— Диду! — позвала она тихо.

Куда там! Слон не слышал ее голоса. Не видел ее, будто ее и не существовало.

Потом он остановился. Отвесил поклон. И, забыв про боль, оторвал от земли передние, пахнущие дегтем ноги, и встал на задние.

— Диду, ты рехнулся, старый! У тебя ноги… — не понимая, что происходит, крикнула Галя.

Слон стоял на задних ногах, а передними перебирал в воздухе, изображая барабанщика.

Галя смотрела на публику ненавидящим взглядом. Ее глаза сузились. Каждый шаг слона отдавался у девушки живой болью. И вдруг ее взгляд остановился на седом человеке в зеленой рубашке. Его худое скуластое лицо и жилистые руки были, как копотью, покрыты дымчатым загаром. Человек стоял, скрестив руки, не отрывая от слона напряженного взгляда. Его лоб пересекали три глубокие складки, волосы на висках росли двумя белыми кустами, а глаза смотрели откуда-то из глубины. Он стоял неподвижно, и только с его губ слетало чуть слышное имя:

— Максим… Максим…

Галя подбежала к незнакомцу, схватила его за руку и с силой оттащила от вольера.

Слон тут же сделал несколько шагов следом. Он дошел до бетонного барьера с острыми шипами. Он не увидел шипов, занес ногу и тут же отдернул ее. Тогда он вытянул хобот и отчаянно затрубил. Он требовал, чтобы человек в зеленой рубашке вернулся.

А Галя бежала и тащила за руку незнакомца, и тот, человек уже немолодой, едва поспевал за ней.

Она привела его в служебное помещение, что за вольером, и только тогда остановилась:

— Что вы с ним делаете? Кто вы такой? Почему он танцует? Ведь у него больные ноги…

Она не давала человеку произнести слово, засыпала его сердитыми вопросами. А он смотрел на нее как зачарованный, тер рукой лоб.

Гале показалось странным, что он так пристально ее рассматривает. Она не выдержала его взгляда:

— Что вы на меня смотрите?

— Вас зовут Зиной? — тихо произнес незнакомец.

— Нет, Галей. А вам-то что?

— Как вы сюда попали?

— По объявлению.

— Жаль, что вы не помните парусиновый шатер цирка «Шапито». Пиратский фрегат «Блек Близ». И фонарь в хоботе.

Удивление Гали нарастало. Незнакомец уводил ее в странную, непонятную жизнь, и она шла за ним с полуоткрытым ртом, с округленными глазами.

— Ну да, вы не помните… Вас тогда не было на свете… Но когда вы смотрели на Максима…

— На какого Максима?

— На слона.

— Его зовут Дидом.

— Ах, вот как? Но это не так важно, слон остается слоном.

— Кто вы такой? — наконец не выдержала Галя.

Незнакомец потер рукой лоб.

— Я погонщик слона… Переднюю левую ногу он сбил давно… в первый месяц войны… Он вас любит?

— Не знаю. — Галя покосилась на ворота, ведущие в вольер.

— Она очень любила его, — тихо произнес погонщик. — Когда она переживала за Максима, у нее глаза болезненно сужались, как у вас. Вообще у нее глаза большие и синие. К вечеру они темнеют.

В это время раздался треск, и ворота распахнулись, как от взрывной волны. В помещение вошел слон. Он услышал знакомый голос и сломал запор. Он подошел к погонщику и нежным розовым окончанием хобота осторожно провел по лицу. Он узнавал морщины лба, впалые глаза, колючие щеки, — словно не верил глазам и хотел на ощупь убедиться, что никакой ошибки нет, что перед ним старый друг. А тот стоял рядом, почесывал крыластое слоновое ухо, и сам себе говорил:

— Жив Максим… жив…

— А почему ему не быть живым? — осторожно спросила Галя.

Погонщик повернулся к девушке:

— Вы любите цирк?

— Я люблю кино. Чего хорошего в цирке?

— Хорошего мало. Но все же встречается. А раз встречается, надо идти. Хорошее встречается даже на войне.

Вот встретился нам один лейтенант… молоденький, зеленый, а сделал он невозможное.

— Что же он сделал?

— Он спас слона, когда меня ранило. Не пустил на мясо. Не списал. Довел дело до конца… Очень важно доводить дело до конца. Не останавливаться на полдороге, не оступаться. Правда, Зина?

