Не отказываешься?

— Нет.

— Тогда дело сделано. И я могу обратиться к тебе как к своему воину.

Роланд Арден, мои подданные, обманутые злодеем, готовятся к бунту. Готов ли ты сделать все, чтобы предотвратить кровопролитие и спасти своих друзей?

— Я готов, милорд.

— Тогда нынче же вечером ты, я и еще кое-кто едем в Баттеридж. Надо мне наконец-то самому посетить эту знаменитую корчму...

Время до вечера дано было Торину для охоты. С пятью товарищами и запасной лошадью для трофеев они отправились в неприветливый холодный лес и вот уже два часа безуспешно прочесывали известные с осени оленьи тропы. Тщетно.

Нельзя и представить худшего времени для охотничьего промысла, чем конец февраля. Слои снега, навороченные последними метелями, покрывали другие, оттаявшие в оттепель. Земля настолько неверна, что пробираться верхом нечего и думать. Даже бесстрашный в бою Закат то и дело замирал, не решаясь поставить копыто на невинно торчащий холмик, инстинктом чуя подвох. Остальные лошади нервно фыркали и поводили ноздрями, пытаясь определить, в чем непонятная угроза. Для этих уроженцев Юга снег и сам по себе был явлением подозрительным и потенциально опасным. А уж если он превратился в нечто грязно-черно-серое, изрытое и полное ледяных бочажков, то и приближаться к нему не стоило! Только знакомой руке хозяина Закат доверял настолько, чтобы все-таки идти, а не упереться протестующе всеми четырьмя копытами.

Но тащить дальше перепуганных скакунов смысла не было. Олени в эту предвесеннюю пору прятались в недоступных местах, кормились скудно и не высовывали носа на свои излюбленные поляны. Еще не настала поря отела, и даже если был шанс добыть молодого годовичка, легкомысленно отбившегося от стада, то не гнаться же за ним верхом на Закате! Бедный золотой жеребец, пустившись галопом, может запросто переломать ноги себе и спину своему всаднику...

На пути попалась довольно широкая проплешина. С этого низкого холмика снег стаял совсем, бог знает почему, и обнажил мокрый ковер прошлогодней листвы и хвои. Торин распорядился сделать привал.

Шестеро мужчин быстро расчистили место для костра. Распалить костер на такой влажной земле было трудно, но нашлась пересохшая хвоя и кое-какой хворост, а потом уж в огонь пошла и перегнившая листва. Ничего, горело. Можно было отдохнуть и немного успокоить животных, но вопрос о добыче это не решало.

Страшно не хотелось возвращаться с пустыми руками. Перед графом неловко, но это уж пускай. А вот не принести с собой оленину для дипломатического ужина, задуманного милордом, совсем нехорошо. Нельзя явиться без угощения, но не тащить же купленного на торгу визжащего поросенка! Или даже забитого. Только благородный олень, славная охотничья добыча, способен произвести должное впечатление и оказать честь всем участникам переговоров. Тонкости психологии, черт бы их побрал...

Торин отошел от костра. Дым не поднимался вверх, как в морозный день, а стелился пониже сосновых кистей и голых крон высоких осин. Ветер тянул его к западу, так что с другой стороны людям и лошадям можно было расположиться вполне удобно.

Шагах в десяти от проплешины стволы смыкались в густые заросли. Может быть, стадо как раз там и хоронится? Где-то в сотне саженей от него в неглубокой мрачной низинке стоят, тесно прижавшись друг к дружке, беременные важенки, чей срок настанет недель через пять, а рослый вожак с инеем на длинной шерсти неслышно поводит мордой: угроза? нет угрозы? откуда угроза? Если они и впрямь там, то это подветренная сторона, дыма не чуют... Или чуют, но сохраняют неподвижность, надеются на свое убежище. И на своего оленьего бога, что хранил их всю прошедшую зиму и, верно, не подведет до новой весны, до появления на свет маленьких оленят. Так природа бережет четвероногое племя от полного уничтожения. А то ведь на людей и на их законы надежды мало, того и гляди, выбьют зверя до основания...

А ведь они правы, подумал Торин. Если я сейчас велю прочесывать заросли, стадо кинется врассыпную. Вожак встанет на пути, выставит грудь — задержать погоню — и падет от моей стрелы. А важенки, полные новой жизни, слишком тяжелы, чтобы убежать, да и не найдут корма без вожака. Их перебьют жадные браконьеры. И станет одним родом меньше... А ведь я поклялся защищать эту землю. Поклялся богу лесов!

