В дверях ее поймала Нэнси.

— Ты куда?

— Я обожгла руку. Мне надо к доктору Джейку.

Нэнси пристально посмотрела на дочь и увидела все, что хотела увидеть.

— Что я всегда чуяла сердцем, так это беду. Ты спала с ним. Не отпирайся. А теперь ты ему надоела, он тебя избегает, и ты хочешь броситься ему в ноги. Я тебя предупреждала. Наши миры разделены, как разделены жизнь и смерть. Такие истории всегда заканчиваются одинаково. Ты никуда не пойдешь. Я сама займусь твоей рукой.

Когда настал вечер и Лила вновь поделилась своей бедой с Айрин, та решительно произнесла:

— Иди. Иди сейчас. Если что, я тебя прикрою.

Лила бежала во тьме, задыхаясь и не глядя по сторонам. Вокруг не было ни души, лишь сотни ночных бабочек кружились в воздухе, то и дело задевая ее лицо своими невесомыми крыльями. Звенели цикады; над головой рассыпались похожие на булавочные головки звезды.

Когда мулатка робко вошла в комнату, которую делили Барт и Джейк, последний вздрогнул от неожиданности.

Барт с ухмылкой спросил:

— Мне выйти?

Джейк кивнул, и надсмотрщик покинул помещение.

Глаза Лилы были полны слез, дрожь искажала нежный изгиб ее губ. Обожженная рука нестерпимо ныла, а в душу все глубже проникало тревожное предчувствие.

Лила надеялась, что Джейк бросится к ней, крепко обнимет, и все ее тревоги спадут с души, как шелуха, но он не двигался и только смотрел на нее.

Она не знала, как освободиться от этой муки, а потому сделала то, что предрекала ее мать и от чего предостерегала Айрин: повалилась в ноги Джейка, и ее вопли напомнили ему заунывный негритянский плач, плач людей, лишившихся родины и не знающих, где отыскать пристанище.

— Лила! Прошу тебя, встань!

— Я больше вам не нужна. Скажите мне правду!

— Я сказал тебе правду еще тогда, в хижине, и не собираюсь от нее отказываться.

Ей показалось, что он произнес эти слова, подчиняясь некоему внутреннему усилию, и потому продолжала плакать.

— Пойми, Лила, мы должны быть осторожными. Ты не можешь вот так внезапно врываться ко мне. Барт нас не выдаст, но тебя могут увидеть негры, и тогда пойдут слухи. Если мисс Сара или ее родные что-то заподозрят, я могу лишиться места, и тогда мне придется уехать, — его голос звучал раздраженно и устало.

Мулатка поднялась на ноги.

— Простите меня, сэр. Больше это не повторится.

Она собиралась открыть дверь, когда Джейк не выдержал и окликнул:

— Постой! Ты ошибаешься. Ты все придумала. Ты мне нужна.

Он подошел к ней и наконец обнял. Покорившись его рукам, Лила обрела тень покоя. Возможно, он прав: она слишком мнительна и нетерпелива и только зря сердит его и мучает себя.

Целуя Лилу, Джейк думал о том, что во многих городах Америки люди вынуждены работать на фабриках по двенадцать — четырнадцать часов, получая пятьдесят центов в неделю, о долговых тюрьмах, о голодных, дрожащих от холода нищих, наводнявших благотворительные учреждения и умиравших в очередях за бесплатным супом. А еще — вспоминал слова Сары о том, что каждый урожай хлопка приносит ее семье по двести — двести пятьдесят тысяч долларов.

Семья О’Келли жила достаточно скромно, их провинциальный дом не был похож на роскошные палаты, однако стоило им с Сарой сесть на корабль или в поезд, и их взорам открылась бы та Америка, какую Бог создал для успешных и богатых белых людей.

«Хлопок правит миром» — Сара О’Келли настолько привыкла к этой фразе, что не придавала ей какого-то особого значения. Она не задумывалась о том, что «белое золото», бывшее основой жизненного уклада, может также стать орудием политики.

Вчера ей не удалось поговорить с отцом: и Уильям, и Юджин были взбудоражены вестями, которые пришли из Чарльстона — столицы Южной Каролины. Не так давно там появилась скандальная книга публициста Хинтона Хельпера «Неминуемый кризис Юга», где говорилось об экономической невыгодности рабства, и которую северяне использовали в агитации против южан.

