— Как домой? А как же я поеду-то, а?

— Ну позвони кому-нибудь, пусть забирают, дома лечись, швы в поликлинику сходишь снимешь.

— Ладно, — вздохнула Мира, — сейчас вызвоню кого-нибудь.

И тут только поняла, что у нее с собой ни денег, ни телефона.

— Горе луковое. Давай наберу кого скажешь, поговоришь.

Позвонили Светику, но она в данный момент находилась на депиляции глубокого бикини и в ближайшее время освобождаться не планировала.

— Ну там запись потом через месяц только... — слегка оправдываясь щебетала Светик и Мира, не дослушав до конца, сбросила звонок.

Зина сама не знала где она находится, так как ночью из клуба уехала с бравым красавцем и тот пока еще сладко спал, а будить его так жалко и вообще может у нее продолжение будет и...

Маме звонить бесполезно, потому что она, как всегда, не слышит телефон. Положит его в доме, а сама до вечера на грядках.

Отец в командировке в Сызрани. Да и смысл ему звонить? Они ж не общаются. А про командировку она от его любовницы узнала, когда с той в магазине столкнулась.

А больше особенно звонить и некому, так получается.

В последней надежде Мира набрала почти забытый номер.

— Вадим, да я, да погоди, не ори. Беда у меня, помощь нужна. Как звонил? Я не брала? А... тебе самому помощь нужна? А что надо-то? А... убежище? Да без проблем. Ты меня только из больницы забери, и живи сколько хочешь. Жду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

С Вадиком Головановым Мирослава ходила вначале в одну ясельную, а затем в старшую группу детсада. Мамы, лучшие подруги с родильного зала, отдали детей в один класс, и уже даже хотели в один Вуз деточек впихнуть, даром что те невпихуемые, но тут уж ребята как могли воспротивились. Мира устроила трехдневную голодовку, не забывая правда по ночам втихаря подкрепляться, прячась за монументальным холодильником, а Вадик пообещал матери, что завтра же женится на первой попавшейся девушке, если она не бросит эту затею — выдать за него эту дуру Пташкину.

Обошлось.

Пути Голованова и Пташкиной на какое-то время разошлись и сошлись лишь через год в общей компании веселых студентов.

Солнечный жаркий май раскинулся ветвями пушистой сирени над головами романтично настроеной молодежи. И запах, что плыл по городу, растекаясь в воздухе и просачиваясь сквозь приоткрытые форточки и всевозможные щели, дурманил всех вокруг вот уже вторую неделю.

Ветровки сменили кофточки и легкие платья, грубые ботинки уступили место нежным туфлям и легкомысленным босоножкам, и тонкий цокот каблучков по бульварам и мостовым напоминал гражданам о мимолетности каждого мгновения и ненадёжности бытия.

А раз все так ненадежно и зыбко, то пора бы уже и предаться соблазнам и порокам и начать отмечать конец сессии, решили студенты философского факультета и таки начали.

Правда собрались они не за поиском смысла жизни, но пришли к нему спустя пару часов активных отмечаний.

Пташкина немного перебрала по неопытности и наивности (не видела она как ребята мешали девчонкам всякую неприличную бурду) и чуть было не поддалась всеобщему разврату и одному из смертных грехов, будь неладны эти юноши в своих гнусных намерениях! И только оказавшийся рядом Вадик спас ее от падения и морального разложения и два часа отпаивал дома водой с лимоном и крепким кофе. А когда она немного пришла в себя, потащил гулять по вечернему светящемуся городу. Вначале на набережную любоваться чернеющей вдали водой. И не скажешь так, что речка-вонючка, как её давным-давно в народе прозвали. Затем затащил ее в какое-то развеселое кафе, где три часа кряду гоняли песни Стаса Михайлова и Верки Сердючки, перемежая «рюмкой водки на столе» ...

Ночью Голованов провожал свою «всегдашнюю» и вечную подругу до дома и под развесистым кустом пьянящей сирени впервые поцеловал.

Тогда Мира думала, что это конец жизни, света, обморок и любовь навеки вечные.

….........

