Поцеловав маму на прощание, взяв в охапку цветы и вино, выхожу на улицу и иду через Найтс-парк к дому друга.

Дверь открывает Ронни. На нем рубашка и галстук, при виде которых начинаю бояться, что доктор Патель все-таки был не прав и я оделся не подобающе случаю. Однако Ронни смотрит на мою футболку, проверяет имя на спине — наверное, чтобы убедиться, что я не надел старье с именем Фрэдди Митчелла, который больше не играет за «Иглз», — и восклицает:

— Хэнк Баскетт крутой! Где ты достал такую футболку, еще же сезон не начался? Супер!

Его слова приносят мне огромное облегчение.

Мы идем на запах готовящегося мяса через роскошную гостиную и роскошную столовую в кухню, где Вероника кормит Эмили. Девочка, к моему удивлению, выглядит гораздо старше грудного младенца.

— Встречайте Хэнка Баскетта, — объявляет Ронни.

— Кого? — откликается Вероника, однако при виде цветов и вина расцветает улыбкой. — Pour moi?[6]

Некоторое время она разглядывает мою распухшую щеку, но ничего не говорит, за что я ей благодарен. Я протягиваю ей подарки от мамы, а она целует меня в здоровую щеку.

— Добро пожаловать домой, Пэт. — Голос Вероники звучит на удивление искренне. — Я пригласила на ужин еще кое-кого, надеюсь, ты не против, — добавляет она.

Вероника подмигивает мне и приподнимает крышку единственной стоящей на плите кастрюли, распространяя теплый аромат томатов и базилика.

— Кого? — спрашиваю.

— Увидишь, — отвечает она, помешивая соус и не поднимая на меня глаз.

Прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще, Ронни берет на руки Эмили с ее высокого стульчика.

— Это дядя Пэт.

Я не сразу осознаю, что он говорит обо мне.

— Эмили, поздоровайся с дядей Пэтом.

Она машет мне крошечной ладошкой и вдруг оказывается у меня на руках. Ее темные глаза изучают мое лицо, а потом она улыбается, как будто одобряюще.

— Пэп, — говорит она, показывая на мой нос.

— Смотри, дядя Пэт, какая умная у меня девочка! — восклицает Ронни, гладя шелковистые черные волосики. — Она уже знает, как тебя зовут!

Эмили пахнет морковным пюре, которым покрыты ее щеки, пока Ронни не вытирает их насухо салфеткой. И вправду очень милый ребенок. Я тут же понимаю, почему Ронни так много писал о своей дочери — почему он ее так любит. Мне приходит в голову, что мы с Никки тоже когда-нибудь заведем детей, и я чувствую такой прилив счастья, что целую маленькую Эмили в лобик, словно она ребенок Никки, а я ее отец. А потом я целую ее лобик снова и снова, пока она не начинает хихикать.

— Пиво? — предлагает Ронни.

— Мне вообще-то лучше не пить, я же принимаю лекарства и…

— Пиво, — утвердительно кивает Ронни, и вот мы уже пьем пиво, сидя на террасе, а Эмили на коленях у отца посасывает разбавленный яблочный сок из бутылочки.

— До чего приятно выпить с тобой пивка, — говорит Ронни, звякая своей бутылкой «Иинлинг лагера» о мою.

— Кто еще будет сегодня?

— Сестра Вероники, Тиффани.

— Тиффани и Томми? — Я припоминаю мужа Тиффани со свадьбы Ронни и Вероники.

— Только Тиффани.

— А где Томми?

Ронни отхлебывает пива, поднимает глаза на заходящее солнце:

— Томми умер некоторое время назад.

— Что? — переспрашиваю, потому что ничего не слышал об этом. — Господи, мне очень жаль…

— Просто постарайся не упоминать Томми сегодня вечером, хорошо?

— Конечно, — отвечаю и делаю несколько больших глотков пива. — А как он умер?

— Как умер кто? — раздается женский голос.

— Привет, Тиффани, — окликает ее Ронни, и внезапно она оказывается рядом с нами на крыльце.

На Тиффани черное вечернее платье, каблуки и бриллиантовое ожерелье, а ее макияж и прическа кажутся мне чересчур безупречными, словно она из кожи вон лезла, чтобы выглядеть привлекательно, как иногда делают пожилые женщины.

— Ты же помнишь Пэта?

Я встаю, мы обмениваемся рукопожатиями, и от того, как Тиффани заглядывает в мои глаза, становится немного не по себе.

