На следующее утро молодой человек рассказывает о ней за завтраком и спрашивает каждую из дам, не она ли была его посетительницей. Но все они уверяют, что он ошибся. Смертельно бледный хозяин дома просит его не говорить больше на эту тему, что крайне удивляет молодого гостя.

После завтрака хозяин отводит его в сторону и объясняет, что к нему являлся призрак дамы, которую зарезали на той самой кровати, где он спал, или которая на этой кровати зарезала кого-то другого, – это, впрочем, значения не имеет. Вы можете стать духом, либо собственноручно прикончив кого-нибудь, либо став жертвой кровавого преступления, – как вам больше нравится. Призрак-убийца как будто более популярен, но, с другой стороны, вы сумеете с бо́льшим эффектом пугать людей, если вы призрак убитого, ибо тогда вы можете показывать свои раны и издавать жалобные стоны.

Следует упомянуть еще о скептическом госте. Кстати, главным действующим лицом этих историй всегда является гость. Фамильное привидение мало интересуется членами своей семьи, зато оно очень любит посещать гостя, – например, такого, который, выслушав рассказ хозяина об имеющихся в доме привидениях, смеется, говорит, что нисколько не верит в существование духов и берется в ту же ночь лечь спать в посещаемой призраками комнате, если его туда отведут.

Все общество умоляет его не быть таким безрассудным, но он, как всякий дурак, упорствует и отправляется в желтую комнату (или комнату другого цвета, в зависимости от обстоятельств) с легким сердцем и зажженной свечкой, желает всем спокойной ночи и запирает за собой дверь.

На следующее утро его волосы белы как снег.

Он никому ничего не говорит о том, что ему довелось увидеть. Это чересчур страшно.

Встречается также дерзкий гость, который, увидев таинственного пришельца, сразу понимает, что это – привидение. Он наблюдает за тем, как оно появляется и исчезает за деревянной панелью, после чего преспокойно засыпает, поскольку привидение, по-видимому, не склонно вернуться, и, следовательно, нет смысла мучить себя бессонницей.

Он никому не рассказывает о встрече с духом, опасаясь напугать остальных гостей: некоторым людям привидения очень действуют на нервы. Он решает проверить, не появится ли призрак в следующую ночь.

И когда привидение действительно появляется, он встает с постели, одевается, причесывается, следует за ним и делает открытие: оказывается, между комнатой, где он спал, и пивным погребом существует потайной ход, которым, очевидно, нередко пользовались в проклятые старые времена.

Следующий популярный персонаж в эпосе о привидениях – молодой человек, просыпающийся глубокой ночью, как от толчка, с каким-то странным ощущением. Он видит у самого изголовья своего богатого дядюшку, убежденного холостяка. Дядюшка улыбается жалостной улыбкой и растворяется в воздухе. Молодой человек встает и смотрит на часы. Оказывается, часы остановились на половине пятого, он накануне забыл их завести.

На другой день он наводит справки и узнает, что, как ни странно, богатый дядя, чьим единственным племянником, а значит и наследником, он до сих пор был, женился на вдове с одиннадцатью детьми ровно без четверти двенадцать два дня тому назад.

Молодой человек не делает попыток объяснить необычайное происшествие, он только уверяет, что все это – чистейшая правда.

А вот еще случай в несколько другом роде. Поздно вечером, возвращаясь домой после обеда у франкмасонов, некий джентльмен видит, что в полуразрушенном аббатстве, мимо которого лежит его путь, что-то светится. Он подкрадывается к двери, заглядывает в замочную скважину и видит, что призрак «серой монашки» целуется с призраком «коричневого монаха».

Это зрелище его так шокирует и пугает, что он, не сходя с места, теряет сознание и лежит всю ночь напролет, прислонившись к двери аббатства, онемевший и окоченевший, с зажатым в руке ключом от собственной парадной двери. В таком виде его обнаруживают и приводят в чувство.

Все эти события не только происходят в Сочельник, но и рассказываются в Сочельник. В другие вечера всякие беседы о духах не укладываются в традиции английского общества на нынешней стадии его развития.

