— А что у него с ногой случилось?

— У нас тут чаще одна беда — медведь покалечил…

…Вчера по–весеннему барабанил дятел, а сегодня как умерла тайга. Ни звука, ни малейшего движения. Снег и деревья в тяжелых белых шапках.

С заиндевевшими усами и бородой, в бурундучьей, невесть как сшитой шапке, Росин брел по тайге, слыша только шорох своих снегоступов.

Вот и слопцы. В который уж раз расчищал их от снега. «Неужели ни один тетерев или глухарь так и не соблазнится этой рябиной?» С каждой вывешенной для приманки грозди Росин осторожно срывал по ягодке. Каждую четную клал в рот и, долго смакуя, жевал, каждую нечетную откладывал в карман, Федору.

Пуф, пуф —- разлетался под снегоступами снег. Росин возвращался обратно. В руках наготове лук и стрелы. «Хоть бы вспорхнул кто?нибудь. Хоть бы белка где перескочила… «Хвост тушки белки, — вспомнил Росин какую- то старинную статью, ратующую за употребление в пищу беличьего мяса, — хвост тушки белки должен отрубаться по эстетическим соображениям…» Вряд ли бы мы сейчас хоть грамм мяса выбросили по эстетическим соображениям!»

Неожиданно, хоть только этого и ждал, из?под снега вылетел тетерев и уселся на сук березы. Росин вскинул лук и, превозмогая боль в помороженных пальцах, натянул тетиву. Не чувствуя за болью меры, натянул сильнее — треск! — и древко лука переломилось…

— Нам все ветер встречь, — проворчал Федор, увидев в руках Росина обломок лука. — Сильно, поди, натянул. Мороз ведь.

Федор положил на стол дневную порцию мяса, рыбы и ягод.

— Как думаешь, кошка бы этим наелась? — спросил Росин, глядя на разложенные на столе крохи.

— Может, и наелась бы, если не с голодухи.

— Ну а как ты думаешь, мы на этом пайке протянем еще хотя бы неделю?

— Не неделю протянем, если вот это есть будем. — Федор поставил на стол большой дымящийся горшок с бурой массой пареной коры.

— Опять за свое. Ноги ты с этой коры протянешь! Надо хотя бы удвоить дневные пайки. Пусть не хватит до весны. Пока съедим все, найдем какой?нибудь выход, добудем что?нибудь.

— Сейчас добыть надо. Паек таким оставим, хотя помаленьку, а на каждый день.

— «На каждый день»! Да я через три дня с голоду сдохну!

— Покуда лабаз не совсем пустой, с голода не помрем.

— Но я больше не могу! Не могу есть крохи, когда хоть раз можно наесться досыта! Я только и думаю о еде! Ни о чем другом не могу думать!

— А я еще о Наталье с Надюшкой думаю. Мне к ним вернуться надо. Потому вот и кору ем.

Росин прошел туда и обратно по избушке и резко повернулся к Федору:

— Ты думаешь, я меньше тебя вернуться хочу! — Еще раз прошелся туда, обратно. — Изверг ты. — Росин сел и. обжигаясь, принялся есть кору.

— Ты хоть подуй.

— Так вкуснее! Вернее, безвкусней. Горячо и, к счастью, вкуса не разбираешь.

Съели почти все, что было в горшке.

— Добре. А теперь вот этим закусим. — Федор повернулся к лежащим на столе крохотным кусочкам мяса и рыбы.

Росин не ел мясо, а, положив в рот, сосал, как будто так можно было высосать из него гораздо больше калорий, чем если бы просто съесть. Закончив обед, он забрался на нары и принялся «ломать язык», произнося записанные на кусках бересты английские слова… Но учеба, видно, на ум не шла.

— Мы тут крохи собираем, а под носом вон какого карася снегом порошит. Давай съедим карася с рожна! Все равно теперь никто не поймается.

— А ты почем знаешь — не пымается?

— Да кто его теперь учует? Весь запах выморозился.

— Это мы не учуем, а зверь почует, ежели подойдет… Подбрось в огонь дров — и спать. Больше спишь — меньше ешь.

…Росин проснулся от неясного шума на улице. Не понимая, что происходит, он смотрел на лед окошка, сквозь который с трудом пробирался свет луны. В сумраке видно — и Федор приподнялся на нарах.

— Да это росомаха на рожне, — прошептал Федор.

