— Пожалуйста, только не обижайтесь, — опять вмешался Бонди, — тут дело не в вашей личности, а в таблице ваших чувственных реакций. Она показывает: у вас выработался известный антагонизм к технике, что является следствием военного опыта и детских переживаний. Это всего лишь потенциальный антагонизм, он ограничен у вас областью подсознания. Но даже возможность возмущения подсознательной области у сотрудника «мозга» должна быть заранее исключена. Мы прекрасно понимаем желание доктора Скривена воспользоваться вашей драгоценной научной помощью, но…

— Понимаю! — прервал его Ли. — Но… вы почувствовали бы себя лучше, если бы я со следующим же самолетом отправился назад, в Австралию. Верно?

Голова его склонилась под этим последним ударом. Всего сутки назад понятие «мозг» было для него чем-то туманным, почти нереальным. А за это короткое время ему приоткрылся совершенно новый мир потрясающих откровений, мир, обладающий магнетически притягательной силой благодаря невиданным возможностям исследования. Его труд, достижения всей его жизни не могли дать науке тех результатов, какие он при помощи «мозга» получил бы здесь в течение считанных дней. А его вспыхнувшая любовь? Ведь и Уну Даль-борг он больше не увидит, если уйдет отсюда опороченным этой оценкой.

— Жаль, что вам пришлось попусту потратить на меня столько времени, — сказал он вслух. — Я отнюдь не убежден в правильности этого анализа, но, к сожалению, не могу доказать и обратного. Это все, надо полагать? И мне следует подумать об отъезде?

— Вот ваш паспорт, доктор Ли!

Машинально он взял протянутый ему доктором Бонди листок желтой бумаги. И уже приоткрыл дверь, когда услышал сзади резкий окрик:

— Доктор Ли! Одну минуту, пожалуйста!

Он вздрогнул и обернулся.

— Что еще?

— Почему вы не прочтете того, что написано у вас в паспорте?

Недоверчиво поглядел он на желтый листок. Какие новые истязания готовили ему эти господа? Потом, широко раскрыв от удивления глаза, стал читать: «Ли, Семпер Фиделис, возраст — 55 лет, потенциал мозговой коры — 119 %, чувствительность — 208 %, приспособляемость к людям — 95 %, служебная квалификация — 100 %…» Следовали прочие пункты, но он уж не мог читать дальше. Он тупо глядел на врачей, а те, с одинаково сияющими физиономиями, казались близнецами.

Ли так и не понял, кто из них первым произнес: «Поздравляем вас, доктор Ли, сердечно поздравляем! Вот позади и самое последнее испытание: нам требовалось выяснить, как вы поведете себя при глубоком разочаровании!.. Вы сдали экзамен на отлично! Позвольте же от души пожать вам руку!»

Центр восприятий 36, лаборатория доктора Ли внутри «мозга», был похож на центр восприятий 27 во всем, за исключением внутреннего оборудования. Дело в том, что все центры восприятий в общем строились по однотипному плану. Самые разнообразные центры восприятий располагались в «затылочной доле», многие другие центры были встроены в искусственные, бетонные стены «костной ткани», которая в свою очередь покоилась внутри «костей», то есть в слое скального грунта толщиной более километра.

У каждого центра восприятий имелась своя шахта подъемника, и все эти шахты вели сквозь бетонный вал костной ткани вниз, к Центральной станции, главному транспортному узлу «мозга». Кроме того, другим, противоположным концом коридора каждый центр восприятий соединялся с одним из эскалаторных путей, змеившихся в глубинах «мозга». Однако напрямую или по диагоналям отдельные центры восприятий между собой связаны не были. В силу чрезвычайной разносторонности и секретности проектов, поступавших на обработку в «мозг», каждый центр восприятий был полностью изолирован от своих соседей.