— Меня зовут Галя. А разве слона можно… на мясо?

— Этот огромный зверь в чем-то беспомощен, как ребенок. У него есть место от глаза до уха, величиной с ладонь. Одной пули достаточно… Его надо беречь.

— Вы какой-то странный… Влюбились, что ли? — спросила Галя.

— Влюбился.

— Давно?

— Лет двадцать назад.

— И все любите одну… Зину?

— Подойдите сюда, я вам что-то скажу… Если полюбите один раз навсегда, то этой единственной любви хватит и на небо, и на землю, и на деревья, и на людей, и на капли дождя, и на снег, и на слона…

Они сидели на лавке в прохладном помещении, куда не проникает летний жар и где пахнет соломой. Они молчали. А когда слон вздыхал — поднимался маленький ветер.

Человек устроен так, что летом он мечтает о синих мятных снегах и о ледяных узорах в окне своей комнаты. Зато зимой подай ему палящее солнце, зеленый шелест ветвей, запах черники.

Я шел по глубокому рассыпчатому снегу и думал о лете. Не о скромном русском лете, а о южном — с приторными запахами ярких цветов, с камнями, раскаленными, как печь, с ленивым, обессиленным от жары морем. Мне даже стало жарко от своих мыслей — я расстегнул дубленку и сдвинул шапку со лба. Снег превратился в сыпучий кварцевый песок, елки взметнулись кипарисами, а ветви сосен закачались, как зеленые веера пальм.

И тут на белом снегу я увидел розовое облако. Оно двигалось медленно, переваливаясь с боку на бок. Иногда оно останавливалось, поворачивалось ко мне и снова продолжало свой путь. Это был бегемот. Ног не было видно — у бегемота ноги коротышки, они наверняка тонули а снегу, и бегемот как бы плыл, касаясь снега своим круглым животом.

Этот бегемот был воображаемый, как сыпучий песок, кипарисы, веера пальм. Но в последние дни в моей жизни появился вполне реальный бегемот. Я с ним разговаривал и почесывал за ухом. Уши у него маленькие, скрученные фунтиком, — два розовых фунтика. Бегемот выступал в цирке. И после выступления я отправился к нему за кулисы. Откровенно говоря, мне захотелось почесать его за ухом. У меня в этом деле есть некоторый опыт. Я, например, чесал за ухом маленького крокодила. У него были зеленые глаза с черными ромбиками-зрачками. Кончик носа загнут кверху, как у стоптанного ботинка. Короткие лапы прижаты к бокам, а по спине от загривка до кончика хвоста — цепочка бугорков. Я чесал крокодила за ухом, а он закрывал глаза от удовольствия и тихо гуркал. Интересно, как отнесется к моей ласке бегемот.

Бегемот был ярко-розовым. Можно было подумать, что он только что вышел из жаркой бани, где его мыли, скоблили, терли мочалками, щетками. Потом поддали сухого пара и стали бить пахучими вениками по крутым бокам. И распаренный, чистый зверь стал розовым как фламинго. Только те места, которые не удалось отмыть, были как бы присыпаны угольной пылью.

Я стоял перед клеткой и рассматривал его вблизи.

Его голова — большая и тяжелая, как колокол, огромный рот до ушей, а вокруг натыканы рыжие еловые иглы — щетина. Иглы — усы, иглы — борода. Когда же бегемот открыл пасть, я даже попятился: зубастая, необъятная, пышущая жаром, она оглушала ослепительным розовым цветом. Розовый язык, розовая гортань, розовое небо. Не нёбо, а небо, опаленное зарей. И кажется, из огромного зева вот-вот выкатится солнце. И жаркое дыхание — это его приближение…

То ли от мыслей о бегемоте, то ли от ходьбы по глубокому снегу мне стало еще жарче. Я прокладывал в снегу теплую дорожку, и передо мной возникали глаза бегемота. Они все время смотрели в одну точку и ни на что не обращали внимания. Но в них не было ленивого безразличия увальня. Глаза были на чем-то сосредоточены. Может быть, бегемот вспоминал свой родной край или думал о подруге, или у него что-то болело.

Каждый раз, когда я приходил в цирк, я чесал бегемота за ухом. У него холодная толстая кожа, но она теплела от моей руки. Бегемот не закрывал глаза и не гуркал. Он смотрел в одну точку.