И в этот момент в голове трассером сверкнула мысль: «три карабина, мать твою, ТРИ! И ЧЕТЫРЕ шлема!» Значит, есть еще один фриц, есть, и это точно не убитый старшиной караульный! А Левчук‑то не в курсе, и предупредить его он никак не может, вообще никак, тупо времени нет. И если вот прямо сейчас начнет открываться дверь, он не успеет отработать тихо, все пойдет не так, как планировалось, и изменить уже ничего не получится.
Лежащий на ближайшей койке гитлеровец вдруг заворочался во сне, заставив панцирную сетку противно заскрежетать под продавленным матрасом.
– Hey Hans, hör schon auf! Lass mich schlafen, du Idiot![1] – сонно забормотал сосед, переворачиваясь на бок и натягивая одеяло на голову. И внезапно трескуче испортил воздух, наполняя и без того душное помещение новой порцией отвратительных миазмов. Степан, разумеется, ничего, кроме имени, не разобрал, успев лишь подумать, что на ужин ночной пердун, судя по всему, жрал капусту или бобы, уж больно забористо пахнуло.
«Ну же, работай морпех!» – мысленно прикрикнул на себя старлей. – «Если разбудит камрадов, справиться без шума уже не удастся. Вперед, сука! Работай!».
Сдавленно выдохнув сквозь плотно сжатые зубы и потушив фонарик, Алексеев поудобнее перехватил штык‑нож и шагнул к ближайшей койке. Извини, Ганс, но иначе никак. Это – моя земля…
И в этот момент ведущая в комнату дверь начала открываться. В расширяющуюся щель падал желтоватый свет электрического фонарика, с каждым мигом отвоевывая у темноты все больший участок грязного пола, покрытого красно‑коричневой масляной краской. Вернулся недостающий фриц, и времени размышлять больше не осталось. Исключительно действовать, причем максимально быстро.
Не раздумывая, Степан рванулся вперед и резко дернул дверь на себя, заставляя входящего ускориться, вваливаясь в помещение и теряя равновесие. Перехватив руку с фонарем, рывком втащил противника внутрь и рубанул под нижнюю челюсть ребром ладони, в зародыше подавляя готовый вырваться удивленный вскрик. Подсек под колени и повалил, нанося последний удар. Поверженный гитлеровец в расстегнутом френче сдавленно захрипел, суча каблуками подкованных сапог по полу, и затих. Оброненный фонарь упал линзой кверху, упершись тусклым лучом в низкий потолок. Все, больше нельзя терять не секунды, нашумел, все‑таки. Пока не особо сильно, но немчура зашевелилась.
Метнувшись к ближайшей койке, навалился на просыпающегося фашиста. Ладонь накрыла слюнявый – морпеха даже передернуло от отвращения – рот, штык почти без сопротивления вошел в податливое тело. Гитлеровец дернулся, выгибаясь дугой, захрипел, койка отозвалась предательским скрипом, однако все уже было кончено – Алексеев не промахнулся, ударив точно туда, куда собирался. Готов.
Следующий немец, тот, что возмущался шумным камрадом, успел лишь перевернуться на спину и, отбросив одеяло, приподняться на локтях, приходя в себя. И тут же опрокинулся обратно под стон пружинной сетки. Удар, еще один. Тоже готов.
Третьего фрица Степан настиг уже по пути к стене с развешанным оружием – прытким оказался, гад, хоть и спросонья, а сразу два и два сложил. Сиганул с койки и рванул к винтовкам – или автомату, – поди, пойми кто он такой, обычный шоферюга, или унтер какой‑нибудь, на нижнем белье знаков различия не имеется. Хорошо, хоть не заорал сразу – повезло. Сильно толкнув в спину, Алексеев впечатал фашиста в стену и повалил, зажимая рот и нос. Почти без замаха ударил, как учили на занятиях по ножевому бою, в область правой почки. И удерживал сотрясаемое короткими конвульсиями тело, пока немец не обмяк, безжизненно распластавшись на полу. Затем отпустил, вытянул штык и тяжело опустился рядом с фрицем, прижавшись спиной к стене, усилием воли усмиряя сиплое дыхание и взбесившееся сердце, определенно вознамерившееся проломить грудную клетку.
