А на столе, между прочим, целый графин с водой стоит! Манит, можно сказать, зараза!

Натужно сглотнув, Степан отвел взгляд. Незачем показывать противнику свою слабость, уж перетерпит как‑нибудь, не в пустыне. Человек без воды до недели может прожить… ну, вроде бы.

– Herr Major, Gefangener befreit! – вытянувшись в струнку, доложил сопровождающий хозяину письменного стола.

– Danke, Leutnant. Bleib, hilf, dich um den Russen zu kümmern. Steh dort.[1] – лениво махнул рукой тот, с искренним интересом разглядывая Алексеева.

«Ну, хоть что‑то полезное узнал», – мысленно хмыкнул морской пехотинец, поудобнее устраиваясь на табуретке. – «Значит, тот, что с витыми погонами – майор, а этот хлыщ – лейтенант. Кстати, тот, который диван оккупировал, несмотря на китель с обязательным орлом над правым карманом и даже крестом на яркой ленточке слева, как‑то не шибко на истинного арийца смахивает, уж больно усы характерные. Эдакий бравый офицер‑белогвардеец со старой фотокарточки. Да и выражение морды лица тоже какое‑то… не ихнее, одним словом, выражение. Из наших он, сто пудов. Ну, бывших наших, понятное дело. Из местных казаков, короче. И чин у него неслабый, уж больно свободно себя в присутствии хера майора ведет. Видать, он допрос и поведет, не на немецком же с ним говорить собираются? Не, ну попробовать‑то, конечно, можно, с десяток слов он уж точно знает…».

Сидящий за столом гитлеровец быстро переглянулся с усатым, коротко кивнув. Неторопливо поднявшись, тот подошел к Степану. Начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги негромко поскрипывали в такт шагам. Рассохшиеся половицы отвечали тем же.

Наклонившись над старлеем, вперился в его лицо тяжелым взглядом небольших, глубоко посаженных глаз:

– Встать!

«Если сейчас еще добавит нечто вроде «морда большевистская», точно не сдержусь и заржу», – отстраненно подумал морпех, без особого труда выдерживая взгляд. – А затем сверну ему шею, на чем все и закончится. Поскольку лейтенант на стреме, вон, как напрягся и даже пистолет из кобуры вытащил. Пристрелит мигом, даже и пикнуть не успею. А погоны у казачка, кстати, такие же, как и у майора, только с каким‑то ромбиком по центру. Это что ж получается, он его старше по званию? Кто там у фрицев следом за майором идет, оберст‑лейтенант, вроде бы? Подполковник по‑нашему? Вполне возможно – потому и ведет себя подобным образом. Вот только, званием‑то он, конечно, старше, но реальные  приказы отдает исключительно фриц – пока не кивнул, этот даже и не рыпался. Против настоящего‑то ХОЗЯИНА не попрешь, как щеки не надувай и усы не топорщи».

– Плохо слышишь, скотина? Встать, сказал!

– Для начала было бы неплохо представиться, – Алексеев, неожиданно даже для самого себя, выбрал линию поведения. Спонтанно выбрал, если начистоту. Вот замкнуло что‑то в башке – и все тут. Уж больно много уверенности в собственной власти плескалось во взгляде противника. Нужно осадить слегонца, а уж там – как пойдет. Главное, с первых секунд сбить с толку, разрушить стереотип. Порвать шаблон, одним словом.

Да и вообще – уж слишком навязчиво звучит в голове легендарный монолог бывшего белогвардейского подпоручика с бывшим же таможенником Верещагиным из старого советского фильма[2]. Ну, тот, когда верный холуй Абдуллы пришел за гранатами, которые в конечном итоге оказались не той системы: «и встать, когда с тобой разговаривает подпор‑р‑рутчик!». А ведь этот, гм, персонаж, во времена оны явно не полковником или атаманом был, даже и не штабс‑капитаном, скорее всего – тупо возрастом не вышел. Или штабс‑капитан – не казачье звание? В подобных вопросах Степан откровенно силен не был. Да и какая разница? Короче, максимум какой‑нибудь есаул или сотник. Зато сейчас, с приходом новой власти аж цельным оберст‑лейтенантом заделался…

– Мы с вами на брудершафт не пили, чтобы мне тыкать. И не орите так, и без вас голова болит. Лучше потрудитесь дать мне воды, горло пересохло.

От неожиданности тот аж отшатнулся, рефлекторно отступив на шаг: не ожидал. Похоже, сработало. Если сейчас не даст с ходу в рыло (а Степан, понятно, ответит), еще поговорим.

