— О, моя благородная тетушка! — с чувством вскричал молодой человек. — Какое геройское самоотвержение! Продолжайте, святой отец.

— Мне нечего больше сказать, сын мой.

— Как! А имя презренного похитителя?

— Разве вы еще не догадались?

— Боюсь, что угадал это проклятое имя, но, пока не убедился наверняка, продолжаю надеяться, что ошибся.

— Для вас, сын мой, лучше не знать его никогда.

— Отец Санчес, ведь вы же призвали меня к себе? Вы же снабдили меня сведениями, чтобы вернее достигнуть мести.

— Увы! Да простится мне, сын мой, я безумствовал. Не требуйте от меня, чтобы я открыл вам это имя.

Капитан покачал головой.

— Нет, — возразил он, — этого я так не оставлю. Я откликнулся на ваш призыв, преодолел величайшие опасности, чтобы прибыть сюда; теперь я здесь и требую, чтобы вы назвали его мне.

— Боже мой!

— Скорее назовите мне это имя!

— Вы непременно хотите знать?

— Требую этого.

— Увы!

— Берегитесь, отец Санчес: если вы откажетесь, я пойду и спрошу это имя у самого дона Хесуса Ордоньеса.

— Сын мой!

— Ведь это он? Отвечайте же!

— Да, он, — прошептал монах в отчаянии.

— Хорошо же!

— Что вы хотите сделать?

— Я?! Убью его! — губы флибустьер скривились в страшной усмешке.

— И тем же ударом прикончите ту, которая вас любит!

— О, я проклят! — с яростью вскричал Лоран. — Пойдем, Хосе, мне надо окунуться в кровь, чтобы забыть эту роковую ночь!

— Так это правда, сын мой, — в голосе монаха звучала глубокая скорбь, — что вы замышляете новую страшную экспедицию?

— Вы ведь помните Гранаду, отец Санчес? — капитан пристально посмотрел на монаха.

— Увы! Как не помнить!

— Разгром Гранады — ничто в сравнении с тем, что произойдет через неделю!.. До свидания, отец Санчес, до свидания, тетушка. Вы, избранники Господа, молитесь за тех, кто скоро будет лежать в кровавой могиле.

Повелительным жестом он приказал Хосе открыть тайный проход и вышел, оставив капеллана и донью Лусию в глубоком молчании.

Лоран вошел в свою комнату и в изнеможении опустился на стул.

— Какая ночь! — пробормотал он. Поникнув головой, он на несколько мгновений погрузился в мрачные раздумья; вдруг его слуха коснулось глухое шипение часов перед боем. Он вздрогнул и очнулся.

— Который час, Хосе? — спросил он.

— Половина пятого, капитан. Вам бы следовало заснуть.

— Я сейчас так и поступлю; меня сломили душевные потрясения… В котором часу надо отправляться в путь?

— Не раньше восьми.

— Времени на отдых даже больше чем нужно. Достаточно двух часов сна, чтобы я опять стал самим собой… Кстати, Хосе, а что в это время будете делать вы?

— Пойду приготовлю все необходимое для нашей небольшой разведки.

— Надо договориться о встрече. Где я вас найду?

— Не беспокойтесь, я появлюсь, когда настанет пора. Только не забывайте, что для всех здесь вы едете в Чагрес; важно, чтобы видели, как вы отправляетесь по той дороге.

— Трудно было бы поступить иначе, ведь другой я не знаю.

— Действительно, с чего это я вдруг понес такую чушь.

— А я понимаю, Хосе, — ласково возразил Лоран, — вы меня любите, и мое горе вас совсем расстроило.

— Когда плачет мужчина, особенно такой сильный, как вы, капитан, он должен выносить жестокую пытку. Мне тяжело, что я не в состоянии облегчить ее.

Капитан встал.

— Спасибо, Хосе! — сказал он, подавая краснокожему руку.

— Теперь вы владеете собой, и потому я ухожу со спокойной душой.

— Да, — с горечью сказал Лоран, — я стараюсь убить страдание.

Индеец пожал протянутую руку и направился к подвижной створке двери, скрывавшей тайный проход.

— Постойте! — встрепенулся вдруг Лоран. Хосе вернулся.

— Чего вы хотите от меня, друг мой? — спросил он.