Вскоре Ли убедился, что его здешнее бытие не очень-то отличается от жизни в австралийской пустыне, по крайней мере в смысле изоляции от внешнего мира. В соседних лабораториях, возможно, работали физики-атомники или эксперты по управляемым снарядам; в содружестве с «мозгом» эти люди, быть может, мудрили над расчетами баллистических траекторий, нацеленных на жизненные центры других стран… Возможно, тут же рядом какой-нибудь интеллигентного вида библиотекарь подбирал современную продукцию иностранных издательств, чтобы предложить ее гигантскому «мозгу» для анализа содержания. Быть может, по соседству находились лаборатории, где разрабатывались планы военных кампаний с применением химических средств нападения. Или какой-нибудь астроном, миролюбиво освобожденный от воинственных задач, использовал грандиозную математическую мощь «мозга» для вычисления кометных орбит, а эти вычисления в свою очередь превращались в исходные данные для других космических расчетов, связанных с маскировкой тех искусственных небесных тел, которые человечество исподволь готовит для будущих войн…

Да, соседей своих Ли не знал, но одно он знал твердо: почти любая проблема, которую предлагали решить «мозгу», прямо или косвенно являлась проблемой военной.

Порой, чаще всего в часы усталости, он начинал почти физически ощущать тяжесть тех миллионов тонн скального грунта, что находились над его головой; казалось, он заживо погребен в гигантской гробнице фараонов. Бывало и так, что в минуты умственного переутомления, например на исходе долгого трудового дня, он испытывал на себе эманацию титанических интеллектуальных сил, излучаемых «мозгом», то есть нечто подобное тому, что подчас ощущаешь, находясь в обществе гениального человека. Мысль о том, что вся эта титаническая деятельность посвящена целям войны, тяжко угнетала его.

Есть ли здесь, в этом колоссальном мире науки, кто-нибудь, кто трудится над предотвращением войн? Если и есть, то всего лишь единицы, одиночки. Одним из них, возможно, является Скривен, если у него здесь своя лаборатория и хватает времени работать в ней. Ничего определенного Ли об этом не знал. Он не видел Скривена с тех пор, как тот произнес свое сенсационное вступительное слово перед торжественной церемонией «присяги на верность мозгу». В ней участвовали вновь принятые на работу сотрудники, в том числе и Ли.

Глубоко в недрах земли, под величественным куполом с картинами-мозаиками собрались они у подножия статуи Мыслителя. И, хотя было их несколько сот человек, они чувствовали себя затерянными среди этих грандиозных подземных просторов. Как только Скривен поднялся на цоколь статуи, наступила торжественная тишина. Момент был поистине патетический и речь Скривена вполне соответствовала величию обстановки и серьезному настроению собравшихся…

— Мы собрались здесь, где предстают нашему взору этапы вечной эволюции человеческого рода…

Все вы приступаете к служению «мозгу», и я хочу вместе с вами проследить процесс эволюционного развития за последние столетия, чтобы вы уяснили себе, зачем создан «мозг» и почему его создание явилось необходимым звеном все того же эволюционного процесса…

Пока естественные науки не вышли из детского возраста, человеческому индивидууму был еще доступен охват всех наук как единого целого, изучение этих наук в комплексе, овладение их законами. Выдающимися примерами таких мужей науки были Роджер Бэкон, много позднее — Лейбниц, Ньютон, Александр Гумбольдт, а в нашей стране Бенджамин Франклин. Вспомним и блистательное собрание универсальных умов, получивших название энциклопедистов!..

К началу XIX века, однако, развитие наук приобрело такой размах, а накопленная науками сокровищница знаний стала столь грандиозной, что даже гениальным умам сделалось не под силу овладевать всеми науками в полном объеме, согласовывать их друг с другом, направлять их…

Естественные границы человеческого мозга принудили человечество перейти к специализации наук, и эта специализация стала важнейшим этапом развития наук в XIX столетии. Но, обеспечив, с одной стороны, возможность широчайшего развития наук, специализация, с другой стороны, привела и к серьезным отрицательным последствиям. Во-первых, ведущие ученые специальных областей настолько опередили своих современников по уровню знаний, что рядовому человеку стало уже не под силу следовать за своими учеными вождями. В результате ученый и его наука оторвались от обыкновенных людей, и у рядового, среднего человека это вызвало недоверие к науке, как бы ни были для него благотворны иные достижения ученых-первооткрывателей.