Плантаторы-рабовладельцы были возмущены. Что станет делать наглый Север без хлопка, который дает благодатный Юг?! Тут же пошли слухи о предстоящем расколе демократической партии и выходе Южной Каролины из Союза.

Уильям коротко рассказал об этом Саре, когда она вошла в кабинет и заметила, что хотела поговорить с ним еще вчера. Выслушав отца, Сара спросила:

— Нам грозит непосредственная опасность?

— Нет, разумеется, нет, — ответил Уильям и грустно улыбнулся.

Юджин слишком легкомыслен, а Сара чересчур серьезна — вот почему у него до сих пор нет внуков! Если бы сын и дочь могли поменяться местами, все сложилось бы по-другому.

— Если у нас не будет рабов, кто станет собирать хлопок!

— Ты совершенно права. Янки не знают, что такое негры, и не умеют управляться с ними. Освободить их — значит, посадить себе на шею до скончания века. Если это произойдет, в стране воцарится хаос, — сказал Уильям и спросил: — О чем ты хотела со мной поговорить?

— О хаосе в нашем доме.

Уильям удивленно приподнял брови, а Сара продолжила:

— Что ты скажешь, если я доложу, что некий раб вместо того, чтобы работать, как другие, целыми днями читает книги из твоей библиотеки?

Уильям рассмеялся.

— Примерно то же, что бы сказал, если б узнал, что Касси надела одно из твоих платьев, велела запрячь коляску и отправилась наносить визиты соседям. А о ком ты говоришь?

— О мулате Алане, которого ты почти подарил Айрин.

Когда речь шла об Айрин, Уильям всегда вставал на ее сторону. Сара надеялась, что в этом случае он поведет себя иначе.

— Не может быть! Откуда он знает грамоту?

— Мне неизвестна его история.

— А кто разрешил ему брать книги из библиотеки?

— Разумеется, она.

— Подумать только! Вели прислать этого мулата ко мне.

— Ты хочешь его наказать?

— За что? — удивился Уильям. — Если он умеет читать и писать, это надо как-то использовать.

Это был тот случай, когда с отцом не приходилось спорить. Уильям не терпел, когда личное отношение к рабам мешало хозяевам осознать их полезность. Скрепя сердце Сара выполнила отцовский приказ, и вскоре Алан вошел в кабинет своего хозяина.

Уильям впервые внимательно разглядел недавнее приобретение. В этом человеке на редкость гармонично сочетались черты европейского и африканского народов. Черное и белое, дикость и ум, чувственность и хладнокровие. Плантатор вспомнил доклад управляющего: раб непокорный и дерзкий, его не может сломить даже жестокое наказание, его лучше продать, а неплохо было бы и убить.

Уильяму стало интересно докопаться до правды, и он спросил:

— Кто был твоим хозяином?

— Их было много, сэр.

— Я имею в виду первого, в доме которого ты родился.

— Этого человека звали Гарольд Клеменс из Джорджии.

— Гарольд Клеменс? Мы не были близко знакомы, но я слышал о нем. Кажется, он умер?

— Да. Два года назад, — ответил Алан и добавил: — Он был моим отцом.

От неожиданности Уильям покачнулся на стуле.

— Этого я не знал. Так это он распорядился обучить тебя грамоте?

— Да, сэр. Я с детства много читал. Отец собирался отправить меня на Север, когда мне исполнится двадцать. Мы говорили об этом накануне его смерти.

— Почему же он не дал тебе свободу?

Алан нервно сцепил длинные пальцы, но его лицо осталось спокойным.

— Я по сей день задаю себе этот вопрос. Он воспитывал меня, как сына, и я знаю, что он меня любил.

— Что произошло с тобой после того, как он умер?

— Его законная белая супруга распорядилась продать меня людям, единственным стремлением которых было оставить на моем теле как можно меньше живого места и втоптать мою душу в грязь.

Уильям почувствовал странное смущение, какое никогда не испытывал в присутствии рабов. Он невольно подумал о том, что отношение плантаторов к этому юноше напоминало поведение дикарей, в руки которых попала ценная вещь.