Есть у нас в центре зоопарка здание оранжевое. А в оранжевом здании есть оранжевый жираф. То ли здание под него строили, то ли жирафа уже потом под дом заводили. Неизвестно.

Однако выходит жираф Самсон каждое утро из дверей и кланяется. Я-то сначала думал: здоровается. А потом понял: низка ему дверь оранжевого дома, потому кивает Самсон каждый раз, выходя на прогулку. Тесен стал дом жирафу. Жмет.

Но как привыкаем мы к старым шапкам, так и Самсон с домом сроднился. Перевели его бывших соседей — жирафов — на новое просторное место, а оранжевый Самсон так и живет одетый в свой оранжевый дом, как в шапку. И кажется, каждый раз, выходя на прогулку, ее вежливо приподнимает. Я-то думал: здоровается, а оказывается — вход низок. У жирафа-то шея вон какая! Поневоле кланяться начнешь.

Все, в зоопарк приходящие, сразу спрашивают:

— А где у вас тут бегемот? Почему нет бегемота?

А бегемота нет. И начинаешь себя очень неудобно чувствовать по поводу такого упущения, будто это ты бегемота из Африки не привез. А посетители укоризненно качают головой:

— На что же у вас тут смотреть, если бегемота нет? Не на обезьян же.

— Почему не на обезьян? — отвечаешь. — Как раз на обезьян. Они ведь тоже из Африки. И бегемота там, наверное, видели.

И отправляется народ в обезьянник. А там за стеклом различные наши родственники сидят — макаки, гиббоны, а главное — гориллы. Люди начинают в стекла стучать и лица обезьянам корчить. А те смотрят и думают:

— Что же такое наши родственники хотят сказать? Не здоровьем ли интересуются?

И подходят к самому стеклу, улыбаются, чтобы показать, что здоровье — ничего, Бог милует.

А посетители за стеклом этому радуются и начинают еще сильнее лица кривить.

Тогда обезьяны отворачиваются от стекол и говорят друг другу:

— Нет, не здоровьем они интересуются. Лица корчат. Потому что невоспитанные.

И воспитанно выходят на улицу.

Я все думал: сколько слонов Московскому зоопарку в самый раз? Один? Два? Или больше? Потому что зоопарк все-таки не какой-нибудь, а столичный, и слон — зверь не последний. Подходят они друг другу — столичный зоопарк и непоследний слон, потому что оба — главные.

А оказывается, их в зоопарке — шесть! Во как! Шесть непоследних слонов в главном зоопарке. От этого парк даже как-то еще столичнее делается, еще непоследнее. Не в каждом зоопарке шесть слонов!

Четыре африканских и два индийских. А ведь еще и для других животных место хватило! Например, для лисиц.

А слоны, видимо, думают:

— Вон сколько нас здесь собралось! В столице. Наверное, больше нигде не осталось.

Ан нет, осталось. Еще один слон в зоопарке Сан-Диего живет в Америке. Сам видел. По телевизору.

Увидел я как-то в Московском зоопарке бассейн с огромными голубыми окнами, через которые можно прямо в синюю глубину посмотреть:

— Кто же там плавает?

Стал я всматриваться в синюю глубину и ничего кроме этой глубины не видел. Уж не глубину ли тут показывают? Вон, мол, какая глубокая у нас глубина тут и какая синяя!

Совсем глаза уже выкатил, и вдруг мелькнул мимо окна силуэт, махнул ластами и ушел в синь.

— Батюшки, — подумал я, — кто же это?

— А вы на табличке прочитайте! — посоветовал голос из-за спины.

Послушал я голос из-за спины и прочитал на табличке рядом с окном: «Калифорнийский морской лев».

— «Калифорнийский морской лев» написано! — ответил я голосу.

— Ну! — отозвался тот.

— А в бассейне-то кто? — спросил я.

— Как кто? — не понял голос. — Калифорнийский морской лев.

— Враки, — не поверил я. — Львов я видел. Они с гривой — желтые. А тут глубина одна синяя. Ее тут показывают.

И пошел дальше.

