По её словам, подготовка к съёмкам новогодней передачи началась ещё в сентябре, когда исполнители представляли свои номера, и они утверждались в Главном управлении музыкальных программ. Но ей благодаря протекции Лапина удалось, можно сказать, запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда, и принять участие в финальных съёмках «Голубого огонька».

В общем, мы встретились, и… И между нами ничего не было, если не считать горячих поцелуев на последнем ряду кинозала, где шла очередная индийская мелодрама. Нет, с этим всё‑таки нужно что‑то делать. У меня, можно сказать, личная жизнь страдает, мне срочно нужна жилплощадь!

Но кто ж мне её даст? Для этого нужно сначала устроиться на какое‑нибудь предприятие, отработать как минимум лет пять, после этого встать в очередь на жильё и ждать его лет десять‑пятнадцать. Проще вступить в жилищно‑строительный кооператив от какого‑нибудь Союза композиторов. На первоначальный взнос деньги есть, только за последний месяц на мой счёт поступило две тысячи триста рублей. Тысячу я, как водится, оставил на текущем счету, а остальное положил на срочный вклад. Пусть деньги работают на благо Родины.

На следующий день после визита в КГБ я успел сделать в научном кружке доклад на тему развития компьютерных технологий, обрисовав своё технологическое будущее из первой жизни. В общем, заключил я, будущее за компьютерами, которые со временем будут становиться всё компактнее и в итоге персональный компьютер с системным блоком и монитором можно будет спокойно установить на столе. Доклад был принят с некоторым недоверием и одновременно воодушевлением, и Борисов меня похвалили за полёт мысли. А следом заглянул в правление Уральской организации Союза композиторов РСФСР, чтобы провентилировать вопрос с ЖСК. Председатель правления Геральд Николаевич Топорков мне уже был знаком, именно он вручал мне членские корочки.

– Увы, – развёл руками Топорков. – С кооперативными домами у нас как‑то не складывается. Наши уральские композиторы – народ небогатый, это в Москве и Ленинграде творческие люди могут позволить организовать жилищно‑строительный кооператив, да ещё в столицах союзных республик, там им республиканские власти хорошую ссуду дают. А у нас – глухомань. У людей и на первый взнос не наберётся… ну а вы тем более молодой, все мы прошли через общежития, в том числе семейные, и квартиры получили в уже зрелом возрасте – никто не роптал.

– Я всё понимаю, но если есть деньги – почему бы их не вложить в квартиру? Сейчас не трудное послевоенное время, советский человек имеет право на отдельную жилплощадь. Ладно, Геральд Николаевич, извините, что потревожили.

Я встал, собираясь уходить, но Топорков меня остановил:

– Евгений, а как вы смотрите на частный дом?

– В смысле?

– Просто у меня знакомый живёт на набережной Рабочей молодёжи, Роман Исакович Резник. Это возле Городского пруда. У него прекрасный двухэтажный дом с небольшим садом. Газ, вода – всё есть. И даже своя артезианская скважина всё ещё действует. Мало того, там даже телефон есть. Всё‑таки Роман Исакович работает директором мебельного магазина… Вернее, работал. Недавно он получил разрешение на выезд с семьёй в Израиль, уволился, и теперь срочно ищет, кому продать недвижимость.

Вот, пожалуйста, всё‑таки отпускают на историческую родину советских евреев. А вот обретут ли они там счастье – это уже другой вопрос.

– И что, желающих нет?

– Двое вроде бы приценивались, но, я так понял, на руках у них нет таких денег.

– Каких?

– Три тысячи.

Хм, именно столько у меня лежало на срочном счету, плюс на текущем почти две тысячи.

– Не уступает?

– Это я не знаю, это с ним самим говорить надо. Но вроде бы нет.

– А что, дом действительно хороший?

– Поверьте мне на слово, – приложил он растопыренную пятерню к груди. – По‑хорошему, за такой дом и пять тысяч не жалко, но срочность… Они улетают через две недели.

