– Все ты со своим блядским ротатором,- сказал Эрик.

– Мне страшно,- сказала Глория.

– Нам всем страшно,- сказал Луи.

Тут к двери снаружи подошли. БАМ, БАМ, БАМ, БАМ!

– Чего? – спросил Луи.- В чем дело?

– Открывай дверь на хуй!

– Никого нет дома,- сказал Эрик.

– Я вам, ублюдки, покажу!

– Ой, сэр, покажите мне, пожалуйста! – крикнул Эрик.

– Ты зачем это сказал? – спросила Глория.

– Черт,- сказал Эрик.- Я просто пытаюсь ему не перечить.

– Открывайте, или я так зайду!

– С таким же успехом можешь и потрудиться,- сказал Луи.- А мы посмотрим, как у тебя получится.

Они услышали, как туша навалилась на дверь. Та выгнулась и подалась.

– Все ты со своим блядским ротатором,- сказал Эрик.

– Это хорошая была машина.

– Помоги мне дверь подпереть,- сказал Эрик. Они уперлись в дверь, противостоя гигантской массе. Дверь слабла. Потом донесся еще один голос:

– Эй, что тут происходит?

– Я сейчас этим хулиганам урок преподам, вот что тут происходит!

– Дверь сломаешь – вызову полицию.

– Че?

Еще один бросок на дверь – и все успокоилось. Остались только голоса.

– Меня досрочно освободили за оскорбление действием. Может, и не стоит сейчас так кипятиться.

– Ага, ты это… остынь, чтоб никого не покалечить.

– Но они мне купаться мешали.

– Есть вещи поважнее купания, мужик.

– Например, пожрать,- сказал через дверь Луи. БАМ! БАМ! БАМ! БАМ!

– Тебе чего надо? – спросил Эрик.

– Слушайте сюда, ребята! Еще хоть один звук от вас – всего один – и я зайду!

Эрик и Луи промолчали. Два толстяка удалились по лестнице.

– По-мойму, мы б их завалили,- сказал Эрик-Жирные ж неповоротливые. Легко.

– Ага,- сказал Луи.- По-моему тоже, мы б их завалили. То есть если б захотели.

– У нас пиво кончилось,- сказала Глория.- А холодненького бы не помешало. У меня совсем нервы разболтались.

– Ладно, Луи,- сказал Эрик.- Ты идешь за пивом, а я плачу.

– Нет,- ответил Луи,- идешь ты, плачу я.

– Я плачу,- сказал Эрик,- а за пивом отправим Глорию.

– Ладно,- сказал Луи.

Эрик дал Глории денег, проинструктировал, они открыли дверь и выпустили ее. В бассейне никого не было. Славное калифорнийское утречко – смог, затхло и безжизненно.

– Все ты со своим блядским ротатором,- сказал Эрик.

– Да хороший журналец,- ответил Луи.- Не хуже других.

– Наверно.

А потом они вставали и садились, садились и вставали, дожидаясь, когда же Глория вернется с холодным пивом.

В «Голодном алмазе» был понедельник. Внутри всего двое – Мел и бармен. Днем по понедельникам Лос-Анджелес – ебеня; даже вечером в пятницу это ебеня, но особенно – днем по понедельникам. Бармен – его звали Карл – пил втихаря у себя под стойкой, а напротив него лениво нависал над выдохшимся зеленым пивом Мел.

– Я те должен че-то сказать,- сказал Мел.

– Валяй,- ответил бармен.

– Тут это… как-то вечером мне один тип звонит – я раньше с ним работал в Акроне. Его уволили, потому что бухал, а он женился на медсестре, и теперь эта медсестра его кормит. Мне такие люди до лампочки, но сам же знаешь, какой сейчас народ – как бы виснут на тебе.

– Ну,- сказал бармен.

– В общем, они мне звонят… Слушай, плесни-ка мне еще пива, это просто моча какая-то.

– Ладно, только ты пей быстрее. Оно выдыхается через час.

– Хорошо… и говорят мне, что решили нехватку мяса – я думаю: «Какая такая нехватка мяса?» – и чтоб я приезжал. Мне делать нечего, я беру и еду. Играют «Сент-Луисские Бараны», и этот мужик, Эл зовут, включает телик, и мы садимся смотреть. Эрика – это ее так зовут,- она где-то на кухне салат делает, а я пару упаковок пива привез. Здрасьте, говорю, Эл откупоривает, там славно и тепло, духовка включена… В общем, удобно. Они, похоже, пару дней не ругались, ситуация спокойная. Эл что-то тележит про Рейгана, про безработицу, только я ему ответить не могу, мне скучно. Понимаешь, плевать мне, прогнила страна или нет, если только мне самому все удается.

– Нуда,- сказал бармен, отхлебнув под стойкой.

– В общем. Она выходит, садится с нами, пиво пьет. Эрика. Медсестра. Говорит, для всех врачей больные – как скот. Говорит, все врачи шустрят. Думают, свое не пахнет. И ей лучше бы с Элом, чем с каким-нибудь врачом из нынешних. Ну а это глупое заявление, так?

– Я-то Эла не знаю,- ответил бармен.

