Я приходил к бегемоту с его другом — дрессировщиком Степаном. И бегемот салютовал ему раскрытой пастью — своей великолепной улыбкой, улыбкой до ушей, улыбкой- во все зубы, улыбкой теплой и ослепительной. Степан запускал руку в пасть и начинал почесывать десны своего питомца. У бегемота постоянно растут зубы… Он их ломает, они вырастают снова. И десны всегда чешутся. Как у маленького. Потом Степан принимался за «мешки», в которые как в ножны прячутся клыки. В такой «мешок» свободно влезает кулак. Когда будете ласкать бегемота, не забудьте почесать ему мешки — это очень приятно животному.

С приходом Степана бегемот становился подвижным. Он ворочался в бассейне, вертел маленьким хвостом, отчего брызги летели во все стороны. И только глаза — загадочные глаза бегемота — оставались неподвижными и даже грустными.

Я шел по зимнему лесу, а розовое облако всюду следовало за мной, создавая путаницу между югом, севером, летом, зимой. И вообще то, что обитатель Центральной Африки живет в России, уже непорядок.

Бегемотов используют у нас для самых обидных сравнений: толстый, как бегемот, неуклюжий, как бегемот, тупой, грубый, толстокожий… А он третий день не ест сено. Ему не по вкусу местное сено. Может быть, недостает клевера, а тимофеевка горчит? Ни лошадь, ни корова не разобрались бы, а этот толстокожий разбирается. И у него грустные глаза.

Я чешу его за ухом, он не улыбается. Боится испугать меня своей необъятной улыбкой. А может быть, я не заслужил его улыбки, слишком большой для скромных заслуг перед ним.

Степан разговаривает с ним и подает команды, и бегемот все понимает, слушается.

— Ложись!

По бассейну проходит волна и с грохотом ударяет о борт. Бегемот погрузил свое округлое тело в воду. Я сразу вспомнил закон Архимеда. Вода дошла до края бассейна. У бегемота хватает мочи справиться с выталкивающей силой. Он вообще необыкновенно сильный.

— С головой! — скомандовал Степан, и бегемота не стало.

Он исчез. Растворился. В бассейне слегка колыхалась вода. Через некоторое время на поверхности появились перископы — глаза. Потом всплыли шарообразные ноздри. И, наконец, с громким всплеском вынырнула голова.

— Молодец!

Бегемот улыбнулся. Пасть раскрылась. Ноздри раздулись. Уши встали топориком. Только глаза не участвовали в улыбке. Они жили сами по себе.

Я вспомнил, что встречал точно такие глаза. Правда, у человека. Он был добрый и толстый. На его лице был постоянный налет грусти. Грусть стояла в больших выпуклых глазах. У него были маленькие уши и розовые щеки…

Я все-таки разгадал тайну глаз бегемота. Выследил их, подстерег, застал врасплох. Мне помог случай, который для Степана мог кончиться трагически. Шла обыкновенная цирковая репетиция. Удивительно легко балансируя своим облачно-круглым телом, бегемот шагал по невысоким столбикам, расставленным на манеже. Он шел, не глядя под ноги, — и его глаза были заняты своими мыслями. Он мог бы ходить с завязанными глазами. На манеже «росли» пальмы с резиновыми ветвями и высилась «скала». Под пальмами расхаживала антилопа.

Антилопа — огромная пегая корова с узкой лошадиной головой… Лошадиная голова с рогами — длинными, острыми, закрученными в штопор. Она расхаживала, а бегемот работал. Потом он отошел в сторону. Выстрелил хлыст, и антилопа побежала по кругу. Она бежала легкими прыжками. Рога опускались и поднимались. Хвост с кисточкой болтался. Степан следил за ее пробежкой и время от времени постреливал хлыстом. А бегемот стоял в сторонке, занятый своими мыслями.

И вдруг антилопа испугалась. Непонятно, чего она испугалась: то ли щелчка хлыста, то ли. хлопнувшей двери. Она испугалась так, как могут испугаться только антилопы, — исступленно, яростно, отчаянно. Прыжок в сторону, прыжок на Степана. Он оказался в центре страшной рогатины, прижатый к бутафорской скале большим каменным лбом. Нападение испуганной антилопы было таким неожиданным и стремительным, что никто не мог сообразить, что произошло. Степан тоже молчал. Потом выяснилось, что он не мог крикнуть, не мог вздохнуть — его грудь была сдавлена головой антилопы. Дикому животному оставалось сделать еще один маленький рывок — и жизнь дрессировщика оборвалась бы.