Раньше я никогда не задавался мыслью о частном доме. Нет, конечно, периодически мечталось иметь свой домик либо на берегу озера, либо на берегу моря. Но эти мечты носили чисто умозрительный характер. Потому что жить в городской квартире как‑то было привычнее и спокойнее. Централизованное отопление, водопровод, канализация, туалет, ванная, кухня… Всё под рукой. Конечно, есть и такие дома, где имеется всё то же самое, но меня останавливала ещё и вся эта бюрократия, которой может сопровождаться продажа квартиры и покупка дома. И опять же, сегодня купишь в городской черте или даже ближнем пригороде – а завтра возьмут и снесут, скажут, тут пройдёт ветка метрополитена или трасса какая, а взамен дадут несчастную однушку – и радуйся. Поэтому, если я заинтересуюсь предложением Геральда Николаевича, надо сначала выяснить в градостроительном управлении или кто там этим заведует, не планируется сносить частный сектор в ближайшие годы. А я заинтересовался. Подумалось, что если хозяин из потомков племени Давида, то дом должен быть в приличном состоянии. Не встречал в своей жизни еврея, который не мог бы обеспечить себе комфортное существование.

Вернее, встречал за одним исключением. Имелся у меня в прошлой жизни знакомый художник Лёня Биркин. Был талантлив, чертяка, и его картины хорошо продавались, в том числе за границу. Однако при этом пил горькую (хотя, наверное, творческим людям это простительно), ходил в одной и той же одежде годами, жил практически круглогодично в своей полуподвальной мастерской, где я нередко обнаруживал его в компании какой‑нибудь женщины лёгкого поведения. Однако при этом был прекрасным собеседником, и мы могли часами общаться на самые разные темы, ну разве что кроме компьютеров и прочей техники, в которых Лёня был ни в зуб ногой. Умер от тромба, закупорившего лёгочную артерию. И два дня пролежал в своей мастерской, прежде чем его нашли, в июльской жаре уже начавшего неприятно пахнуть.

– Когда можно посмотреть дом? – спросил я.

– Подождите, я сейчас позвоню Роману Исаковичу.

Я подождал. Роман Исакович оказался дома и, узнав, что его домом интересуется молодой композитор, уже успевший прославиться на ниве творчества, и на ней же немного заработать, оказался готов был меня принять. Топорков сказал, что у него ещё дела, поэтому ехать мне придётся одному. Написал на клочке бумаги адрес, и я поехал.

Скрытый от посторонних глаз забором, над которым виднелся только второй этаж с двускатной, покрытой лёгким налётом снега крышей, из которой торчали печная труба и разлапистая антенна, он уже внушал доверие и заряжал каким‑то непонятным, но внушающим доверие оптимизмом. Ворота были железные, выкрашенные в весёлый салатовый цвет. Да ещё по белому лебедю на каждой створке – хозяин, видно, был в какой‑то мере творческой натурой. Сбоку от ворот – калитка с кнопкой электрического звонка, спрятанного от дождя под миниатюрным жестяным козырьком.

Не обращая внимания на заливистый лай собаки в соседнем дворе, я нажал на кнопку звонка. Через пару минут послышались мягкие шаги, звяканье запора, дверь калитки открылась, и моему взору предстал ухоженный мужчина предпенсионного возраста в тщательно отутюженном костюме. Высокий лоб, кучерявые, чёрные с лёгкой проседью волосы, мясистый нос, и взгляд человека, чья жизнь – бесконечное страдание. Впечатление дополняли опущенные книзу уголки губ. За его спиной виднелись голые ветви плодовых деревьев и очищенная от снега дорожка.

– Вы – Евгений Покровский, – констатировал он.

– А вы – Роман Исакович, – принял я предложенный тон.

Взгляд Резника стал чуть менее печальным, на губах появилось слабое подобие улыбки.

– Прошу прощения… Прежде чем показать вам дом, хотелось бы выяснить, располагаете ли вы суммой, о которой вам говорил Геральд Николаевич, или это лишь праздное любопытство?

– Понимаю вашу озабоченность, но если бы не располагал, то не приехал бы смотреть дом. Не в моих правилах тратить время попусту.

– Слова зрелого человека, – довольно кивнул Резник и посторонился. – Прошу.