– Ну, мы в картишки перекидываемся, «Бараны» проигрывают, и вот через несколько партий Эл мне говорит: «Знаешь, у меня странная жена. Ей нравится, чтобы кто-то смотрел, когда мы эт-са-мое». «Нуда,- подтверждает она,- меня это стимулирует». А Эл такой: «Но так трудно заставлять кого-то смотреть. Думаешь, вроде легко, а на самом деле дьявольски трудно…» Я им ничего не отвечаю.

Прошу две карты, ставку на никель повышаю. А она карты откладывает, и Эл свои бросает, и они оба встают. Она давай по комнате пятиться, Эл за ней. «Ты блядь,- говорит,- ты блядина ебаная!» Ходит мужик передо мной и жену свою блядью обзывает. «Блядь!» – орет на нее. Загоняет ее в угол, шмяк по морде и давай кофточку с нее сдирать. Опять орет: «Ты блядь!» – и опять ей по морде, она аж на ногах не удержалась. У нее уже юбка порвана, она ногами от него отбивается и кричит… Он ее подымает, целует, потом шварк на кушетку. И давай по ней ползать – целует, одежду на ней рвет. Потом трусики содрал и заработал. И пока он этим занимается, она из-под него зырит, все ли мне видно. Видит, что я наблюдаю,- и давай извиваться, просто как змея бесноватая. В общем, постарались они на славу, кончили; она встает и уходит в ванную, а Эл – на кухню за пивом. «Спасибо,- говорит, когда опять в комнату заходит,- ты нам очень помог».

– А потом что? – спросил бармен.

– Ну, «Бараны» наконец забили, в телевизоре шум поднялся, а она выходит из ванной и идет на кухню… Эл опять про Рейгана заводит. Говорит, это все – Упадок и Разрушение Запада, как Шпенглер* писал. Все такие жадные, такие растленные,

все прочно гниет. И вот в этом духе еще какое-то время тележит… Потом Эрика зовет нас за столик в кухне, а там уже накрыто, и мы садимся. Пахнет хорошо – жарким. А поверху – ломтики ананаса. Похоже на бедро – и я вижу там что-то вроде колена. «Эл,- говорю,- а ведь похоже на человечью ногу, если брать от колена и выше». «Нуда,- говорит Эл,- это она и есть».

– Так и сказал? – спросил бармен, нагибаясь отхлебнуть.

– Ну,- подтвердил Мел.- А когда такое слышишь, тут же прямо не знаешь, что и думать. Вот ты бы что подумал?

– Я бы подумал,- ответил бармен,- что это шутки у него такие.

– Само собой. Поэтому я ему говорю: «Отлично, отрежь-ка мне кусок получше». И Эл отрезал. Там и пюре было, и подливка, кукуруза, горячий хлеб, салат. А в салате – фаршированные оливки. Эл говорит: «Ты попробуй горчицы с мясом, острая, хорошо идет». Я мажу. Неплохое мясо… «Слушай, Эл,- говорю,- а ведь недурно. Что это?» «Ну я ж тебе говорю, Мел,- отвечает он,- это человеческая нога, бедро. От четырнадцатилетнего мальчишки – мы его на бульваре Голливуд подобрали, он стопом ехал. Позвали его к себе, накормили, он дня три-четыре посмотрел, как мы с Эрикой этим самым занимаемся, а потом нам надоело, поэтому мы его забили, выпотрошили, кишки в мусоропровод, а остальное – в морозилку. Гораздо лучше курицы, хотя вот стейку из филейной вырезки я бы не предпочел».

* Персонаж явно путает «Историю упадка и разрушения Римской империи» (1776-1788) английского историка Эдварда Гиббона (1737-1794) с «Закатом Европы» (1918-1922) немецкого философа Освальда Шпенглера (1880-1936).

– Так и сказал? – опять спросил бармен, нагибаясь за выпивкой.

– Так и сказал,- ответил Мел.- Плесни-ка мне еще пива.

Бармен плеснул еще. Мел продолжал:

– Ну, я, в общем, по-прежнему думаю, что он шутит, понимаешь, поэтому говорю: «Ладно, давай я к вам в морозилку гляну». А Эл такой: «Валяй, вон там». Дверцу открывает, а в морозилке – торс, полторы ноги, две руки и голова. Все нарублено. Выглядит очень аккуратно и чистенько, но мне все равно не нравится. Голова на нас смотрит, глаза голубые открыты, а из головы язык высовывается – примерз к нижней губе… «Господи ты боже мой, Эл,- говорю тут я,- да ты же убийца – это ж невероятно, это омерзительно!» А он отвечает: «Ты уже повзрослей когда-нибудь. Людей на войне бьют миллионами, да еще и медали дают за это. Половина всего народу на земном шаре дохнет с голоду, пока мы сидим и смотрим на это по телевизору»… Точно говорю тебе, Карл, тут у меня кухонные стены перед глазами поехали – я только и вижу, что эту голову, эти руки, ногу отрубленную… Убитое, оно же все такое тихонькое, а ты думаешь, что оно просто вопить должно, я не знаю… Короче, я к кухонной раковине – и давай блевать. Долго блевал. Потом Элу говорю: я пошел отсюда. Вот ты, Карл, ты бы там остался?