Там толпились, смеялись, разговаривали и шумели веселые черноокие креолки, прелестные девицы ямайские.

Почтенный господин Вилль и супруга его ухаживали за гостями, принимая их поздравления, упоенные своим счастьем и счастьем своей дочери.

— Бал ваш прекрасный, любезнейший Вилль, — сказал ему колонист Бефри (тот самый, который вешал своих старых негров за две тысячи франков), — но позвольте вам представить господина Плейстона, старшего лейтенанта королевско-великобританского военного корабля «Британия», только что прибывшего к нашему острову; господина Пеля, корабельного штаб-лекаря и господина Делля, флотского комиссара.

— Милости просим, господа! — отвечал господин Вилль. — Посещение ваше будет для меня очень приятно, в особенности в такой день.

Эти новые гости были некоторые из офицеров английского корабля «Британия», который морской разбойник Брюлар едва не истребил посредством взрыва купеческого судна «Катерина».

После взаимных учтивостей колонист сказал, обратившись к комиссару, розовое, нежное и женоподобное лицо которого внушало ему более доверия:

— Позвольте мне, сударь, обеспокоить вас некоторым вопросом. Один мой приятель писал мне из Портсмута, что кораблем «Британия» командует капитан Эдуард Бурнет, которому поручено передать мне некоторые письма, почему не удостоил он нас сегодня своим посещением?

— Увы! милостивый государь! — отвечал молодой человек, побледнев. — Его нет уже на свете!.. Сделайте милость, перемените разговор, не напоминайте мне об этом ужасном происшествии. Это так расстраивает меня и приводит в ужас!

И действительно, бедный комиссар дрожал всем телом как осиновый лист.

— Извините меня, сударь, — отвечал достойный колонист, — что я невольно возбудил в вас такие горестные воспоминания.

— Черт возьми! — подумал про себя Вилль. — Это очень беспокоит меня!.. Что там такое у них случилось?.. Кого бы спросить потолковее?..

В эту минуту он взглянул на широкое и красное лицо штаб-лекаря Пеля, который, держа в одной руке стакан пунша, а в другой цигарку, разговаривал с колонистом Бефри о превосходстве Ямайского рома перед коньяком.

Он подошел к нему:

— Ах, милостивый государь! — отвечал штаб-лекарь, выслушав вопрос колониста. — Ах, милостивый государь!

И он выпил свой стакан пунша с тяжелым вздохом, обтер губы платком, потом встал и, взяв господина Вилля за руку, сказал:

— Это ужасное происшествие. Послушайте, и вы содрогнетесь... Знайте же, что месяцев пять тому назад мы встретили на море в пятидесяти милях от острова Ямайки матроса, привязанного к бочке вместе с двумя телами мертвых негритянок, брошенных в воду.

— Это ужасно! — сказал Вилль.

— Не прерывайте меня, пожалуйста.

— Мы спасли этого несчастного и он сказал нам, что гнусный разбойник, на судне которого он служил, по злобе велел бросить его в море, а сам поплыл к острову Ямайка, а потому капитан наш и пошел вслед за ним. В ту же самую ночь около четырех часов мы заметили два корабля впереди и вскоре признали их за разбойничьи.

Мы подняли тотчас все паруса и пустились в погоню за ними. На рассвете мы подошли к ним на пушечный выстрел и сделали им сигнал... Тогда, вот видите ли, что случилось: один из этих кораблей бросился по ветру, и пошел от нас с дьявольской быстротой, покинув другое судно, неподвижно стоящее на месте. Разумеется, мы обратились сперва к ближайшему, и капитан послал шлюпку с вооруженными матросами для овладения судном.

Лейтенант и с ним несколько человек входят на палубу судна не встречая никакого сопротивления, ибо на нем не видно было ни души, хочет отворить люк, чтобы спуститься под палубу и осмотреть... подымает крышку и вдруг!.. Ах, Боже мой! сударь! — сказал доктор, побледнев...

— Что? что такое? — воскликнул честный Вилль.

— Ну, так, сударь! В эту самую минуту раздается ужасный взрыв; мы окружены дымом и пламенем, горящие обломки и трупы убитых людей падают на палубу нашего корабля. Один тяжелый брус, попав в доброго нашего капитана, убивает его на месте.

