Рядом, на дряхлом стволе сломанной березы, среди полуистлевших неровностей коры было насыпано множество скорлупок кедровых орешков. Это белка таскала когда?то из кедрового стланика шишки и на этом дереве шелушила их.

Белые куропатки, незаметные на снегу, полетели вниз, туда, где еще не было снега. Белые точки долго мелькали на фоне побуревшей, пожухлой травы…

Уже в сумерках вернулся Витька в избушку. А утром пришлось торопливо собирать свое походное имущество и уходить в поселок: повалил непроглядный, густой снег.

Витька торопился. На Камчатке за сутки может насыпать столько снега, что без лыж по нему уже не пробраться. Бывает, за ночь выпадает до полуметра. И в эту ночь навалило уже почти по колено! «Вот почему Рем отправился в берлогу, — думал Витька, — знал, что нагрянет такой снегопад. Не то что синоптики. Сообщили: в эту неделю «без значительных осадков». Недаром говорят, что празднуют день синоптика первого апреля».

Измученный, с мокрыми ногами, Витька все же благополучно добрался до поселка и тут узнал новость — Гераську заломал медведь!..

Витька побежал в больницу.

Гераська лежал на железной койке под одеялом. Руки в белых бинтах резко выделялись поверх темного одеяла. Бинты были и на голове. Но глаза смотрели живо, и Витька решил: Гераська поправится.

Оказывается, он долго не мог отыскать раненого медведя. Солнце растопило иней, и Гераська уже не по следам, а по капелькам крови искал, куда ушел зверь. Тропа расходилась как бы на три ручейка, и, по которому прошел медведь, было непонятно. Гераська наклонился к земле — нет ли хотя бы царапин медвежьих когтей. И в это время из?под высокого рябинового куста поднялся на задних лапах медведь.

Гераська выпрямился и выстрелил ему в голову.

Но стрелял сквозь ветки куста, и, наверное, пуля не попала в цель. Пока досылал второй патрон, медведь приблизился почти вплотную.

— Почему я не отскочил в сторону, и сам не знаю, — рассказывал Гераська. — Не привык перед ними отступать. Березка?то рядом была… А я стою на месте, лоб сырой стал. Зверь вот уж прямо передо мной. Я поднял ружье и выстрелил ему куда?то в грудь. А он как хватит зубами за ствол и отбросил ружье в сторону. А мне лапой в грудь. Упал я и чувствую: он за ногу зубами схватил. Сапог прокусил и до кости достал… Потом за бок зубами Хорошо, я в телогрейке был… Навалился на меня. Ну, думаю, конец, сейчас задерет. Он за голову зубами схватился.

А я ему руки в пасть сую — между зубами. Пусть лучше руки покусает. Ведь сколько я в него раз стрелял! Что он, бронированный, что ли?.. А он меня за плечо схватил. Только укусить как следует не может — челюсть ему пулей повредило. Боремся мы с ним на земле. Я вижу, к ружью подвигаемся. Хочу ружье схватить, а он прижимает мои руки лапами, не дает. Нож у меня на поясе, а не достанешь: лежит на мне такая туша… Одну ногу он мне прогрыз и в коленке стронул, а вторая здоровая. Дай?ка, думаю. ударю его в брюхо. И ткнул его! Он как вскочит — и бежать. А я за ружьем. Вскочил да в горячах за ним. Но чувствую — нога болит. Посмотрел, а кровь уже через голенище течет. Вернулся, гляжу: кровищи! Тут бинокль мой лежит и часы. Поднял часы, послушал — идут. Забрал бинокль и быстрее на дорогу. До нее километра три. Тундра там неподалеку, может, думаю, кто ягоду собирать пришел…

Надо было ручей перейти неширокий. Со здоровыми ногами перепрыгнул бы — и все. А тут уж не могу — горит нога. По берегам тальник рос густой. По нему кое?как на тот берег перекатился. После воды вроде бы полегчало… Иду. а сил уже нету. Отдохнуть бы, прилечь. А понимаю: лягу — тогда не встать. На тропу вышел, тундра недалеко. Смотрю — на тундре мальчишка знакомый ягоды рвет. Увидел меня да как бросится бежать — он меня знал, да крови на мне испугался. Потом остановился. Я крикнул: «Беги быстрее, скажи, чтобы пришли за мной».

А сам все иду. Только когда народ увидел, упал, а встать, подняться уже не могу. В восемь утра я с медведем встретился, а в восемь вечера меня в Туманово принесли.