– Что‑о‑о?!

– Я всего лишь попросил воды. Заметьте, крайне вежливо попросил, – Алексеев дернул подбородком в направлении стоящего на столе графина. – Соблаговолите поднести стакан, – откуда в голове зарождались эти «старорежимные» фразы, старлей и сам не знал. Видимо, обостренное опасностью подсознание выдавало на‑гора все, некогда прочитанное или просмотренное о временах массового хруста французских булок с прочими балами‑красавицами‑юнкерами. Благо, было, откуда черпать информацию: чего другого, а подобных псевдоисторических фильмов во времена Степана наснимали немало.

Незаметно бросив на майора короткий взгляд, старший лейтенант с удовлетворением заметил, как на его лице появилась удивленная гримаса. Не разобрав ни слова, он, тем не менее, прекрасно понял, что что‑то пошло не так. Уже неплохо. Когнитивный диссонанс, как в интернетиках говорят, в действии.

– Да как ты смеешь разговаривать со мной в подобном тоне?! Пристрелю, сволочь! – собеседник, лицо которого неожиданно пошло красными пятнами, и на самом деле заскреб пальцами по клапану кобуры.

– Ваше право, хоть это и недостойно настоящего офицера. Которым вы, насколько могу судить, и не являетесь. Отглаженный мундир и начищенные сапоги еще ничего не значат. Вы до прихода этих,  – старлей постарался максимально четко интонировать последнее произнесенное слово, – кем были? Есаулом, небось? Вряд ли выше поднялись, оттого и соответствующая манера поведения. Сами из низов вышли, вот и привыкли исключительно с себе подобными общаться.

Зашипев проколотой автомобильной шиной, оберст‑лейтенант выхватил‑таки пистолет, самый обычный «люгер», в точности такой же, какой еще недавно был у самого морпеха. Прохладный срез ствола уперся в лоб. Вполне ожидаемая реакция, чего‑то подобного старлей и ожидал. Нужно дожимать. Лишь бы только не пальнул сдуру.

– Genug! – ладонь майора с силой ударила по столешнице. Настолько сильно, что даже подпрыгнули, звякнув друг о дружку, стоящие вокруг вожделенного графина стаканы.

– Was er sagt? Übersetzen! Und steck die Waffe weg![3]

Услышав окрик, стоящий у стены лейтенант дернулся, вскидывая оружие. Поколебавшись мгновение, направил пистолет на Алексеева. Степан мысленно хмыкнул – а ведь замешкался фриц неспроста, ой неспроста: решал, в кого именно целиться, в спокойно сидящего безоружного пленного, или в союзника, который, вполне вероятно, может угрожать непосредственному командиру. Любопытно, будем иметь в виду, вдруг да пригодится…

– Jawohl! – буркнул казак, торопливо убирая оружие в кобуру. Рука его при этом слегка подрагивала. – Entschuldigung, Herr Major![4]

– Was er sagt? – скривившись, раздраженно повторил вопрос гитлеровец. – Übersetzen Sie einfach, was dieser Russe sagt![5]

Смерив пленного взглядом, горящим более не скрываемой ненавистью, казак отвернулся, бодро затараторив по‑немецки.

Степан же откровенно расслабился. Пока все шло относительно неплохо. По‑крайней мере, сбить с толку этого ряженого – ну, не считать же его и на самом деле настоящим офицером Вермахта? – морпеху точно удалось. Да и хер майор недоволен, вон, как казачок бойко тарахтит, пересказывая происходящее. Так что первый тур остался за ним. Один – ноль.

Самое смешное, попади морпех на допрос к настоящим гитлеровцам (угу, можно подумать, майор с лейтенантом поддельные), он наверняка повел себя совсем иначе. И даже настоящее имя и звание назвал: к чему скрывать‑то? Не существует в этом времени никакого старлея Алексеева. Нет, понятно, что среди десятков миллионов бойцов и офицеров РККА старшего лейтенанта Степана Алексеева можно найти, да не одного. Вот только конкретно здесь и сейчас такого человека просто нет. А заодно попытался бы на голубом глазу втюхать фрицам какую‑нибудь дезинформационную дичь, представившись командиром группы особого назначения несуществующей спецслужбы. И пусть себе немцы дальше копают, пытаясь выяснить, что еще за супер‑пупер‑секретное подразделение у русских вдруг образовалось. Главное, подходящее название придумать, а то сболтнет про СМЕРШ – а через месяц‑другой он и на самом деле появится, – то‑то фашисты удивятся…