Устроился я работать в птичий отдел в Московском зоопарке. На фазанью кухню. Рядом попугайная — там для попугаев еду готовят, а наша — фазанья. Попугайная в хорошей комнате находилась, а наша в кишке какой-то. Кишка эта — как коридор, но выход с одной стороны. Поэтому и жизнь у нас на фазаннике была какая-то коридорная, неуютная. Ни чаю толком попить, ни пообедать. А чай в зоопарке — не последнее дело. Многие в зоопарк вообще приходят, только чтобы чай пить. Попил чай до шести часов и домой — ужинать. Вахтеры, например. Иногда только в окошки смотрят, чтобы кто чужой в зоопарк чай пить не прошел. Потому что это большой секрет, что в зоопарке все только чай пьют, а не работают. Его знать кому попало нельзя.

В птичьем отделе работают два человека. Эмма Ивановна и Женька Маленькая. Они точно к своим именам подходили. Эмма Ивановна такая же большая и сильная, как ее имя. У нее нога на два размера больше чем у меня и рост — метр девяносто. А Женя Маленькая — совсем крохотная, Эмме Ивановне по пояс. Ей все спецовки, которые для работы в отделе выдавали, — велики. Ни одна не подходит, как пальто в ногах путается. Поэтому она в своем свитере ходит. И Эмме Ивановне спецовки тоже не подходят, но в другую сторону — коротки.

Вот так и живут у нас в зоопарке два человека, одному все спецовки велики, другому — коротки.

Может, поэтому и нет больших друзей в Московском зоопарке, чем Эмма Ивановна и Женька Маленькая.

Обеих жизнь обделила, одну недостачей, другую излишеством. Вот поделилась бы Эмма Ивановна с Женькой Маленькой, и стали бы обе нормальными людьми, которые в спецовки вдеваются.

Однако не выйдет такого, потому что это изобилие и недостача даже в фамилиях отмечены. Эмма Ивановна у нас Быкова, а Женя — Тишкина. Что уж тут добавлять?

Есть у нас зеленый павлин, он Женю очень любит за ее рост и потому с нею драться все время хочет, постоянно высматривает:

— Где там у нас Женя Тишкина? Не идет ли?

И ногами нетерпеливо переступает. А на ногах — шпоры.

А Женя павлина совсем не любит и поэтому к нему всегда с палкой заходит.

— А ну я сейчас тебя! — кричит.

А павлин человеческого языка ведь не понимает, но на палку глядит с уважением и думает, наверное:

— Чего это Женя Тишкина сегодня с палкой пришла? Так — подрались бы, а с палкой — не выйдет. Палкой ведь и по голове получить можно.

А пока павлин думает, Женя залетит быстро в клетку, корму на пол сыпанет мимо кормушки и обратно бежит, пока павлин нападать не передумал.

А он смотрит печально вослед Жене и нехотя идет кушать, потому что любит Женю, но без палки. Какая же с палкой любовь?

Живут у нас в Московском зоопарке антилопы-гну. И вправду все какие-то гнутые — с загнутыми, словно велосипедный руль, рогами. И снаружи они гнутые и изнутри, потому что характер у них — как пружина. Сидит внутри, сидит, а потом… как распрямится! И давай гну от этой распрямившейся пружины подскакивать и взбрыкивать по всей клетке! Только ноги в разные стороны. И скачет, пока завод не кончится. А как кончится, тогда служитель Серега быстро к ним забегает, сена кинет охапку, мусор соберет и — назад, пока гну снова скакать не начал. А-то попадешь под горячую ногу и потом всю жизнь будешь согнутым ходить, как гну.

Шел я как-то мимо клетки с антилопами-гну и удивлялся, какие они все черные! И сами как чернила и характер — чернее не бывает. Уж такой черный характер, что гну лаять научились — как дворовые собаки. Казалось бы, зачем антилопе лаять? Ан нет, идешь рядом с клеткой с пустым ведром, а антилопа гну по имени Борька бежит рядом и брешет, и брешет. Мол, зашел бы ты в клетку, я бы тебя рогами пощекотал, а так с пустым ведром рядом любой ходить может. Ну уж это — дудки! Не пойду я к Борьке в вольеру. Потому что у него характер черный и сам он черный. Но однажды усмотрел: черный-то гну — черный, а хвост-то у него белый! На самом кончике! Значит, еще не все потеряно! И зовут этого гну — «белохвостый»!