Осмотрела меня врачиха и говорит: «Если до утра доживет, самолет вызывать буду». Она думала, я без сознания, а я говорю ей: «Ты меня раньше времени не хорони. Делай, что можешь, а там видно будет».

Крови я очень много потерял. Удивилась она, что я в сознании, усыпила и давай на голове лоскуты сшивать. Потом ногу зашивать начала. Тут я и проснулся.

Теперь вот ничего, поправляюсь. Врачиха говорит, следы на голове останутся. И руки покорежены. Но ничего, пальцы все гнутся. Легко отделался еще. Не пойму только, почему он когти в ход не пустил. Ведь запросто мог такими лапищами меня разорвать.

Первые дни под сердцем сильно болело, где он лапой ударил. На ружье, на нижней трубке, так вмятины и остались от зубов. Это когда он у меня ружье выхватил.

— А медведя далеко от того места нашли? — спросил Витька.

— Да нет. Мужики говорят, там же он неподалеку и лежал. Увезли в какой?то музей. Надо бы тебе его измерить. Крупный… А я сантиметром, который ты мне дал, палец тогда замотал — кровь уж очень сильно текла.

— Почему он у тебя ружье из рук вырвал? Я слышал, медведи часто так делают — прежде всего ружье выбивают, а потом уж на охотника набрасываются.

— Чего же тут непонятного? — удивился Гераська. — Собака и та понимает, что ей грозит, если ружье на нее наставишь. Она только не может из рук его выбить. А медведь может. И первым делом вырвет, если успеет.

Витька шел домой, а перед глазами так и стоял весь перебинтованный Гераська. Витька понимал — это особый случай, медведь защищал свою жизнь. Но все равно эти бинты на Гераськиных ранах как будто открыли ему глаза на опасность, рядом с которой он пробыл почти все лето.

Дома Витька старался очень осторожно открывать и закрывать дверь, потому что весь стол, подоконники и часть пола были устланы множеством исписанных листков, и Витька боялся, как бы они не разлетелись. Он перекладывал листки, систематизировал собранные за лето наблюдения. Знаний не хватало, он забирался с ногами в старое кресло и порой до рассвета читал книжки и журналы из научной библиотеки заповедника. Если попадалась статья, которую он не мог понять, даже перечитав несколько раз, выписывал из нее все незнакомые слова и по словарям и учебникам разбирался во всех терминах. Случалось, даже выучивал статью наизусть…

Когда наконец добирался до сути, испытывал противоречивые чувства: радостное — что одолел слишком наукообразную статью, и гнетущее — что потратил столько времени на статью, которую человеку со специальным образованием достаточно прочитать один раз.

Однажды Сергей Николаевич пришел на работу и, сидя за своим столом, заваленным книгами и бумагами, долго водил носом, как пойнтер, который никак не может причуять дичь.

Поглядывая на Сергея Николаевича, Витька сидел насупившись, с видом провинившегося кота. Сергей Николаевич встал. Открыл дверь в небольшую комнатку–препараторскую и тут же захлопнул ее.

— Сколько раз говорить? Я не могу целый день сидеть рядом с комнатой, в которой всю ночь ворошили медвежий помет.

— Но вы же сами говорили: «Птицу видно по полету, зверя видно по помету», — попробовал отшутиться Витька.

— Если тебе так хочется узнать, чем питались медведи, занимайся их пометом подальше от научной части. И унеси куда?нибудь на мороз все эти пакеты.

В препараторской были ванночки с проточной водой. Это и привлекло туда Витьку. Но ему не нужно было определять, чем питались медведи. Он и так довольно хорошо знал об этом, часами наблюдая за ними в тайге. Его интересовало другое: он выбирал непереваренные семена ягод. Хотел установить, какую роль играют медведи в расселении разных видов ягод. Все семена, которые Витька успел отмыть в препараторской, он тщательно рассортировал и утром в выходной на лыжах ушел из поселка.

Вернулся только поздно вечером. Весь день, подобно северному оленю, раскапывал в разных местах снег и добирался до земли. Выискивал под снегом шикшовник, кустики жимолости, кусты рябинника и других ягод. В поняге на спине приволок в поселок целый мешок разных образцов почв, на которых росли ягодники. Сделал ящики, посадил семена в их родную землю. Ящики поставил на подоконниках в научной части. Он и зимой мог уйти на полевые работы, и тогда в его нетопленом доме могли бы померзнуть всходы.