С Вадиком они встречались еще пару лет, пока не узнала Мира о его долгах, кредитах и других женщинах. Чувств плохих она к нему не питала, но вещи собрала быстро, в два счета. Впрочем обещала, что другом она ему останется навеки, но дружить будет издалека и осторожно. К чести Голованова, истерик он не устраивал, кары небесной на ее бедную голову не обещал и вообще вел себя вполне прилично.

Поклялся звонить и писать и пропал на четыре года.

Как у Пташкиной всплыл в голове номер бывшего, и как он до сих пор не сменил сим-карту — оставалось загадкой и тайной мироздания. С его-то побегами от кредиторов так вообще немыслимо.

Впрочем, Голованов объяснил это просто — симку он не выбрасывал, просто не на все звонки отвечал.

И вот теперь он говорит, что исправился, что жизнь наладилась и он расплатился с долгами... что в его жизни нет никаких других женщин, а есть только она, Мира, и сердце его переполнено любовью и вообще...

Пташкина прижалась к тавтологически холодному холодильнику. Ну не называть же его горячим, в самом деле! Стоять было немножко больно, и Вадик поддержал ее, а поддержав не удержался. Приблизился так, что дышать стало тяжело. Мазнул губами по Мириным губам и выдохнул ей в лицо «Мирраа...»

— Пусти! — Пташкина вдруг поняла, что не готова к такой горячей встрече.

Ну не теплится у нее в душе чувств к другу, чтоб его!

— Не пущу! Не пущу! Моя ты. Только моя! — дыхание Вадика становилось все прерывистее, взгляд все туманее и он крепче и крепче прижимал Миру к стене, покрывая шею поцелуями. — Помнишь, как тогда... в первый раз... под сиренью, а?

Мира, конечно, помнила...но почему-то вместо лица Вадима в этих воспоминаниях всплывало лицо шефа. А это все...давно это было. Да и кто сказал, что она простила его как мужчину, за измены? Другом был — другом и остался. И то как сказать...

— Пусти, говорю! Я тебя разве за этим звала?! Дурак!

Но Голованов будто слышать ее перестал. Смял до боли руки, прижал к холодному металлу, а Пташкина даже убежать не могла со своей-то ногой. И тут ей отчего-то вдруг стало страшно, отчаянно страшно. Никогда она не видела Вадима таким...таким...не таким в общем, как раньше.

Изменился... и сильно. Наколка на руке откуда-то взялась и взгляд этот полубезумный застыл на ее часто вздымающейся груди. Можно подумать от возбуждения, но нет же — от страха.

— Ты всегда была моей, ну ты чего, Птичка? Сладкая какая... ммм...

Залез под легкий халатик, то, в чем в больничку уезжала и в чем приехала обратно.

— Пусти придурок! — закричала Мира и попыталась пнуть его больной ногой, на здоровой стоять осталась. Но только взвыла от пульсирующий боли.

Вдруг Голованов как-то резко от нее отлепился, послышался удар, тонкий взвизг, мат и такой знакомый голос.

— Тебе же сказали, пусти, придурок!

— Он раньше такой не был... не такой бы-ы-ы-л... - размазывая слезы по лицу бормотала Пташкина, пока шеф успокаивающе гладил ее по головке.

— Ну-ну, не плачь, не стоит он того...

Голованов, все это время сопящий в углу, обиженно зыркнул в их сторону, но под властным шефским «цыц», тут же сделал вид, что внимательно рассматривает собственные ногти. Между прочим, не самые чистые.

— Да и не сделал он ничего такого, он меня можно сказать спас, — чуть успокоившись пробормотала Мира, — Зря вы его так отходили. И в больницу не поведешь его, придется вас в полицию сдавать. А вдруг посадят?! Нет, не годится!

— Ну знаете! — возмутился Лев, вскакивая с дивана, — Я её тут, видите ли, спасаю, а она...

Мира вдруг по-бабьи так, чисто по-бабьи всплеснула руками и запричитала. Тоже совершенно по-бабьи.

— Нет-нет, вы не так меня поняли! Просто Вадим мой бывший и он в общем-то не такой уж и плохой человек и...

— Все я понял как надо. Бывший так бывший. А там кто знает, может и будущий. Ладно уж, пойду я.