Вот почему, представляя вашему вниманию печальные, но подлинные истории о встречах с привидениями, излишне сообщать людям, изучающим англосаксонскую литературу, что все это происходило и рассказывалось в Сочельник.

Тем не менее я это делаю.

Был Сочельник. Мы были в гостях у моего дяди Джона в его доме на Лэбурнум-гров, 4.

Что-то слишком часто в моей повести повторяется слово «Сочельник». Я сам это замечаю, и это начинает надоедать даже мне. Но пока я не вижу, как этого избежать. Итак, был Сочельник. Мы сидели в тускло освещенной гостиной (рабочие газовой компании как раз объявили забастовку), и огонь в камине, то вспыхивавший, то снова угасавший, бросал причудливые тени на яркие обои, а снаружи, на пустынной улице, хозяйничал безжалостный ураган, и ветер, как неумиротворенный призрак, с громкими стенаниями носился по площади и, рыдая и причитая, кружился вокруг молочной лавки.

Мы поужинали и сидели полукругом у камина, курили и беседовали.

Ужин у нас был отменный, – можно смело сказать, что поужинали мы на славу. Впоследствии в связи с этими рождественскими праздниками у нас произошли семейные неурядицы. Поползли слухи о том, как мы встречали Рождество, причем говорили главным образом о моей роли на этом вечере. И тут имели место такие замечания, которые нельзя сказать, чтобы удивили меня, – я знаю свою родню не первый день, – но были мне просто неприятны. Что же касается тети Марии, я даже не берусь сказать, когда я снова захочу с ней встретиться. Я считал и считаю, что тетя Мария и без того достаточно хорошо меня знает.

Но хотя ко мне отнеслись несправедливо, – жестоко и несправедливо, как я позднее вам докажу, – это не повлияет на справедливость моего отношения к другим, в том числе к тем, кто позволил себе столь оскорбительные измышления по моему адресу.

Я отдаю должное кулинарным изделиям тети Марии, ее горячему пирогу с телятиной, омарам с гренками, подогретым ватрушкам, сделанным по ее особому рецепту (в холодных ватрушках, по-моему, нет той прелести, они куда менее ароматны). Когда эти ватрушки омываются заветным старым элем моего дядюшки Джона, как не признать их отменно вкусными! Я отдал дань тому и другому тогда же, без промедления, – сама тетя Мария должна была это подтвердить.

После ужина мой дядя сварил пунш с виски. Пуншу я тоже отдал дань, сам дядя Джон признал это. Ему приятно видеть, сказал он, что мне нравится его изделие.

Тетушка вскоре после ужина пошла спать, оставив с дядей Джоном целую компанию – приходского священника, старого доктора Скроббллса, мистера Сэмюэля Кумбеса, Тедди Биффлса и меня. Мы были единодушны в том, что идти спать еще рано, так что дядя сварил еще одну чашу пунша, и мне кажется, что все мы воздали ей по справедливости, – по крайней мере, знаю, что я наверняка воздал. Это моя страсть – я имею в виду стремление к справедливости.

Мы посидели еще у камина, и тогда доктор для разнообразия сварил пунш с джином, хотя лично я не почувствовал большой разницы. Но, как говорится, все к лучшему, и мы были счастливы и весьма любезны друг с другом.

Весь вечер дядя Джон рассказывал нам очень забавную историю. Да, это была действительно презабавная история! Сейчас я уже забыл, о ком и о чем там говорилось, но помню, что тогда она доставила мне много удовольствия – кажется, еще никогда в жизни я так не смеялся. Очень странно, что я не могу припомнить эту историю, хотя он рассказывал ее нам четыре раза. И мы сами виноваты, что он не успел рассказать ее в пятый раз. Потом доктор спел очень остроумную песню, в которой изображал разных домашних животных. Он немножко путал их голоса. Он ржал, подражая петуху, и кукарекал, когда надо было хрюкать. Но мы все равно понимали, кого он представляет.