Мы возвращаемся в дом, и после короткой светской беседы я оказываюсь наедине с Тиффани. Сидим на противоположных концах дивана в гостиной, пока Вероника заканчивает готовку, а Ронни укладывает Эмили.

— Ты сегодня очень красивая, — говорю я, когда молчание становится неловким.

До того как началось время порознь, я никогда не делал Никки комплиментов по поводу ее внешности, и, думаю, это очень вредило ее самооценке. Пожалуй, теперь мне стоит попрактиковаться в умении говорить женщинам комплименты, чтобы к возвращению Никки они звучали естественно. Впрочем, Тиффани действительно очень красивая, хотя и перестаралась с косметикой. Она на несколько лет старше меня, но у нее спортивная фигура и длинные шелковистые черные волосы.

— Что у тебя со щекой? — спрашивает Тиффани, не глядя на меня.

— Несчастный случай — штангу уронил.

Она не сводит глаз со своих рук, сложенных на коленях. На ее ногтях свежий кроваво-красный лак.

— Где ты сейчас работаешь? — интересуюсь я, решив, что эта тема безопасна.

Она морщит нос, будто я пустил газы:

— Меня уволили несколько месяцев назад.

— Почему?

— Это что, так важно? — бросает она, встает и уходит на кухню.

Я допиваю вторую бутылку пива и жду возвращения Ронни.

Обстановка за ужином ужасно изысканная: свечи горят, посуда шикарная, особое столовое серебро. Но мне неуютно. Мы с Тиффани храним молчание, а Ронни с Вероникой говорят так, будто нас здесь нет.

— Пэт — большой любитель истории. Он знает все о каждом президенте США. Давай спроси у него что-нибудь — что угодно! — говорит Ронни.

Тиффани даже не поднимает глаз от своей тарелки, и вступает Вероника:

— Моя сестра — танцовщица. У нее выступление через два месяца. Пэт, ты должен увидеть, как она танцует модерн. Это так красиво! Боже мой, как бы я хотела танцевать, как Тиффани! Если она разрешит, в этом году мы все пойдем на ее выступление, и ты обязательно должен к нам присоединиться.

Осторожно киваю в ответ на вопросительный взгляд Тиффани. Наверное, пойду с ними, просто чтобы учиться проявлять доброту. К тому же Никки наверняка захотела бы побывать на танцевальном представлении, а я решил отныне делать то, что нравится Никки.

— Мы с Пэтом будем тренироваться вместе, — подхватывает Ронни. — Смотри, какой у меня подтянутый приятель! Рядом с ним приходится краснеть от стыда. Пэт, надо будет мне наведаться в твой спортзал.

— Тиффани любит отдыхать на пляже, правда, Тифф? Давайте как-нибудь на выходных вчетвером махнем на пляж, и Эмили захватим. Лучше в сентябре, когда схлынут толпы. Можно устроить пикник. Пэт, ты как насчет пикника? Тиффани обожает пикники, да, Тифф?

Ронни и Вероника обмениваются замечаниями о своих гостях почти пятнадцать минут кряду, а когда наконец наступает затишье, я спрашиваю, слышал ли кто-нибудь о сносе стадиона «Вет». К моему удивлению, и Ронни, и Вероника подтверждают, что его разрушили несколько лет назад, как и сказал мой отец, отчего мне становится очень и очень тревожно: ведь я совершенно ничего не помню об этом, как и о годах, которые якобы прошли с тех пор. Подумываю, не спросить ли, как давно появилась на свет Эмили, потому что помню письмо от Ронни с фотографией девочки, полученное вскоре после ее рождения, но не решаюсь.

— Ненавижу футбол, — подает голос Тиффани, — больше всего на свете.

И какое-то время мы едим в полной тишине.

Тремя переменами блюд, обещанными Ронни, оказываются пиво, лазанья с гарниром из запеченной спаржи и лаймовый пирог. Все они великолепны, о чем я и говорю Веронике — снова упражняюсь в комплиментах для Никки, — а жена Ронни на это отвечает:

— А ты думал, что я плохо готовлю?

Я знаю, это сказано в шутку, однако Никки сочла бы фразу очередным подтверждением того, какой злюкой может быть Вероника. Мне приходит в голову: будь со мной Никки, мы бы еще долго обсуждали прошедший вечер, уже лежа дома в постели, — мы всегда так делали, если нам случалось где-то подвыпить. Сейчас, за обеденным столом у Ронни, от этой мысли мне становится одновременно грустно и радостно.