На проходной вахтер приложил ладонь к козырьку фуражки. Катерина ему улыбнулась. Не заходя к себе в кабинет, прошла в цех, где монтировали новую установку. Руководил монтажом Милькин, заместитель главного механика. С ним работали четверо наладчиков.

– Дай мне двух, – сказала Катерина, – и я займусь ленточным механизмом.

Она раскатала на полу рулон чертежей, над которыми вместе с ней склонился один из наладчиков. От него несло перегаром.

– Может, домой пойдешь? – предложила ему Катерина. – Протрезвеешь.

– Обижаешь, Александровна, – тихо ответил наладчик. – На вторую ночь остались. Сама видишь, на работе это не сказывается.

– Ну извини.

– Заходил Самсоныч, сказал, что ты Милькина главным назначила?

– Да, – подтвердила Катерина, – но только после того, как Самсоныч найдет себе работу.

– Справедливо, – согласился наладчик. – Забурел он, конечно. Руками совсем перестал работать, а головой уже не может. А ты где так хорошо научилась с инструментом управляться?

– Слесарем когда-то была на галантерейной фабрике.

– Значит, с самого низа?

– С самого…

– Вообще-то к тебе на комбинате хорошо относятся, резковата ты, конечно, малость, но с годами пройдет.

– С годами все пройдет, – усмехнулась Катерина.

Надо формировать свою команду, думала она, поглядывая на Милькина. Молодые будут стараться. С молодыми она за два года управится с реконструкцией.

– Часа через два закончим? – обратилась она к Милькину.

– Через сорок минут.

Милькин оказался прав. Через сорок минут они опробовали установку.

– Спасибо, ребята, – сказала Катерина. – Завтра всем благодарности с занесением в трудовую книжку и премии из директорского фонда. Можете отпраздновать, заслужили.

Наладчики здесь же, в цехе, расстелили газету, нарезали луковицу, огурцы, черный хлеб, разлили водку в бумажные стаканчики.

– Спасибо, – отказалась Катерина, – не могу. За рулем. Я бы чайку.

Чай вскипятили быстро, заварили щедро. Она выпила чаю, усталость начала проходить. Ее присутствие явно смущало наладчиков.

– Догуливайте. – Она улыбнулась и попросила Милькина: – Проводи!

Они шли по комбинату, шаги гулко отдавались в безлюдном огромном цехе.

– Формируй команду, – предложила она Милькину.

– Есть одно обстоятельство, – начал Милькин.

– Какое?

– Может быть, вы не знаете, но я еврей.

– Ну и что? А я псковская.

– Я беспартийный.

– Вступишь. Рекомендацию я дам.

– Вообще-то стыдно вступать в партию, чтобы получить должность.

– Ничего стыдного, – заявила Катерина. – Вступление в партию – это как прививка от чумы, противно, но необходимо.

Катерина вспомнила, что она повторяет слова своего первого директора. Может быть, лет через двадцать Милькин тоже кому-то повторит эти слова.

– Спасибо, – сказал Милькин.

– Это тебе спасибо, что снимаешь с меня часть груза.

С утверждением Милькина у нее, конечно, возникнут проблемы – теперь комбинат будет больше работать на оборону, а у оборонщиков свои требования к кадрам.

Милькин боялся, что он еврей, что он беспартийный. Боялись и те, кто был в оккупации, и те, кто был в немецком плену, и те, кто попадал в немецкие концлагеря, и те, кто побывал в советских лагерях. Может быть, из-за этого страха вступали в партию, чтобы получить хоть какую-нибудь должность – все-таки гарантия. А вот Александра, дочь Катерины, уже ничего не боялась. Недавно она принесла «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Они читали его по очереди: Александра днем, Катерина – ночью. Катерина впервые осознала, что через лагеря прошли миллионы. Многие не вернулись. Но те, кто вернулся, ничего не забыли. А если эта власть пошатнется…

В Красногородске в районном отделении госбезопасности работал уполномоченным капитан Никишев. Он многих пересажал. Потом запил. Его уволили и пристроили в отдел кадров крахмало-паточного завода. Через три дня его проткнули железным арматурным прутом. А в их школе завхоз изнасиловал пятиклассницу, и, пока приехала милиция, мужики его уже забили в кабинете директора школы ножками от стульев.