— Вы, наверное, отправитесь отсюда к вашим разведчикам?

— Да, прямо отсюда.

— Вас призывает к ним важная причина?

— Видите ли, я уже говорил вам, что глубоко уважаю отца Санчеса и благоговею перед ним, как перед истинным проповедником слова Божьего.

— А причем тут отец Санчес?

— Сейчас поймете. Я сделал для него и доньи Лусии исключение из общего предписания не пропускать никого, кто хотел бы покинуть асиенду по дороге в Панаму или Чагрес.

— Ну так что же?

— Никогда я не мог предположить, чтобы нам пришлось выслушивать их упреки. Но после того, что произошло между вами, я поступил бы как последний осел, если бы не изменил своего распоряжения; это грозит нам не только большими затруднениями, но и крахом всех наших планов. Напротив, теперь я отдам приказание не спускать глаз с отца Санчеса, если он захочет пробраться в город.

Флибустьер покачал головой.

— Друг мой, — сказал он с грустной улыбкой, — не отменяйте ничего из ваших первоначальных распоряжений.

— Как! Вы не хотите? — изумился индеец.

— Тебя удивляют мои слова и подобная просьба с моей стороны? — с горечью заметил молодой человек.

— Признаться, — пробормотал Хосе, — я совсем не понимаю такого странного решения.

— Действительно, оно странно, и даже очень. Но послушай меня, друг. Монбару дали прозвище Губителя, меня называют бичом Америки. Мы оба стремимся к одной цели — неумолимому мщению испанцам, хоть и по разным причинам: Монбар — из безграничной жалости к несчастным индейцам, беспощадно приносимым в жертву свирепыми тиранами, я — из ненависти ко всему испанскому народу, причина которой тебе известна. Но признаюсь, слова святого мужа, словно огненная стрела, проникли мне в сердце; оно дрогнуло, голова пошла кругом от роя мыслей, сомнение закралось в мою душу.

— Сомнение?

— Да, сомнение, мой друг. Я спрашиваю себя, имел ли я право поступать так, как поступал. Мстя за свою бедную мать и несчастье всех родных, пострадавших по вине одного человека, не поддался ли я кровожадным наклонностям, которые были у меня с рождения? Я хотел бы убедиться, Бог или дьявол вселил в мое сердце эту ненависть. Если я действительно орудие воли Господней, ничто не восстанет против меня и не остановит моей карающей руки; если же, напротив, я только повинуюсь внушениям демона и поддаюсь злым наклонностям — о! — тогда Бог поразит меня и я паду, благоговея пред Его правосудием.

Индеец смотрел на молодого человека с удивлением, которого не старался скрыть.

— О, как это благородно! — прошептал он.

— Нет, только справедливо, — холодно возразил Лоран, — вероятно, Господь внушил мне эту мысль, чтобы выразить свою волю. Не станем же пытаться идти наперекор путям Божьим. Он высшая благость, как и неумолимое правосудие; предоставим тем, на кого мы готовимся напасть, этот последний шанс к спасению. Если отец Санчес покинет асиенду и направится к Панаме, не задерживайте его, пусть он будет волен поступать как ему заблагорассудится; не помогайте ему, но и не чините преград.

— Но если отец Санчес предупредит испанцев об угрожающей им страшной опасности, они примут меры. Силы их значительны, войско состоит из опытных и храбрых солдат.

— Ну и что же? Кого Господь хочет покарать, у того Он отнимает разум. Разве тебе самому это не известно? Если суждено свыше, чтобы они погибли, то помогут ли им их крепости, их оружие, их войско? Ничуть не помогут. Один Господь всемогущ, Его никто не одолеет. Согласен ты исполнить мою просьбу?

— Разве не предан я вам душой и телом, капитан? Ваша просьба для меня приказание. Клянусь повиноваться вашей воле.

— Благодарю! Больше мне сказать нечего; а теперь, друг мой, возвращаю вам свободу. Идите.

— По крайней мере, дайте себе отдых.

— Обещаю тебе это; я и сам понимаю, что мне необходимо успокоиться. До свидания.

Индеец вышел.

— Как Бог велит! — прошептал Лоран.

Он бросился на кровать, не раздеваясь, и вскоре заснул крепким сном.