В нем все еще продолжали жить воспоминания о схватках и борьбе не на жизнь, а на смерть. Неожиданно они вспыхивали со страшной силой, заставляя его двигаться… Двигаться в прямом смысле слова, чтобы убежать от них, подавить их. От них трудно избавиться; для этого потребуется время. Многие месяцы, а может, и годы.

Он жил как в лихорадке, потому что вы, негодяи, отравили его. Он неистовствовал… в ожидании следующей дозы…

Так сказал ныне покойный доктор Мэтью Рандолф о человеке, который тоже умер… И о многих других.

Они с Дженной не раз возвращались к этой проблеме. Лихорадочное возбуждение время от времени охватывало его, и единственным лекарством, которое ему помогало, оставалась Дженна. Они отправлялись в далекие прогулки. Майкл пускался бежать и бегал до тех пор, пока пот не заливал глаза, а сердце не начинало колотиться. Но лихорадочное состояние проходило, заряд взрывчатки в его черепе рассасывался – звуки выстрелов смолкали.

Он стал лучше спать, а если и просыпался неожиданно, то тянулся к ней, а не к оружию под подушкой. В их доме не было оружия. У них никогда не будет его, где бы они теперь ни жили.

Хлопнула входная дверь.

– Михаил! – послышался веселый голос из гостиной.

– Я здесь! – Он повернулся в своем кожаном вращающемся кресле – последнем приобретении Дженны для обстановки кабинета.

Дженна вошла в залитое светом помещение. Ее длинные светлые локоны выбивались из-под темной вязаной шапочки, твидовое пальто застегнуто на все пуговицы. Осенняя свежесть давала знать о себе. Она опустила на пол парусиновую сумку, подошла и чмокнула Майкла в губы.

– Здесь книги, которые ты просил. Никто не звонил? Меня ввели в Комитет по студенческим международным обменам. Похоже, сегодня вечером мне предстоит позаседать.

– Точно. В восемь часов у декана Крейна.

– Здорово!

– Ты довольна?

– Я чувствую, что смогу принести пользу. Нет, правда. И дело не только в знании языков. Я способна лучше других разбираться в бюрократической правительственной писанине и отбирать наиболее способных ребят. Временами мне ужасно трудно оставаться честной. Мне кажется, что я делаю что-то не то.

Они рассмеялись. Хейвелок взял Дженну за руку.

– Звонил еще кое-кто.

– Кто?

– Беркуист.

Дженна окаменела.

– Он не пытался связаться с тобой с того времени, как ты представил свой доклад.

– Президент уважил мою просьбу. Я просил его оставить нас в покое.

– Тогда зачем же он звонил? Что еще хочет?

– Ничего. Он решил, что мне надо рассказать новости.

– Какие?

– Лоринг поправился, но на оперативную работу он не вернется.

– Я очень рада. И тому, и другому.

– Надеюсь, что он это переживет.

– Наверное. Они сделают его стратегом.

– Именно это я и предложил.

– Я так и думала.

Майкл отпустил ее руку и сказал:

– А Деккер не выжил.

– Как?!

– Это случилось давно, они просто скрывали. Да простит меня бог, с ним поступили великодушно. На следующее утро после «Ущелья Сенеки» он вышел на улицу. Люди Пирса ждали его в машине. Охрана не успела дернуться, как он шагнул под пули. И умер с «Боевым гимном Республики» на устах. Капитан-лейтенант искал смерти.

– Смерть фанатика.

– Бессмысленная. Он решил, что все кончено. А ведь еще мог принести немало пользы.

– Теперь это – история, Михаил.

– Да, история, – согласился Хейвелок.

Дженна подошла к парусиновой сумке и извлекла из нее книги.

– Я пила кофе с Харри Льюисом. Сдается мне, он собирается с духом, чтобы признаться тебе.

– Березка, – улыбнулся Майкл. – Об этом он станет рассказывать своим внукам. Он им поведает, как профессор Харри Льюис был тайным агентом и даже имел секретный псевдоним.

– Мне кажется, что он не очень гордится этим.

– Почему нет? Харри не сделал ничего плохого и действовал лучше многих иных. Кроме того, не забывай, что он предложил мне работу, которая по странному совпадению мне очень нравится… Давай как-нибудь пригласим профессора с женой на ужин, а когда зазвонит телефон, – я об этом позабочусь, не сомневайся! – я подниму трубку и скажу, что вызывают Березку.

