— Последний вопрос — почему я ничего не помню?
— На то есть много причин — мэр привстал, подошёл ко мне. — Тебя могли отравить, воздействовать психотропным газом, на крайний случай, ты мог удариться головой. Но не это главное. Главное, в ближайшее время незаметно прорваться через редуты бордюрщиков и встретиться с человеком с Адмиралтейской. Впрочем, Вышинский тебя проконсультирует. Понимаю, ты устал, но война — она и на Парнасе война. В добрый путь, боец.
— Подождите, водичкой то угостите?
— Миш, а с какой я вообще родом станции? До сих пор не могу вспомнить.
— Это не известно — Вышинский провёл меня в свою скромную каморку. Стоило диву давать, что человек, в подчинении которого находится вся охранка станции, причём далеко не последней в звене метрополитена, живёт как обычный босяк. — Ты словно из ниоткуда появился на Гражданке, назвался диггером по кличке Молох, затем завалил веганца, нарушившего границу Северного Альянса. Ну а там мы тебя за своего признали. Убрать веганца — вообще целая проблема, насколько ты понимаешь. Как только узналось об операции, ты заявил, что знаешь эти места как никто другой, всех мутантов, безопасные пути там, ловушки. Вот тебя на свой страх и риск выбрали главным.
Всё выглядело куда подозрительнее, чем я думал. Может, я поселенец города и спустился в метро с какой-то целью? Или банально для того, чтоб найти кров и место под потолком. Оставалось, конечно, версия с Эдемом — подземным городом, но говорить о существовании сего места всё равно, что спорить на тему: «Есть Бог или нет?»
У Мишки Вышинского оказалось уютнее, нежели снаружи. От суматохи, творившейся на станции, гудела голова. Предположить только, если бы на Гражданку ворвалась та саранча — тот час же все свалили по своим углам подобно крысам с тонущего корабля. И в животе, как назло, заурчало. Прочитав мысли, Мишка протянул мне банку тушёнки — таких запасов, оставшихся нам от давних, тьма тьмущая. Не зря подземка считалась стратегически важным объектом и основной резиденцией в случае ядерной атаки. Расправившись с едой, главковерх (такова, оказывается, должность Вышинского) обеспечил меня матрасом, набитым соломой, и одеялом. Только я прислонился лицом к мягкой поверхности, как тут же полетел в пропасть.
От Лавриков идти два с лишним километра до железнодорожной станции Девяткино. Она у меня на руках, истекает кровью. Грудь пробита. У меня ещё остались силы донести Её, остались силы спасти. Я стянул противогаз, протянул раненой спутнице — ей нужнее. Её жгучие тёмные волосы спадают на землю. Рядом лежит труп военного с дырой в голове. Намордник разнесло в клочья. Кто он — я не знаю. Но, судя по экипировке, один из нас.
Девушка что-то пытается сказать, касается пальцем до моих губ. Я говорю, чтоб не тратила сил. Мы идём точно сталкеры в Зоне, вот только Комнаты и «счастья для всех и каждого» не будет на нашем пути. Вокруг качаются деревья, но они мне не кажутся живыми. Непривычно тихо. Небо заволокло тучами и увидеть солнце не представлялось возможным. А так хотелось… Мы доходим до моста через Охту: половина пути позади. Я устаю, кладу Её на землю. «Я люблю тебя», — шепчут Её губы, целуют меня. Жар плещется по всему телу, придавая силы. Мы смотрим на бушующую воду Охты. Мутированная рыба с акульими зубами выпрыгивает из воды, почуяв кровь. Я снова беру девушку на руки. Как же тебя звать, судьба моя? Она просит оставить её; время уже подходит к концу. Мы оба это знаем. Но чувство надежды берёт верх над разумом, и мы идём дальше.
Впереди располагаются руины электродепо «Северное», известное как ТЧ-4 — грандиозное и одновременно утопическое зрелище. С десяток бесхозных поездов (привет ленинградскому вагоностроительному заводу Егорова), полностью покрывшихся бурым мхом, стоят на рельсах. Часть вагонов перевёрнута с путей, кое-где разбросаны кости, обглоданные невиданными хищникам. Монстрами, родившимися вследствие мутации уже после Катастрофы. Эволюцией язык не поворачивался назвать представшее безумие. В подтверждение, где-то там за горизонтом завыли псы. Собаки Павлова. Я не верил в существовании Мясорубок, когда тебя ни с того ни с сего переламывает на части, но слухи говорили о том, что в ТЧ-4 нашли смерть многие диггеры по данной причине. По крайней мере, ни одно живое существо на такое не способно.