Он сделал еще несколько шагов туда, где огонь костра уже не был виден. Между тонких осин показался ствол толще и другой породы. Это же дуб, изумился Торин. Такой же, как на священной поляне. Ну, не совсем такой, моложе, и корни не такие могучие. Но, может быть, это тоже дуб Керна. И под верхним слоем размокшей почвы где-то там прячется от студеных ветров теплый ручеек... Он приблизился и положил руку на ствол.

— Керн, бог зеленых лесов... Привет тебе и почтение. Ты бережешь своих рогатых питомцев, я знаю, и не желаю их крови. Но люди — они тоже твои дети. От сегодняшней встречи зависят жизни многих людей и судьба этого леса тоже. Сюда может прийти бессовестный хищник, убийца, что разоряет землю... Чтобы этого не случилось, пожертвуй нам одного из своей свиты. Только одного. А стадо спокойно доживет до весны. Я обещаю.

Почти веря, что ему немедленно будет послан добыча, Торин снял со спины лук и наложил стрелу. Минута, другая... Ничего не случилось.

Как и следовало ожидать, никакого ответа от дуба он не дождался. Постояв несколько секунд, он сердито скривил губы. Дошел, однако... Уже языческим богам молитвы творю. Нет никакого Керна, это все сказки. Не найдем оленя, придется довольствоваться зайцами. Ничего, мужики и такое любят.

Но вдалеке едва слышно хрустнуло. Может, твердый наст, может, ветка. Кто-то четвероногий тихонько пробирался сквозь заросли.

Торин не поверил глазам. Из туманного сумрака выбирался молодой олень. Он припадал на одну ногу и потому был недостаточно ловок, чтобы идти бесшумно... Но Торину было все равно, по какой причине животное оказалось на виду. Затаив дыхание, он поднял лук и спустил стрелу.

Олень упал.

Очевидно, это услышали остальные охотники. В один миг окружили жертву и изумленно уставились на своего командира. Но он ничего не мог им объяснить. И не хотелось ему.

— Годовичок, — со знанием дела определил Эвальд, — хотя и немного моложе. Неплохое мясо, для этого времени года... Лучшего все равно не найти.

Торин молчал. Ребята сами увязали тушу и погрузили на вьючную лошадь. Потом довольной гурьбой двинулись в обратную дорогу. Он остался один, снова подошел к молчаливому дереву и поклонился:

— Спасибо тебе, добрый Керн. Если когда-нибудь тебе понадобится от меня помощь, дай знак. Только чтобы я понял. И я не подведу.

Графиня Арден придирчиво оглядывала наряд своего мужа. Не то, чтобы она не доверяла Маркусу или вкусу сэра Конрада, но одеваться для встречи с крестьянами, да еще готовыми к бунту, не так просто, как кажется. Нельзя ни выставить напоказ роскошь, что раздражает, ни проявить лицемерие, вырядившись простым старым воякой.

Нельзя надевать доспехи, это трусость, но и без оружия появляться графу не к лицу. И еше выбрать такой меч, что не мешает сидеть у стола, и в то же время не выглядит простым украшением... А еще надо, чтобы наряд графа не был таким же, как у сопровождающих его рыцарей.

Опять тонкости дипломатического этикета, хмыкнул про себя Мак-Аллистер. Впрочем, в этом вопросе он полностью доверял графу. Сам он, как и его неизменный Гарет, был одет по-походному: полотняная рубаха, кольчуга без рукавов, перевязь с мечом и кинжалом, а поверх всего — плащ из толстого сукна, опушенный мехом. Закат и Сармат уже ждали, сердито косясь друг на друга. В отличие от своего хозяина, послушного оруженосца, Сармат не был склонен признать рыцарского коня своим вожаком.

В конце концов, тонкое социальное различие между членами отряда выразилось, во-первых, в более ярком блеске кольчуги графа и в цвете его плаща — не сером, а темно-бордовом. Еще сэр Конрад украсился золотым крестом на цепочке, видным из-под плаща, чтобы проявить должное благочестие. Куда больше роскоши было в уборе Ворона: он блистал серебром уздечки и декоративными стременами.