Все, минус три. И даже практически не мутит, и руки почти не трясутся. Еще бы липкие то ли от слюней, то ли от крови пальцы отереть. Шумно сглотнув все‑таки скакнувший под кадык вязкий тошнотный комок, старший лейтенант торопливо обтер ладони и рукоять штык‑ножа полой нависающей над ним шинели. Хорошо, что темно, следов не разглядишь. Вот только острый железистый запах свежей крови… Алексеев отлично осознавал, что на самом деле это не так; что перешибить тяжелый смрад этой комнаты смерти никакая кровь не в состоянии – да и сколько ее там наружу вышло, он же не свинью свежевал? Но обостренное выброшенным адреналином сознание твердило иное, и он торопливо поднялся на ноги. Подумав при этом, что в чем‑то Высоцкий все ж таки однозначно прав: убивать в бою куда легче, нежели… вот так…
Уже у самой двери вспомнил, что неплохо было бы прихватить автомат и запасные подсумки, но задерживаться не стал, лишь выключил так и валявшийся на полу фонарик. Они и так нормально вооружены, так что таскать с собой еще пять лишних кило совершенно не к чему.
«А вот фонарь мог бы и забрать, ценная ж вещица. Ваньке б подарил, у него своего не имеется», – сообщил не к месту проснувшийся внутренний голос. – «Хотя батарейки у фрица подсевшие, свет совсем желтый, заметил?».
«Да иди ты лесом, советчик хренов», – беззлобно буркнул Степан, даже не осознав, произнес он эти слова вслух, или же про себя. – «Без сопливых как‑нибудь разберусь, так что заткнись, пожалуйста».
И осторожно, бочком выбрался в темный коридор, плотно прикрыв за собой дверь. Где тут же и столкнулся с запыхавшимся старшиной:
– Ну, чего там, командир? Нашумел малехо?
– Было дело, – буркнул Степан. – Нормально все, справился.
– Сколько?
– Четверо, считая с тем, что в сортир выходил. Из‑за него чуть было не спалился – не вовремя он обратно вернулся.
Левчук досадливо поморщился:
– Да знаю я, слыхал, как он по коридору топал. Оттого и сам едва не спалился, как ты выражаешься, – пришлось с маху в последнюю комнату нырять. А там аж сразу два ихних офицера обитались.
– И чего? – заинтересовался Алексеев, ощутив, что его, наконец, отпустило напряжение последних минут, едва ли не самых сложных за все проведенного в прошлом время.
– Лучше покажу, старшой, к чему зазря языком трепать, – старшина подсветил путь зажатым в широкой ладони фонарем. – Давай за мной. Вона та дверь.
– А в первой комнате что? – спросил старлей.
– Да ничего интересного, видать заседали они там. Столы буквой «Т» составлены, карта на стене, стульев с десяток. Ничего ценного, ежели ты про это, разве что машинка пишущая с немецким шрифтом. Только на кой она нам сдалась, верно? В стол я тоже заглянул, понятно – пусто. Все, пришли. Заходи, командир, некого тут больше опасаться.
Хмыкнув, Степан переступил порог, включая свой фонарик. Очередная комната, размерами чуть меньше предыдущих. Две кровати, стол со стульями по центру, в ближнем углу – вполне цивильного вида рогатая вешалка с парой офицерских шинелей и фуражек. На столе – следы недавнего пиршества, видимо, позднего ужина: пустые бутылки, тарелки с остатками закуски, рюмки и стаканы. Оба окна задрапированы то ли одеялами, то ли просто какой‑то плотной тканью – светомаскировка, понятное дело. В других помещениях, кстати, ничего подобного не наблюдалось. Видать, любят местные обитатели допоздна засиживаться, вот и подстраховались. Или правильнее было бы сказать «любили»? Поскольку, как минимум один из них однозначно мертв, мертвее, как говорится, не бывает. Лежит почти по центру комнаты, непривычно‑длинная нательная рубаха в районе живота пропиталась кровью, в неярком свете кажущейся практически черной. Да и в спертом, наполненном алкогольными миазмами воздухе явно ощущается кисловатый запах сгоревшего пороха.
– Тут вот какое дело, командир, – виновато прокомментировал увиденное старшина. – Я, как шаги в конце коридора услыхал, сразу сюда рванул. Вот только зайти по‑тихому не сумел, дверью стукнул. А вон этот, – короткий кивок в сторону убитого, – спал шибко чутко, хоть и выпил перед тем немало. Еще и пистолет под подушкой держал. Ну, я оружие‑то у него из руки выкрутил, самого на пол повалил, но выстрелить все ж таки пришлось, поскольку сопротивляться начал. Слыхал?