Девушка на моих руках начинает кашлять кровью. Я не могу поверить в её смерть. Спутница стала для меня смыслом жизни, маяком для кораблей-призраков, ищущих в течении вечности свой фарватер. Сознание начинает мутнеть, ноги подкашивать. По-моему, меня отравили. Но кому это понадобилось? Зачем? Пройдя железнодорожный переезд, я в последний для себя раз глянул на упавшего с небес Херувима. В последний, потому что через секунды Она умрёт, но успеет сказать, что верит в меня. Я говорю, что не могу без неё. Не знаю, услышала или нет, но она закрыла глаза.
Её убили — прострелили грудь. Во что бы то ни стало, я вспомню, на ком лежит Её кровь. Найду его и выдам то, что принято подавать холодным. Какая-та тварь проскочила мимо меня. Краем «отточенного» глаза я уловил её — напоминало саранчу непомерно огромных размеров. Она шла за мной с самих Лавриков. Но нет, она меня не тронет. Я достал ремингтон, зарядил его по полной. Пускай только тронется.
Надо похоронить девушку. С мёртвым телом я приблизился к Девяткино — единственной станции метро, не считая полумифической Народной-Кудрово, которая находится в Ленобласти. Мир вращался с бешеной скоростью. Вот-вот, и я потеряю сознание. Надо было надевать намордник, может, дотянул бы до Гражданского Проспекта. Тварь в аккурат скрылась внутри безлюдной станции. Наверняка, через заброшенный коллектор, ушла в пасть тоннеля.
Я сел на перроне рядом с мёртвым телом возлюбленной. Погладил волосы. Из глаз брызнули слёзы, чувство злобы и несправедливости обуревали мной. Именно они помогли мне встать, сделать несколько шагов. Впереди пост КПП — так называемая граница. Я успею дойти, я успею всё рассказать, поведать открывшуюся истину, чтобы не забыть. «Всё оно чужое, у тебя лишь только имя своё». Молох. Меня зовут Молох…
Комнатушка главковерха. Секунд десять мне далось на то, чтобы прийти в себя и оценить обстановку. В принципе, какая может быть обстановка? Не известно, на сколько времени состоялся отруб, но было ясно, что я видел сон. Точнее, воспоминания. При одной только мысли об этом голову пронзила резкая боль, как по живому вскрывают черепную коробку и посыпают мозг солью. Или мозг не чувствует боли? Я свернулся калачиком на матрасе, пытаясь сдержать крик боли. Кое-как придя в себя, решил оглядеться. Гражданка предстала совершенно в ином свете — тишина, только мёртвых с косами не хватало. Казалось, возвращался привычный оранжевый оттенок места, но то передавала привет очередная иллюзия. Станция походила на огромный спящий город, который вот-вот проснётся вместе с покорёженными ртутными лампами. Огромная машина пустится в ход. Торговцы, бродяги, подрастающие диггеры и даже следы пуль, подобно первым во вселенной звёздам, материализуются из хаоса. И так изо дня в день, пока веганцы не дожмут нас или мы не выйдем наружу на съедение волкам.
Я вернулся в палатку, лёг на матрас, решив не будить Вышинского раньше времени. Мысли мои занимала лишь девушка. Хотя бы боль в голове унялась. Не заметив, как прошёл час, на станции зажёгся свет. Через минуту Вышинский стоял во всём своём обмундировании (подготовка на высоте), протягивая мне ремингтон.
— Вот, я его зарядил. А вот это — перед носом замаячили, поверх моих двух коробок пуль, ещё две. — 28-й калибр. Разрывная вещь.
— И тебе доброго утра.
Мы сытно поели, выпили. Миха, который, видать, не слышал поговорки «когда я ем — я глух и нем», инструктировал меня. Что говорить? Даром время зря не теряет. С таким человеком и из глубин Мохаве выберешься без воды.
Суть миссии заключалась в том, что мне велено попасть на Волковскую и сделать это можно, разумеется, через пересадочный узел Пушкинская-Звенигородская. У нас в питерском метро до сих пор оставались плохо изученные станции и даже два узла. И через оба мне придётся перейти — Владимирская и Пушкинская. Одно было известно, что бордюрщикам места не принадлежали. Насколько я понял, в их директиву, а также во владения Вегана входила отвоёванная Чернышевская, плюс север Синий ветки, начиная с Невского Проспекта и потопленной Горьковской, заканчивая жмуриками-каннибалами с Просвета. Именно каннибалы помогли москалям в кровопролитной войне с Невскими. Гостинка принадлежала приморским. Что творилось на Парнасе — одному Богу известно. Одни говорят, что там Эльдорадо — страна золота, другие, что ад земной.
