Что-то очень мягкое. Нежное вторжение в сон. Дождь. Легкий прилив. Но это не был ни дождь, ни прилив, это было что-то другое… Другое? Я искала слово. Я знала, что оно существует, но я его забыла. Очень красивое слово. Главное слово. А вторжение продолжалось, разливалось по мне, захватывало спящие клетки моего мозга…

Музыка!

Я проснулась. В ночи кто-то играл на пианино. Кто-то? Я встала из-за стола, за которым спала, положив голову на руки, и тихо прошла в гостиную.

Жан сидел за пианино. Он все еще был в кожаной куртке, и входная дверь за ним была открыта, к радости маленьких кровожадных бестий.

Я люблю смотреть на него тайком. Так я будто краду что-то у времени, которое нам отмерено.

Я смотрела на него - подарок. Я слушала его - Моцарт.

Я смотрела, как он будит, запускает остановившееся сердце Фонкода. Иногда он морщился от фальшивой ноты: пианино, как и каждый год, нуждалось в настройке.

Я не могла выдержать долго.

Я подошла и обняла его за шею, и он целовал голую кожу, оказавшуюся у его губ.

Это было восхитительно, и я представила себе лето, полное поцелуев. Он посадил меня к себе на колени, одной рукой обнимая меня за талию, а другой мягко продолжая играть. Я сказала “как красиво!”, он сказал “как фальшиво!” и пожаловался, что пианино пострадало от зимней сырости. Завтра он вскроет ему живот, в случае необходимости разберет его целиком…

Ой! Я забыла сказать ему о передаче!

- Так ты слушала? - спросил он с неудержимым мужским кокетством, но тут же добавил: “Мне кажется, получилось хорошо” тоном, каким Поль говорит “мне кажется, я справился с этим немецким сочинением!”.

Мы оба знали, что получилось хорошо, и это нас потрясло. Эта симфония в Версале была не просто профессионально сделанной работой, она была вехой в нашей жизни.

- Мы на недельку сьездим куда-нибудь вдвоем, - сказал Жан. - Мы это заслужили!

Да! Да! Мне очень этого хочется. Настолько, что мне стыдно. Я пытаюсь задушить мечту, представляя себе все возможные катастрофы, способные обрушиться на Фонкод в мое отсутствие. Что, если дети заболеют? Если их придет резать бродяга? А если гадюка? А если пожар?

- Но ведь Консепсьон обещала остаться! Мне кажется, это успокаивает!

В какой-то степени - да…

- В конце концов, они уже не дети!

- Справедливо…

- Похоже, ты просто не хочешь со мной ехать?

- О! - возмущенно воскликнула я.

Он выиграл. Мое чувство вины со сломанной шеей валялось у наших ног.

- Согласна?

- Согласна!

Осмелевший от нашей неподвижности рой комаров разжился пинтой свежей крови.

- Попались!

Мальчишки только что вошли в комнату: Альбин как всегда - гогоча, Поль - с обеспокоенным видом.

- Где вы были?

- Мы пошли поцеловать коня, - сказал Поль.

- Тебя это и печалит, малыш?

- Не зови его “малыш”! - взвился Альбин.

- Что с тобой?

- Тибер очень состарился,- сказал Поль с легкой дрожью в голосе.

- Это потому, что зимой он скучает без нас! - сказал его брат. - В этом-то все и дело!

- Как и это бедное старое пианино, - сказал Жан, погладив клавиши.

- Но все-таки… сказал Поль, глядя на меня так, будто я могла все устроить: остановить время, вернуть молодость старому розовому коню, которого мы так любим. - Все-таки… - повторил он.

Нежный маленький мальчик, с сожалением покидающий детство. Четырнадцать лет - прекрасный и неудобный возраст между детством и юностью…

Чтобы прервать ход его мыслей, я предложила пойти поужинать. Все трое переглянулись и разразились смехом.

- Она действительно не знает! - сказал Альбин.

- Угадай, куда я водил этих молодых людей? - спросил Жан

(И тут-же все рассказал, потому что я никогда ничего не угадываю)

- Я возил их к Пуану!

Какая замечательная идея! Пуан, Лувр, визит в порт Роттердама - это вещи, которые ребенок никогда не забывает.

- Девятую надо было отметить! - сказал Жан.

- Признаться, я не очень любил Шуберта, - заржал Альбин, - но после обеда у Пуана я с ним подружился!

