Загадочный вход в метро находился на краю парка Интернационалистов в церкви Георгия Победоносца. Далеко идти не надо. Я держался рядом с Чулок, когда мы подходили к окраине парка, внешне пока ничем не отличавшегося от сквериков Питера. Первым в зону вступил Пашка. Чёрная субстанция окутала его по рукам и ногам. Она была живой. И когда Она отступила, от солдата остался скелет, кое-как обтянутый мясом. Почти как в Мясорубке. Пашка оставался жив. Только через минуту адская агония, в которой остервенело бился несостоявшийся диггер отступила, и наш отряд потерял бойца.
Глава 10. ПЛОДЫ ОШИБКИ ГЕНЕТИЧЕСКОГО КОДА
Полчаса стройным отрядом мы вышагивали вокруг да около парка как вдоль Бухарестской, так параллельно Славе. Везде — мрак, лишь кое-как заметен золотой шпиль церкви, вонзавшийся в чёрный ковёр неба. Никто из нас после инцидента с Пашкой не хотел проверять чистоту своей души. Мы не представляли, как нам вступить на территорию Интернационалистов, чтоб чёрное облако не содрало с нас шкуру живьём. Разве что подкоп сделать, но на это у нас уйдёт как минимум месяц. Одни среди собачек Павлова, Кондуктора, которого я теперь не боялся и прочей чертовщины.
— Я вот, что думаю — Ахмет остановился около изуродованного тела бойца, деловито почесав макушку лезвием ножа. — Молох, Чулок, вы помните историю про то, как плесень слопала на обед человека?
Мы с девушкой кивнули. Позади в знак удовлетворения одиноко залаяла собака.
— Мне кажется, что перед нами и есть плесень, только споры её попали в воздух. Что нам вообще известно про неё?
— Ничего — вздохнула Чулок так, словно пробежала марш-бросок на двадцать километров с огромной сумкой за спиной.
— Почти — зашагал Ахмет, стараясь держаться подальше от воображаемой границы парка. — Плесень — те же грибы. Естественно, не те, которые мы с вами привыкли видеть на картинках книг или по рассказам очевидцев, а некая бестелесная субстанция, образующая мицелии. Русским языком — бактериальный налёт. Представьте, если под действием радиации они мутировали настолько, что обрели разум и стали способны нападать на живой организм, опутывать его, как грёбаные лианы.
— Интересное сравнение — в какой раз я поёжился. Хотелось оказаться сейчас где угодно, только не под ночным небом Питера. Величавым, бескрайним, но символизирующим собой апофеоз кошмара, какой только может случиться с человеком. — Допустим. К тому же история со съеденным человеком тому подтверждение, если опять таки верить слухам. Но что здесь произошло?
— Во-первых, слухи обретают реальность. Во-вторых, не зря зона парка, как и Апрашка, прозвана аномальной. Я не удивлюсь, если выяснится, что сюда бомбили прямой наводкой. Прошло время и под действием неизвестных нам законов началось гниение, сопутствующее образованию грибов. Чёрная живая плесень впиталась в воздух, стала частью его.
— Что ж тогда дозиметры молчат? — спросил я, а сам подумал, что район в близ Владимирской по логике то же должен являться одной большой зоной отчуждения, если Робби мне тогда говорил правду.
— Мне откуда знать? Плесень бывает и благородной. Может, всё её благородство ушло на победу над радиацией? И мы можем использовать грибы в медицине. Только нужно знать подход.
— Ладно, Склифосовский — после слов Белого Чулка к лаю одной собаки присоединились ещё несколько. — Как нам обмануть этот организм?
— Легко. Переждать ночь. Мы не видим плесень, так как она в воздухе и приняла цвет безлунной ночи. Как хамелеон, мать его за ногу. С наступлением утра вернёмся и посмотрим, что произойдёт. Дневной свет не обмануть, нежели свет фонариков. И не думаю, что организм, как ты его назвала, так уж повис над всей территорией парка.
— Хорошо, что за Интернационалистов Оно не заходит — меня вдруг охватила паника: «Где Чума?» Я огляделся. Боец по-прежнему стоял за моей спиной и безучастно глядел себе под ноги. А лай тем временем нарастал, не давая душевного покоя.