— Боже мой!.. Итак, это судно было нарочно покинуто со злодейским умыслом и начинено порохом!..

— Увы! точно так! Этот гнусный разбойник употребил эту адскую хитрость для того, чтобы задержать нас и иметь возможность уйти. И чудовище это не ошиблось. Он точно ушел от нас. Мы вынуждены были остановиться у острова Куба для починки нашего поломанного корабля, а отсюда, запасшись пресной водой, пойдем обратно в Англию...

— Вот милостивый государь, все, что я могу сказать вам о нашем добром и несчастном капитане Эдуарде Бурнете, — сказал доктор, вытирая слезы, катившиеся из его глаз, и требуя себе еще стакан пунша.

— Из всего этого я вижу, — подумал про себя колонист, — что этот разбойник есть Брюлар. Это его дело. Но зачем же они препятствуют торгу неграми?! Сами виноваты.

Мало-помалу гости господина Билля разошлись, и в полночь он остался один со своей женой, дочерью Женни и женихом ее Теодориком.

Следуя своему старинному и священному обыкновению, он поцеловал дочь в лоб и, благословив ее после вечерней молитвы, простился с нею.

Вскоре после того все это почтенное семейство спало блаженным сном праведников, лелеемое приятными сновидениями и веселой надеждой на будущее.

— Атар-Гюль! — сказал добрый господин Вилль, ложась спать. — Я очень был доволен тобой сегодня!.. Вот тебе в награду за твою расторопность и усердие.

И он бросил ему красивую цепочку для часов. Невольник упал к ногам своего господина и со слезами лобызал их.

— Ну, прощай, черномазый! — продолжал колонист. — Хорошо! хорошо! будет!.. прощай! пора спать!.. ступай в свою конуру!..

Атар-Гюль ушел.

Выйдя потихоньку из дома, он направился к Волчьей Горе, где секта отравителей должна была собраться в эту самую ночь.

И вскоре он пришел к оврагу и утесам, составлявшим подошву этой горы.

Ночная тишина прерывалась только легким шумом, происходящим от качания высоких вершин пальмовых деревьев, колеблемых ветром, пронзительным криком полуночниц и жалобным воркованием горлиц. Атар-Гюль с трудом карабкался на крутые утесы горы, наконец, после неимоверных усилий, цепляясь за сучья деревьев и камни, он добрался до вершины горы, вышел на площадку, поросшую густым кустарником, и начал прислушиваться.

Вскоре он услышал странное торжественное пение, но слабое и отдаленное... Он ускорил свои шаги. — Пение сделалось громче. Атар-Гюль все шел вперед.

Вдруг перестали петь и наступила минута молчания.

Потом раздался жалобный вопль ребенка, сначала ужасно пронзительный, потом задыхающийся и глухой.

Странное и торжественное пение снова возобновилось, и Атар-Гюль пошел на красноватый огонек, блиставший между деревьев; наконец негр достиг желаемого места и, сделав рукой таинственный опознавательный знак сидевшим вокруг огня людям, сел сам подле них и начал оглядываться кругом.

Посреди большой площади на вершине Волчьей Горы собралось множество негров, которые сидели на корточках, сложа руки, устремив пламенные взоры на трех черных, окружавших медный котел, стоявший на огне.

Подле, на длинном шесте была воткнута свежеотрубленная и окровавленная человеческая голова. Это была голова сына Юпитера, того самого негра, на место которого поступил Атар-Гюль в услужение к колонисту.

Остальные части тела этого ребенка варились в котле.

Ибо по суеверному мнению отравителей, для составления самого сильного яда, кроме множества ядовитых растений и змей, потребна была еще голова пятилетнего ребенка.

А потому отравители поймали и унесли бедного ребенка в то самое время, когда он бегал в лесу, гоняясь за синими и желтыми попугаями.

Трое черных, кончив свое варево, сняли котел с огня и поставили его на камни.

Тогда Атар-Гюль подошел к ним.

— Что тебе нужно, сын мой, — сказал один седовласый негр.