– Нет, Михаил, ты неисправим, – рассмеялась Дженна.

– Мне тревожно, – произнес Майкл без улыбки.

– Это из-за звонка президента.

– Что-то мне очень тревожно, – проворчал он.

– Ну, в таком случае пошли гулять.

Они поднялись по крутому склону холма, расположенного в нескольких милях к западу от их дома. Высокая трава стелилась под ветром. По ярко-синему небу неслись редкие, растрепанные облака. С севера на юг, огибая холм, текла река. Ветер гнал рябь по воде, река блестела и переливалась золотом, в которое макали ветви прибрежные деревья.

– Мы как-то устроили пикник в Праге, – сказал Майкл, глядя вниз. – Помнишь? Там под холмом тоже была река.

– Мы и здесь можем устроить пикник, – ответила Дженна, не сводя с него глаз. – Холодное вино, салат и эти ужасные твои любимые сандвичи.

– Ветчина, сыр, сельдерей, лук и горчица.

– Точно, – улыбнулась Дженна. – К сожалению, такое не забывается.

– Если бы я был знаменитым, то этот сандвич назвали бы моим именем, и он оказался бы в меню каждого американского дома.

– В таком случае лучше постарайся оставаться безвестным как можно дольше, дорогой.

Внезапно улыбка с его лица исчезла.

– Ты сильнее меня, Дженна.

– Если тебе так хочется – пожалуйста. Но это неправда.

– Эта тревога… Она не отпускает меня.

– Это депрессия, Михаил. Она постепенно пройдет. Ты это знаешь не хуже меня.

– Да, но когда мне становится плохо – мне нужна ты. А у тебя такого не бывает.

– Почему? Я очень в тебе нуждаюсь.

– Не в этом смысле.

– Понимаешь, мне не пришлось пережить то, что пережил ты. Есть еще один важный фактор. Бремя ответственности всегда лежало на тебе, а не на мне. Любое решение, которое ты принимал, стоило тебе нервных затрат. Тебе, а не мне. Я всегда могла спрятаться за твоей спиной. Я просто не смогла бы сделать того, что делал ты. Просто потому, что я слабее тебя.

– Неправда.

– Ну, скажем, я не такая выносливая. Это правда. Все те недели, когда я бежала как очумелая, я не могла ни о чем думать. Мне надо было остановиться, перевести дух. У меня просто не было сил соображать. Не могу объяснить почему. Не могла, и все. А ты – мог. И в детстве, и взрослым. Теперь ты расплачиваешься за то, что сделал… за то, что сделали с тобой. Но это пройдет. Уже проходит.

– В детстве… – эхом откликнулся Майкл, глядя вдаль. – Я его вижу, этого мальчишку, чувствую, но на самом деле совсем не знаю. Помню, когда ему становилось страшно, хотелось есть или он боялся уснуть, он в сумерках забирался на дерево и высматривал вражеские патрули. Если никого поблизости не было, он спускался вниз и начинал носиться по полям… Он бегал что было сил и через некоторое время начинал чувствовать себя лучше, как-то увереннее. Потом он находил какой-нибудь окоп, овраг, брошенный амбар и засыпал. Шестилетка получал своего рода допинг в виде дополнительной порции кислорода. Это помогало, что и было самым главным. Лихорадка проходила.

Дженна коснулась его руки, посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

– Беги, Михаил. Беги вниз по склону и подожди меня там. Но только ты сам! Ну, давай, лентяй! Вперед!

И он побежал – широкими, размашистыми шагами, чувствуя твердую землю под ногами. Ветер бил в лицо, холодил тело, наполнял новым дыханием. Сбежав с холма, он остановился, глубоко дыша. Непроизвольный смех облегчения вырвался из груди. Лихорадка отступила; скоро она исчезнет вовсе. Как тогда.

Майкл взглянул на вершину холма. За спиной Дженны на ярко-голубом небе сияло солнце. Захлебываясь воздухом, он закричал:

– Эй, лентяйка! Поторопись-ка! Я заставлю тебя бежать до самого дома. До нашего дома!

– У порога я подставлю тебе ножку, – прокричала в ответ Дженна, быстро шагая вниз. – Ты знаешь, это я умею!