это может быть хорошей идеей: рассказать кому-то еще, что случилось.

Моя семья — это «Команда Адриана», и они никогда не верили мне, когда я говорила, какой он ужасный, все, кроме Дэвида. И я почти уверена, что теперь, когда он знает, что мы не вместе, он не захочет больше слышать о нем.

— Я расскажу тебе, — говорю я, — но ты должен пообещать не вставлять какие-либо из своих... своих комментариев.

— Не буду, — он выглядит искренним.

— Ладно, хорошо... Первые пару лет были довольно неплохими — они были интересными, и я действительно любила его, но после того, как мы окончили колледж, все изменилось.

— Например?

— Он стал гораздо более эгоистичным, и он больше не делал разных мелочей. Не было случайных свиданий, он не говорил мне просто так, что я красивая... Я оплачивала его учебу в юридической школе, а он должен был оплатить мою учебу в школе журналистики, как только закончит. Но вместо того, чтобы сделать это, передумал и решил, что для меня это не имеет смысла: идти на факультет журналистики... По его словам, нам необходимо сосредоточиться на построении совместной жизни, и ему необходимо сосредоточить внимание на партнерах своей фирмы, чтобы он мог зарабатывать больше денег. После этого, «если я все еще буду хотеть пойти в бессмысленную школу журналистов», он сказал, что будет платить... У меня уже есть кредит, так что я не могу взять еще один на школу, если захочу, и... — я остановилась. Мне больно произносить эти слова вслух.

— Мне жаль...

Пожав плечами, я откидываюсь в кресле.

— Это не твоя ошибка, — говорю я. — А моя...

Все эти годы. Все. Эти. Годы.

Я была такой дурой.

Просыпалась на рассвете, чтобы успеть на автобус в центре города и все утро обслуживать столики в кафе элитного отеля. Затем, с болью в спине, которая, кажется, никогда не проходила, шла восемь кварталов до стоматологического кабинета, где подшивала бумаги с полудня и до закрытия. После этого, как правило, около шести или семи я садилась на последний автобус до частного аэропорта и таскала потерянный багаж через терминал.

Я никогда не жаловалась Адриану по поводу своих трех работ. Никогда не говорила ему, как сильно болело мое тело, отчасти из-за того, что я глупа в любви, и отчасти из-за того, что знала, что это все «временно».

Знала, что как только он окончит юридическую школу и получит работу, он вернется и поможет мне осуществлять мои мечты.

Я была такой гребаной идиоткой...

Блейк протягивает мне еще один джин с тоником, и я с радостью опрокидываю его в себя.

— Я бы включил свой фильтр, если бы ты предупредила, что это был такой плохой разрыв... — говорит он.

— Так у тебя есть фильтр?

— Да, — он достает носовой платок из нагрудного кармана и промакивает им мои глаза. — Его просто невозможно включить, когда я вижу кого-то, в ком так заинтересован.

— Уверена, это случается довольно часто.

— Это первый раз за год.

Я краснею и отворачиваюсь от него, отказываясь позволить себе поверить, что за последние двадцать минут он легко заставил мое тело реагировать, что он имел над ним больше власти, чем я; я никогда не чувствовала такого возбуждающего притяжения с Адрианом. Никогда.

Сейчас я откровенно хочу, чтобы он вновь завладел моим вниманием, завязал разговор, но он не делает этого.

И до конца полета оставляет меня в одиночестве.

— Мэм? Мэм? — Стюардесса трясет меня за плечо, вырывая из сна. — Мы должны освободить самолет, чтобы можно было начать уборку.

Я сажусь ровно, понимая, что самолет давно приземлился, и я последний пассажир на борту.

Отстегивая ремень безопасности, я замечаю маленький клочок бумаги у себя на коленях. Я разворачиваю его и читаю небольшое послание: «Было приятно встретить тебя, Пэрис. Удачного полета в Бостон. Блейк».

Я не уверена, почему расстроилась, что он не попрощался со мной (или не разбудил), но быстро отбрасываю эти мысли.

У меня есть час до следующего рейса, и я решительно настроена быть одной из первых на борту, чтобы завершить свой короткий сон.

Проходя через тоннель, соединяющий самолет с аэропортом, достаю телефон и вижу, что там еще больше новых голосовых сообщений: пять от мамы, два от сестры и одно от Адриана.

Я слушаю его первым.

— Серьезно, Пэрис? Ты действительно такая незрелая, что, черт, не можешь сказать мне в лицо? Тебе нужно было лететь через полстраны? Я говорил тебе, что мне жаль, что так вышло с аспирантурой месяц назад, а ты до сих пор злишься из-за этого? Это из-за этого? Если да, то я долбаное дерьмо. Мы принадлежим друг другу, и ты знаешь это. Это еще одно глупое недоразумение, и я буду очень признателен, если ты вернешься. Позвони мне, когда приземлишься, чтобы я мог купить тебе билет обратно, и мы сможем поговорить... Помни, что кольцо в два карата. Я потратил много денег на него, так что, думаю, ты должна быть более признательной... Скоро поговорим.