Я спросила: “ Было хорошо?”, и они снова расхохотались.

- Это было легендарно, - сказал Жан. - Знаешь, я не заказывал столик, идея пришла мне во время финала. Когда мы приехали было 2:20 и метрдотель был в ужасе. Я собрался уходить, и тут пришла мадам Пуан…

- Она закричала, увидев папу!

Закричала? Почему она закричала? Потому, что она его только что слушала, потому что она его узнала и на волне восторга им накрыли столик, шампанское потекло в бокалы, и церемония состоялась.

- Я даже курил сигару! - уточнил Альбин.

- Не дури меня!

Но это правда! Жан дал ему выкурить сигару, этому шестнадцатилетнему ребенку! А впрочем, почему бы и нет?

- Там были пирамидки из масла и совершенно глухой министр, который знаком с бабушкой, - сказал Поль и спросил, люблю ли я утят в майоране по рецепту папаши Жюля. Но я ничего не могла ему на это ответить, я никогда не была у Пуана. Поль был возмущен.

- Папа! Ты должен ее сводить!

- Завтра, - сказал Жан. - Нет, лучше послезавтра. Там ждут Ла Сангрию. Мадам Пуан меня представит и хоп! мы подпишем контракт! Мечты, мечты! И вообще, ваша мать все равно не хочет со мной ехать!

- Это правда?! - мальчишки в ярости.

Конечно, нет! Я сказала “да”, я еду!

Они успокаиваются.

- Ты не думай, что ты нам так уж необходима! - говорит мне Альбин.

- Мы прекрасно можем обойтись и без тебя! - уточняет Поль.

Их бы слова да Богу в уши!

Я зеваю от усталости. Мне осталось только убрать портящиеся продукты со стола и пойти спать, отклонив небольшую партию в бильярд, предложенную мальчишками. Партию в бильярд! Да я на ногах не стою!

- Ты скучная, - заявляет Альбин. - Когда пора играть, ты никогда не стоишь на ногах.

Я смеюсь. Ну и энергия!

Когда я входила в свою комнату, тонко пробило полночь. Мы даже часы завели! В полусне я разделась и погрузилась в постель под балдахином из вышитого муслина, который хранил еще мои девические мечты.

Много позже в комнату вошел Жан. Он опустошил карманы, произвел ужасающий шум, снимая ботинки, разбросал свою одежду во все стороны, открыл краны, почистил зубы… Я слышала обрывки обращенных ко мне фраз, которые усталость не давала мне связать воедино…

- …Да ты спишь, ангел мой!

Я крикнула «Нет!» и провалилась в глубокий сон. Конечно, я смутно чувствовала, как кто-то лезет в постель и обнимает меня. Но, так как я не была уверена, что это Жан, я продолжала спать. Кажется, однако, я спросила у него, не спал ли он с Консепсьон. Я этого совершенно не помню, но верю, что это было, раз он так утверждает. А потом я уже не чувствовала ни его поцелуев, ни комариных.

Шторы не были задернуты. Когда я проснулась, полосы света тянулись ко мне сквозь ставни.

Все тихо, мы в отпуске.

Жан спал рядом со мной, положив голову на вышитую подушку.

Консепсьон позаботилась постелить нам самое красивое белье с кружевами и переплетенными буквами Ф и П - единственные инициалы, никогда не принадлежавшие ни одной из ветвей нашего рода, что меня всегда смущало.

Жан был очень красив (золотой лоб, черный нос, золотой рот, черная шея) в полосах света и тени.

Эта картина родила во мне рой проектов, и я допустила ошибку, не приступив тотчас к их исполнению. Но нет, вместо того, чтобы броситься на своего мужа, я имела глупость посмотреть на часы! Оказалось, уже больше 10 часов. Тут же я бросилась к окну и распахнула ставни, они щелкнули и моментально привлекли внимание Консепсьон.

Она выскочила из кухни и закричала мне:

- Я иду!

Шум и свет разбудили Жана

- Отпуск! - сказал он и протянул ко мне руки.

Я жестом остановила его:

- Подожди, сейчас придет Консепсьон!

- Слушай, это уже навязчивая идея! - закричал он.

Я не могла понять, в чем дело, потому что не помнила, что говорила ему вчера вечером. Он освежил мне память и сказал, что он не только никогда не спал с Консепсьон, но даже никогда не думал об этом. Он играл моей рукой, и все вокруг нас заволоклось сиянием, как в сказках.