— Дура, рева несчастная! — Он тяжело дышал, засовывая руку глубже и все больше возбуждаясь. Она не понимала, что происходит. Вдруг что-то твердое просунулось между ее ногами.

— Пожалуйста, — умоляла она, чувствуя, как струятся по щекам слезы, — не надо, пусти, мне больно.

Он пытался найти ее губы, но она плакала и отворачивалась. Тогда, захватив ладонью ее рот, он другой рукой стал тискать неразвитую детскую грудь, все это время продолжая елозить по ней взад и вперед. Вдруг она почувствовала боль, и все кончилось. Отпустив ее губы, ослабший, изнемогший, он тяжело и со стоном дышал. Она терпеливо ждала, когда же наконец сможет подняться, но внезапно его губы снова впились в ее рот. Замерев, она не сопротивлялась и со страхом ждала отвратительного продолжения.

— Открой рот и высунь язык, — приказал он, — или я прикончу тебя, паршивая воющая сучонка.

Она подчинилась, и это беспрекословное повиновение невероятно возбудило его. Он почувствовал упоительную власть над этим распростертым беззащитным телом, и ощущение этой власти принесло ему высшее сексуальное наслаждение. И это было только первое из длинной цепи отвратительных открытий, которые ему предстояло сделать.

Это просто глаз. Отдельный глаз. Он следит из темноты, ничего не видя и видя все, — эти странные очертания, неопределенные призрачные формы, какие обыкновенно принимает комната ночью. Глаз. Глаз сам по себе. Единственный глаз невидимого циклопа.

В комнате темно. У глаза нет ушей, поэтому он не может слышать, как детектив осторожно поднимается по деревянным ступеням, перекусывает кусачками проволочки полицейской печати на двери, подбирает ключи. Первый не подошел, но уже второй удалось повернуть в замке. Циклоп видит яркий, слепящий прямоугольник света с громадным черным силуэтом в нем. Мужчина входит и останавливается. Рука шарит по стене, нащупывая выключатель. Снова тишина.

Невидимый глаз, если это все-таки глаз, ослеплен ярким лучом ручного фонарика, который шарит по комнате, выхватывая на мгновение из темноты очертания вещей. Наконец щелкает выключатель, и комнату заливает электрический свет. Интерьер в стиле обычного передвижного дома. Но что-то гнетущее разлито в воздухе. И это ощущение усиливается от зловонного запаха, как на скотобойне. Отвратительный, тошнотворный запах убийства. Тяжелый, застоявшийся запах могилы. Циклоп глядит поверх этого адского места. Южная Ютика.

Взгляд Джека Эйхорда остановился на обеденном подносе, и у него перехватило дыхание. То, что он, много повидавший на своем веку, увидел на нем, в первый момент парализовало его мысли.

Этот омерзительный циклоп долго будет преследовать его в ночных кошмарах. С груды окровавленных человеческих внутренностей нагло и отвратительно смотрит одинокое глазное яблоко. Сердце Эйхорда обливается кровью.

Задолго до того, как в Бакхеде погибла Тина Хоут, в Блайтвилле были совершены два редких по жестокости преступления. Жертвы были изнасилованы, затем убиты и изуродованы.

Эйхорда доставили в город самолетом Главного криминального управления и подключили к расследованию этого запутанного дела под условным названием «Кошмар в Блайтвилле». Он провел обычную работу, обшарил место хладнокровного убийства, ознакомился с досье подозреваемых, внимательно изучил горы бумаг. И единственный вывод, к которому он пришел, заключался в том, что преступление совершил немолодой человек, хотя арканзасские коллеги и не разделяли уверенности Эйхорда.

Не обнаружив ничего, за что можно было бы зацепиться в этом деле, Эйхорд вернулся в Бакхед и снова занялся делом об обезглавленных девочках.

