А вообще, много знал он про Всесвятскую, много всякого и разного. Порой это «всякое», будучи не равно объективно подано от многообразно «сердобольных» сторон, радикальнейше отличалось от «разного». Однако именно эти разночтения позволяли матроне столь продолжительно занимать должность главаря в наиглавнейшем культурном месте, неизменно экспонирующем лучшее мировое и отечественное изобразительное искусство.

Однако в этом кабинете раньше он не бывал, не довелось. Да и с покойной Коробьянкиной, хоть и наслышан был о той всякого, знаком был едва-едва, практически не пересекаясь делами. Нередко художественная общественность, скапливаясь по поводу и без, дробилась на группки, и уже они, кулуарные, малые и побольше, состоящие из лиц и имён, фланировали промеж остальных с целью освежить последние сведения насчёт движения должностей внутри корпорации. Алабин, натыкаясь то на одного, то на другого знакомца, ни разу так и не столкнулся с замшей: ни лбами, ни общими интересами. Сначала было попросту ни к чему; позже, когда стало во имя чего, предпочитал уже саму Всесвятскую, приголубившую и вписавшую Льва Арсеньевича в свой ближний круг.

— Полностью разделяю и подписываюсь! — Он протянул руку поднявшемуся навстречу ему Темницкому и с улыбкой добавил: — Военнопленное искусство должно перестать быть трофейным.

— Что, уже в курсе? — Хозяин кабинета слегка удивился такому дополнению и обеими руками крепко сжал Лёве кисть. После чего произвёл широкий приглашающий жест и указал на кресло против стола. — Присаживайтесь, Лев Арсеньевич, есть разговор, и, думаю, обоюдно приятный. — И сел сам. — Мы ведь, в общем-то, знакомы, если мне память не изменяет, верно? Ещё о-ох с каких времён.

— Ну да, — так же улыбчиво пожал плечами Алабин, — помнится, родители наши знавались, но и не так, правда, чтобы домами дружили, но ведь общались меж собой в какие-то те ещё времена, да?

— Как же, как же, — отозвался Темницкий, — мама моя и по сей день фамилию вашу вспоминает, говорит, какая прекрасная семья у нашего шефа, — они ведь вместе работали с вашим отцом. Или чего-то путаю?

— Нет, не путаете, Евгений Романыч, — согласился Алабин, — я тоже в курсе, хотя и мхом всё это за давностью лет поросло.

— Да-да… — грустно согласился Темницкий, — а папа-то как, в силе ещё? В порядке?

— Да там же всё, директорствует у себя в институте, ну и в Академии попутно трудится. Кажется, он там у них академик-секретарь или что-то такое, но тоже металлическое.

Оба синхронно улыбнулись, оценив шутку, после чего Темницкий, чуть театрально вздохнув, добавил:

— Жаль, не довелось раньше повстречаться, Лев Арсеньич, вполне могли бы давно трудиться бок о бок, над общим делом каким-нибудь. Тем более что вокруг теперь все только и говорят: Алабин — бренд, Алабин — качество. К тому же не жалуется на отсутствие внимания к своей персоне со стороны всяких там СМИ. Так что есть повод познакомиться поближе, дорогой друг, интересные дела начинаются, кончился культурный застой, пора, как говорится, закрома распахивать, свежий ветер впускать, пересматривать стратегию культурных ценностей наших.

— Это вы насчёт того, что скоро вещи можно будет своими именами называть? — не менее театрально подёрнув бровями, озадачил его Лёва.

— Это вы о чём? — не понял Темницкий. — Какие вещи? Какими именами?

— Да была история, помнится, принёс я как-то ещё по молодому делу коровинские эскизы к вам на атрибуцию, со стены баса Большого театра Гудилина снятые, ещё когда вы при Третьяковке обретались, припоминаете? Так вот, получил отлуп, по полной программе, к тому же никак не мотивированный. И подпись — «Е. Р. Темницкий, старший эксперт».

Темницкий расхохотался:

— А-а, вот вы о чём! Ну что ж, всякие бывали случаи, не скрою, может, и ошибочка вышла, не знаю, не знаю, не припомню уж теперь… — И глянул на Лёву. — А почему ж не пришёл-то ко мне, Лев Арсеньич, коль уж заприметил меня там?

Алабин отмахнулся:

— Да-а, не стоило того, не хотел скандалить, пережил я тогда это дело. Зато теперь вот сидим тут, общаемся честь по чести, а могли б и разругаться насмерть. И кому от этого было бы хорошо?

И по-доброму глянул на первого зама примадонны. Тот явно чего-то хотел. Не самого, кажется, неприятного.