И в это мгновенье рядом оказался бегемот. Он не опоздал — этот неторопливый зверь с грустным мечтательным взглядом. Он почувствовал опасность, грозящую его другу, быстрее всех. Словно ждал этого критического момента, был предупрежден о нем. Бегемот слегка тряхнул головой, и антилопа весом в восемьсот килограммов была отброшена в пятый ряд партера. Степан тяжело дышал. Антилопа с криком унеслась за кулисы. Бегемот вернулся на свое место и снова уставился в одну точку.

Мне открылась тайна его глаз. Он всегда был сосредоточен на том, чтобы не пропустить опасность, вовремя поспеть на помощь другу. Он всегда думал об этом. Это была его главная мысль, пробужденная в нем любовью к человеку.

Не знаю, отчего порозовел снег, — от заходящего солнца или от улыбки бегемота, который сопровождал меня в мыслях. Я шел по теплой дорожке, проложенной в снегу. Облака тоже порозовели. Их было целое стадо — медленных, круглобоких облаков. Я помахал им шапкой.

Вы когда-нибудь стояли под окнами музыкального училища на мокром асфальте, в котором отражается свет больших прямоугольных окон? Идет невидимый мелкий дождь. Торопливо шагают люди. Возникают и сразу же растворяются в сырой тьме огни машин. А из освещенных праздничных окон музыкального училища доносятся приглушенные звуки разных инструментов, и дом похож на оркестр, который настраивается перед концертом.

Не спешите уходить. Не обращайте внимания на дождь. Сейчас что-то случится. Может быть, распахнутся окна, и вы увидите множество ребят с трубами, флейтами, барабанами. Или раскроются двери, и на дождь выйдет большой оркестр. Он пойдет через город, и сразу станет безразлично, что льет дождь и что под ногами лужи. А вы прибавьте шагу, чтобы не отстать от поющих труб и скрипок.

Мальчик шел из булочной, а хлеб спрятал от дождя под пальто. Хлеб был теплый, он приятно грел. Словно за пазухой был не обычный черный кирпичик, а живое существо.

На улице было довольно-таки скверно. Люди мечтали поскорее добраться до крыши, очутиться на сухом месте.

А он разгуливал под окнами музыкального училища. И хлеб грел его.

У каждого окна свой голос, своя жизнь. Мальчик услышал звук, похожий на одышку. Кто-то играл на большой басовой трубе. В соседнем окне звучала неторопливая гамма; маленькая робкая рука как бы взбиралась по лесенке. Рядом ревел баян. Он растягивал ноты, словно они были на пружинках, а потом резко отпускал их.

Мальчик прошел мимо трубы, мимо рояля. Не заинтересовал его и баян. Он искал скрипку. И нашел ее. Она звучала в окне второго этажа. Он прислушался. Скрипка плакала и смеялась, она летала по небу и устало брела по земле. Все окна как бы умолкли и погасли. Светилось только одно. Мальчик стоял под ним, а дождь тек за воротник.

Неожиданно кто-то положил ему руку на плечо. Он вздрогнул и обернулся. На тротуаре стояла круглолицая девочка с двумя короткими толстыми косичками. В руке девочка держала огромный виолончельный футляр. Он был мокрый и блестел.

— Опять ждешь? — спокойно спросила девочка.

Ее голос заглушил скрипку. Мальчик недовольно поморщился и пробурчал:

— Никого я не жду.

— Неправда, — не отступала девочка, — чего ради стоять на дожде, если никого не ждешь.

— Я ходил за хлебом, — ответил мальчик, — вот видишь… хлеб.

Девочка не обратила внимания на хлеб. Она сказала:

— Ты ждешь Диану.

— Нет!

В его голосе прозвучало отчаяние. Но круглолицая стояла на своем.

— Ты всегда ждешь Диану.

Большой черный футляр от виолончели показался ему уродливым чемоданом. Ему захотелось вырвать его из рук круглолицей и бросить в лужу. Но девочка вовремя замолчала. Он не знал, что делать, и трогал рукой теплый хлеб.