Спустя пару месяцев полиция арестовала преступника. Им оказался довольно старый мужчина, на совести которого были восьмилетний мальчик, две девочки, одиннадцатилетний мальчик, двадцатидвухлетний молодой человек и угрюмое дитя — несчастная Памела Бейли, которая старалась предупредить всех о том, что может случиться, и сделала все, что могла, но крика ее души не услышали. Все мертвы. Убиты. Вначале над ними издевались с невообразимой жестокостью, затем насиловали, убивали и расчленяли. Подобных ужасных, садистских, бессмысленных убийств не мог припомнить ни один офицер службы правопорядка.

После осмотра страшного обиталища кровавого циклопа в Блайтвилле Эйхорд вернулся в Бакхед ночным самолетом, не в силах избавиться от ужасных впечатлений. Столы и буфеты передвижного дома были «сервированы» кровавыми останками, причем части тела преступник расположил в определенном порядке...

Господи! Это невыносимо! Каждый раз, когда он начинал восстанавливать увиденное в памяти, то просто не мог дышать, хотя и понимал, что не должен допускать влияния эмоций на ход мыслей. Он чувствовал себя виноватым в том, что, не обладая достаточной властью, позволил такому случиться. Им даже овладела некоторая апатия. Нервное переутомление перешло постепенно в глубокую депрессию с обычными для нее ощущениями безысходности, унизительного поражения и губительной жалости к себе. Лишь через несколько недель ему удалось справиться с собой и встряхнуться, но долго еще он оставался вялым, заторможенным, часто пребывал в плохом настроении.

А тут еще пришлось отправиться к дантисту, чтобы запломбировать зуб мудрости. Однако, заглянув Джеку в рот, врач обнаружил, что дело обстоит куда сложнее.

— Да здесь уйма работы! — сказал он своей ассистентке.

— Похоже на то, — ответила она.

Во рту Эйхорда копались четыре руки сразу.

— Не очень больно? — спросила медсестра.

Но кроме невнятного мычания она ничего не услышала в ответ.

Джек чувствовал, как язык переваливается внутри онемевшего рта, а когда услышал жалобный вой бормашины, закрыл глаза.

— Чуть раньше я мог бы поставить пломбу, но теперь, к сожалению, поздно. — Дантист покачал головой. — В первый раз вижу, чтобы инфекция так разрушила зуб. — Он отодвинул сверло бормашины. — Терпеть не могу дергать, — сказал он.

— Па-и-бо, — храбро произнес Джек. — Дергайте.

От зуба остались лишь осколки. Дантист по частям удалил их, но корни сохранил.

— Они еще поработают с годик или около того, — сказал он, а потом вы придете, и я их выдерну. А пока — все.

Болело очень сильно. Джек чувствовал себя так, будто получил по челюсти свинчаткой. Через каждые десять минут мучений, которые еще можно было терпеть, его пронзала острая непереносимая боль. Он терпеливо ждал, когда же станет легче, но ощущения, напоминающие удар стальной ноги в челюсть, не проходили. Эйхорда бросало в жар, и ему, взрослому, сильному мужчине, не всегда удавалось сдержать стон.

— Я схожу в аптеку, куплю что-нибудь обезболивающее, — сказал он Донне.

Он понял, что она испугалась, как бы он снова не начал пить, когда услышал в ответ ее робкое:

— Хорошо.

Он был освобожден от призыва в армию и не слишком беспокоился о свои судьбе, но уже достиг того возраста, когда время от времени человек начинает задумываться о будущем. Он верил в себя и был убежден, что сможет делать большие деньги. А пока был поглощен другими занятиями.

Он научился у других ребят трахаться затяжными заигрывающими толчками. Смеясь, он показывал им свои шрамы, рассказывал, как его обижали, когда он был маленьким, как бросил школу, когда врачи признали его душевнобольным.

Он насиловал сводную сестру, заставляя ее лежать ничком в душистых травах на задворках дома старого Колмана. Никто бы не услышал, если бы она вздумала закричать раньше, чем он зажмет ей рот. Его удивляло, почему она так возбуждала его. Невзрачное лицо, неказистая фигура. Но, черт возьми, он имел ее сотни раз. И каждый раз становился открытием.

— Мне нравится трахать тебя, ты страшно сексуальна, — говорил он. Она не шевелилась под ним, стараясь ни о чем не думать, пока не кончится очередное тяжкое испытание.