Во дворы никто из нас не хотел рисковать идти, так же как подниматься в высотки с сотнями и сотнями квартир, каждая из которых могла представлять опасность. По крайней мере, с вырванным кадыком просыпаться на утро никто не желал. Через дорогу по другую сторону мы заметили вывеску с суши-баром «Нэко». Судя по отколотому иероглифу между словами «БАР» и «НЭКО», ресторан имел отношения к китайцам или японцам. О сушах я прежде ничего не слышал. Да и выбора у нас как обычно не оставалось, несмотря на то, что путь преграждали четыре собаки Павлова. Стена на стену.
Я и не думал, что хищники нас смогут обдурить, воспользовавшись последней ночью, которую нам предстоит провести в городе. Первую псину застрелил Чума, когда та встала в стойку, брызжа изо рта кровавой пеной. Трое оставшихся метнулись по разные стороны, но отступать не было в их планах. Через некоторое время собаки Павлова ударили по нам сзади, когда мы того не ожидали. Даже тревожный молоточек диггера не сработал. Меня накрыла одна из тварей. Фонарик с оружием отлетели в сторону, сдав окружающую меня реальность в лапы кромешной тьме. Но перед тем я успел увидеть россыпь клыков, смыкающихся на моём лице.
Через миг я лишился носа.
Прошло полгода или около того. Скончался последний из экспедиции. У-13 не помогла, хотя на время замедлила рост раковых клеток. Никто из персонала не хочет признавать, но ситуация близка к критической в виду нехватки продовольствия и подопытного материала. Паёк снизили ещё, чем вызвали недовольство пролетариев. Скоро опустимся до уровня блокады — сто двадцать пять граммов хлеба в день. К тому же рабочие с нижнего уровня всерьёз обеспокоены тем, какие опыты над грызунами мы здесь проводим, и почему сыворотка не помогла облучённым. Хочу отметить, что нами синтезированы новые виды ГМО. Агрессии в поведение крыс становится меньше, но никто точно не знает, как препараты подействуют на человека. Костная система подопытной «М» деформируется, что является пока необъяснимым для нас побочным эффектом.
Иногда я боюсь ложиться спать. Страх неведения пуще прежнего гложет, но на утро он пропадает. Я понимаю, что силы надо отдавать науке, какими бы безумными не были опыты, открытия. Цель оправдывает средства. Даже здесь, в бункере, где о нас, похоже, забыли. Или мы остались одни. Мысль, что умерло всё вокруг и жизнь теплится лишь в данном месте, приводит к чувствам тошноты. Но мы обязаны проводить эксперименты дальше. Для тех, кто, возможно, выжил, мы станем последней надеждой. А они, сукины дети с первого уровня — причина регресса. Я, профессор Преображенский, должен держать себя в руках.
Сумасшествие. Оно толкнёт нас в пропасть. Туда, где начинается ад. Ведь безумие как левитация — стоит только подтолкнуть.
Яркий свет через толщу помутневших стёкол. Ощущение, будто вот-вот вылупился на свет. Я часто представлял себе жизнь в виде аквариума в огромном океане. Когда наступает смерть, аквариум разбивается и перед нами предстаёт совсем иной мир, невидимый простому глазу. Мир, выходящий за рамки стекла. И тогда ты становишься частью чего-то вселенски огромного, но при этом продолжаешь жить.
— Он очнулся — узнал я голос литовки.
— Что произошло? — слова почему-то давались мне с болью.
— Молох — смотрел на меня в упор подоспевший Ахмет. — Мы тебя чуть не потеряли. Даже удивительно, как ты вообще остался жив. Собаки Павлова застали нас врасплох. Все три псины решили сделать из тебя жертву. Двоих мы подстрелили, третья…
— Что третья? — я глядел на внезапно замолчавшего кавказца.
— Она вгрызлась тебе в лицо — положила мне руку на плечо девушка. — Мне жаль, но ты лишился носа, половины челюсти и ухо разорвано. Мы надели на тебя противогаз.
Я больше не слушал того, что мне говорила девушка. И снова знакомое до боли чувство, выворачивающее наизнанку. Нет! Такого просто быть не может! Не со мной. Я огляделся. Так, надо прийти в себя. Ты жив, Молох, следовательно, миссию сможешь закончить. К тому же после смерти Риты меня ничего на свете не держало, разве что… Я посмотрел на Чулок. На её голубые глаза, такие же, как у той, которую я любил и до сих пор люблю.