Последние годы агрессия накапливалась всюду. Возникали драки в очередях, все больше пили, на следующий день после зарплаты в цеха не выходило до двухсот рабочих.

Катерина избегала разговоров с Александрой о политике. Когда смотрели выступления Брежнева по телевизору, никто не вслушивался в сказанное, его рассматривали, выискивая признаки прогрессирующей болезни, и гадали, что будет, когда его не станет. Кто придет на его место? Ведь должно же что-то измениться наконец.

…Катерина ехала по проспекту Мира, в этот вечерний час машин на улицах было немного. Ей не хотелось возвращаться домой. Можно было заехать к Людмиле. Но сегодня пятница, и у нее, вероятнее всего, режиссер. Антонина и Николай были на даче. Раньше всегда можно было позвонить поэту, заехать к нему, поговорить, но вот уже год, как она его похоронила.

Возле метро тетка продавала цветы. Катерина притормозила, вышла, купила, не торгуясь, букет астр. Подъехала к дому, обрадовалась, что возле подъезда можно приткнуть машину – пятница, многие уехали на дачи. Заглянула в комнату Александры. Дочь читала.

– Ну как? – спросила Катерина.

– Хорошо. – Александра увидела цветы. – Цветы? Откуда?

– Подарили.

Почти правда, подумала Катерина. В квартире Петрова в вазе стояли гладиолусы, привезенные с юга. Цветы-то были для нее. Просто не успела взять, слишком быстро удирала с этой нелегальной явки.

Постояла в душе под теплой водой, прошла в свою комнату, разложила тахту, легла, подумала, что надо составить план на следующую неделю, но вставать за блокнотом не хотелось. Да она и так помнила. Каждый день минимум два-три дела. После работы она должна была заехать в прачечную, но узел с бельем так и остался в багажнике машины. Надо купить зимние сапоги (у нее были сапоги, правда два раза починенные и уже вышедшие из моды). Надо купить зимнее пальто, а еще лучше шубу – она давно хотела каракулевую, но вряд ли потянет в этом году. Надо отвезти в химчистку всю летнюю одежду. Надо чинить холодильник. Сашка помогала мало, не приучила. От Петрова помощи никакой… Одна, одна, одна. Ей стало так жаль себя, что она укрылась с головой одеялом, чтобы не услышала Александра, и заплакала. И вдруг вспомнила, что двадцать лет назад она так же рыдала, не сдерживая слез. Да, это было ровно двадцать лет назад, в августе. Грудная Сашка лежала в коляске, она тогда еще не купила кроватку, не было денег. Она была одна с ребенком в этой громадной Москве, но и через двадцать лет она по-прежнему оставалась одна. Катерина, услышав, что Александра вышла в коридор, притихла, унимая рыдания, притворилась, что спит, стала дышать ровнее и, засыпая, успела подумать, что, слава богу, бессонницей не страдает. Людмила уже несколько лет принимала снотворное. «Два раза в неделю засыпаю без снотворного – смеясь, рассказывала она. – В пятницу, когда заезжает режиссер, и в воскресенье, после визита доктора наук».

Антонина, выслушав ее признание, заключила:

– Если б ты замужем была, никакой муж не помог бы тебе засыпать семь раз в неделю.

– Разве? – удивилась Людмила. – У вас с Николаем не семь раз в неделю?

– У нас как у всех, – отрезала Антонина. – Один раз по воскресеньям после бани.

– Значит, мне повезло, – засмеялась Людмила.

В выходные дни Катерина спала подолгу. В эту субботу она проснулась, как на работу, – в шесть утра, но, вспомнив, что спешить некуда, заснула снова. Проснулась в восемь, подумала, что всего-то двух часов в сутки не хватает ей, чтобы выспаться, решила со следующей недели ложиться на два часа раньше, но, прикинув, поняла, что не получится. Эти два часа она читала или смотрела телевизор. Газеты обычно просматривала в машине, когда ездила с шофером.

Не торопясь, Катерина позавтракала привычной яичницей, бросив на сковородку помидор, куски колбасы, ломтики черного хлеба. Выпила чашку кофе, вышла на балкон. Сентябрьское утро было прохладным.