— Вот именно. — Темницкий, казалось, даже обрадовался. — Слова твои, Лев Арсеньич, просто золотые, не меньше! — И с тем же вопросом в ответном порядке глянул на гостя: — Может, окончательно на «ты», как думаешь? По старой жизни если, а?

— Да легко! — недолго думая, согласился гость. — Без проблем, Жень. Даже в голову не бери, оно того не стоит.

И оба рассмеялись легко и непринуждённо, уже как старые, проверенные временем знакомцы.

Темницкий прошел к стеллажу, распахнул створки одного из отделений, выудил оттуда бутылку скотча, плеснул в два стакана. Кивнул в Лёвину сторону:

— Ну что, закрепим? — и, артистично чокнувшись о воздух, махнул свою.

Лёва тоже отхлебнул, не до конца. Поставил. Не хотелось с самого начала вписываться в головняк, поскольку причина для этого уже объявилась. Виски был дорогой, он понял это не по бутылке, а выловив послевкусие. В нёбо отдавало чуть-чуть черносливом с лёгкой нотой копчёности, именно так, как он любил. А ещё знал, что совершенно убойный аромат копчёности этому непростому напитку придаёт предварительная сушка ячменя в торфяном дыму, после чего виски становится дорогостоящим и считается уже высококачественным. Лучше этого вискаря был лишь островной, ужасно ядрёный, но и нежный, чрезвычайно дымный и могучий мягким воздействием на разум. Ему привозили его по заказу, с острова Айла. Там он варился старинным способом на одной из пяти шотландских вискокурен, оставшихся неуничтоженными. Остальные закрыли из-за неудобства расположения и занудности процесса варки. Тот огорчительный факт, что начиная с недавних времён Лёва стал поддавать уже вполне всерьёз, не беря прежних продолжительных перерывов от одного обидного провала в делах до очередного, в немалой степени связан был с островом Айла.

— Вот я и говорю, — продолжил оборванную мысль Темницкий, — экспертом я послужил, что было, то было, а оттуда уже в министерство ушёл, в департамент по сохранению культурных ценностей, начотдела экспертизы. Ну а через пару лет на зама департамента поставили.

И вопросительно кивнул на бутылку. Лёва сделал оградительный жест рукой и глазами поблагодарил хозяина за приглашение надраться. Понял уже, что к осуществлению такого решения вся эта приятная обстановка слишком уж располагает. Однако получится несколько сверх нужды. Тем временем Темницкий махнул вторую и продолжил:

— Дальше — больше, сам знаешь. Комиссию создали по экспертизе и оценке культурных ценностей, ну тех, что обратили в собственность Эрэф. Ну и снова без меня не обошлось, туда же сунули, замом председателя.

— Так ты там, получается, с самого начала? — удивился Алабин и всё же потянулся рукой к вискарю.

Плеснул на два пальца, отхлебнул, поставил.

— Ну, так и я о том! — то ли притворно сокрушаясь, то ли подтверждая тем самым собственный загадочный статус, воскликнул Темницкий. — Это ж геморрой, и только, — чистейшей воды гемор! Не мне тебе объяснять, Лёва, в какой мы, если уж на то пошло, глубокой жопе сидим. Одно с другим не бьётся, третье с четвёртым не сходится, два закона, сам знаешь каких, имеем. Что первый этот, о сохранении культурных ценностей, где про ввоз и вывоз толкуется, ельцинский ещё, ну, ты и сам знаешь прекрасно. Что этот теперь, более-менее свежий в сравнении с тем, — о реституции. По тому — можно, по другому — всё наоборот. В общем, всё до первой же таможни, как всегда. А там спросят, у них-то не застоится, у негодяйского племени: вы чего, друзья дорогие, совсем охренели? Никто же дальше жопного копчика думать так и не научился, Лев Арсеньич, ничего ни с чем не увязано, ничто ни для чего не готово. И к тому же все против всех. Депутаты — эти в свою игру играют. Орут, ни грамма в рот, ни сантиметра в… ну ты сам знаешь куда… То бишь пошли они на хрен все, немцы эти с голландцами и всеми остальными нерусскими претендентами на национальное достояние! Они когда нас воевали — ну, это про немцев только, правда, — то, поди, особо не задумывались, жгли себе, убивали, насиловали, хапали чего ни попадя, музеи наши до нитки обирали, всё ценное повывезли, Янтарную вон эту комнату хрена с два нашли! А когда уже мы к ним пришли, то ни-ни, не моги, неможно, а коль уж взял, то теперь будь любезен взад вернуть, битте шон, руссише швайн.