Росин вскочил с нар, схватил из угла дубинку и бросился на улицу. Распахнул дверь и чуть не упал, отпрянув назад. Перед ним, лицом к лицу, стоял медведь–шатун! Оба замерли друг перед другом в потоке синего лунного света. Федор застыл на нарах. Первым опомнился Росин. Молниеносным движением захлопнул дверь перед самым носом зверя и отскочил к чувалу: там еще тлели угли. Схватил со стола ворох бересты, накрыл им угли, подул изо всех сил, раздувая пламя. За дверью возня, царапанье медвежьих когтей. Злобно ворча, зверь скребся в дверь, не зная того, что мог вышибить ее одним ударом лапы. Федор уже стоял с ножом наготове. Насколько годно это оружие против разъяренного шатуна, думать не время. Ничего другого под рукой не было. Береста вспыхнула. Росин пнул ногой дверь и сунул горящий ворох в морду зверя. Медведь рявкнул, ударил лапой по огню и припустился в тайгу — только снег задымился.

С руки Росина, задетой когтем медведя, капала кровь.

В нелюдимой, заиндевевшей тайге одиноко стояла избушка. Ни с какой стороны не подходило к избушке ни тропки. Не было лаже тропки к лабазу… Но еще вился из сугроба на крыше дымок.

Федор сидел у чувала и помешивал в горшке, в котором уже не первый час варились лоскуты медвежьей шкуры.

Росин состругивал последнюю шероховатость.

— Все, Федор, готова лодка.

— Вытолкни на волю, там подкладни готовы, — ответил Федор, даже не взглянув на лодку. Для него она была готова уже давно. И с начерно обстроганными бортами вполне бы можно было плыть.

Облачившись в ставшую короче медвежью шкуру, Росин потихоньку вытолкал в дверь долбленку и аккуратно поставил ее вдоль стены на подкладни.

— Смотри?ка, у нас теперь хоть танцуй, сколько места!.. Как там у тебя, скоро?

Федор зачерпнул ложкой несколько кусочков кожи, подул на них, потрогал пальцем.

— Нет, должно быть, не скоро.

— Схожу тогда снег измерю.

А когда вернулся, на столе уже ждал его горшок со студнеобразной едой.

— Как, Федор, пробовал?

Не раздеваясь, Росин зачерпнул ложкой.

— Ты, смотри, и правда, еда как настоящая. Куда там «березовой каше»! А главное, знаешь, что в тебе какие?то калории будут.

Льдина в окне уже потемнела.

Федор полез на нары.

Росин подошел к столу, поджег вставленную в расщеп кола лучину, сел и начал аккуратно переписывать свои записи… Лучина догорела до конца, свет начал меркнуть. Росин оторвался от записей, взял из пучка новую лучину, вставил в расщеп, поджег и снова принялся писать. На руки, на исписанную бересту медленно опускались плавающие в воздухе черные ворсинки копоти. Росин сдувал их и писал дальше.

Но вот он отложил костяную палочку, выпрямился.

«Черт возьми, а ведь где?то есть кино! Сиди смотри, наслаждайся! И никаких забот… А потом, — размечтался Росин, — прийти домой. Взять книжечку, сесть или даже лечь и читать… И лучину жечь не надо… Можно позавидовать городским жителям. А ведь раньше никогда не завидовал. Разве только москвичам, которые в любое время в Ленинскую пойти могут».

Росин пошевелил пальцами, разминая их, взял костяную палочку и опять принялся писать.

«Его уже за живого не считают, а он все пишет, пишет», — глядя на Росина, думал Федор.

Время вечерних занятий определялось запасом лучины. Сегодня она сгорела раньше, чем захотелось спать. Росин перебрался к чувалу, положил бересту на колени и снова принялся водить по ней костяной палочкой. Но береста на коленях скручивалась, да и свету было мало.

«Быстрее бы утро, что ли», — подумал он и с неохотой полез на нары.

На другой день Росин встал с нар, покачнулся и упал на пол. Федор подскочил, поднял его, помог опять лечь на нары.

— Ты что это, Вадя?

— Не знаю, Федор, что?то голова закружилась. И надо же, упал. — Росин виновато улыбнулся.

Федор ушел проверять ловушки и не возвращался. Не дождавшись его, Росин съел положенную на день микроскопическую порцию…

Только под вечер приплелся Федор. Скинул медвежью шкуру, проглотил приготовленный Росиным крохотный кусочек мяса и сел к чувалу.