– Вон они, сукины дети. Как раз на ветре.

Надсмотрщик Онофре, откашлявшись, харкает через борт (с подветренной стороны) и, сощурясь, опять устремляет взгляд вдаль, на медленно приближающиеся с попутным ветром английские паруса, а тем временем Николас Маррахо, его друг Курро, остальные члены бригады и несколько морских пехотинцев освобождают шканцы, помогают спустить на воду все три шлюпки и привязать их к корме: это мера предосторожности, объяснил Онофре, поскольку при попадании пушечного ядра – а это неизбежно – они разлетаются по палубе ливнем острых щепок, способных нанести опасную рану.

– Охо-хо. Не нравится мне все это, парень.

– И не говори, дружище. Но кое-кто заплатит мне за все.

Маррахо произносит эти слова, думая о спине старшего лейтенанта Макуа, обтянутой синим сукном кафтана. Я все же доберусь до него, клянусь последними из умерших родных. И украдкой чмокает скрещенные пальцы. Теперь Онофре выкрикивает слова команд, повторяя распоряжения старшего боцмана Кампано, который тоже здесь, поблизости, а бригада продолжает возиться со шлюпками: нужно, чтобы в каждой были свинцовые фартуки, запас пакли, чтобы затыкать пробоины, гвоздей, кожи, замазки, каболок из расплетенных старых канатов, а также инструменты, необходимые для починки обшивки прямо во время боя, если понадобится. Маррахо подчиняется неохотно, старается не слишком напрягаться, и лишь когда боцман или надсмотрщик смотрят на него, изображает на лице страдание и делает вид, что прямо-таки горит на работе. На самом же деле он думает лишь о том, как бы расквитаться со старшим лейтенантом, который выволок его из таверны. Этой сволочи, что затащила меня сюда, я просто кишки выпущу. Где бы он ни был: внизу, на батарее, или на макушке самой высокой мачты. Пусть только попадется мне на глаза. В этой суматохе никто и не заметит. Клянусь. Чмок, чмок.

– Как ты, Куррийо?

– Да потихоньку.

– Как это – потихоньку?

– Да потихоньку.

Неуклюже укладывая в бухту перлинь под критическим взглядом надсмотрщика, Маррахо украдкой поглядывает по сторонам, на море и на смешанную эскадру, которой, несмотря на почти полное отсутствие ветра, все-таки удалось – этак неторопливо – развернуться носами норд. К Кадису, перешептываются вокруг оптимисты. Какой там, к чертовой матери, Кадис, думает Маррахо, охваченный мрачным предчувствием. Кадис далеко, а англичане – вот они. А к тому же франко-испанская линия баталии, не может не заметить барбатинец, представляет собою кое-как выстроенную, растянувшуюся почти на лигу дугу: где густо, где пусто, и, чтобы встать на свое место, одни корабли маневрируют всеми парусами, другие же, напротив, убирают их. Полная неразбериха. Даже Маррахо, не имеющий ни малейшего представления о тактике морского боя, теперь понимает то, что на рассвете объяснял новобранцам надсмотрщик Онофре. Две эскадры обычно выстраиваются параллельными линиями, палят друг по другу, а потом та, на чьей стороне ветер, старается рассечь вражеский строй и взять его в клещи, чтобы сосредоточить огонь сразу нескольких своих кораблей на судах противника и по одному потопить их или заставить сдаться; а бывает, направляет удар в самый центр линии, перпендикулярно или почти перпендикулярно к ней, чтобы ее рассечь (этот маневр требует решимости, мастерства и выдержки, потому что, пока доберешься до линии противника, тебе тоже не поздоровится). Обычная же тактика обороны заключается в том, чтобы противопоставить атакующим хорошо выстроенную, крепкую линию без брешей, в которые они могли бы вклиниться, и, пока они приближаются, гвоздить их орудийным огнем. А сегодня даже самому неопытному в морском деле испанцу ясно, что англичане, после разворота эскадры оказавшиеся слева от «Антильи», попытаются сделать именно это: прорезать линию, разделить ее части, охватить их собой. Причем ударят они в центр и в тыл, потому что теперь даже невооруженным глазом хорошо видно, что британские корабли идут двумя колоннами – так и прут нагло, при попутном ветре, не скрывая – если только это не какая-нибудь хитрость (говорят, что ими командует Нельсон, а с этим парнем, похоже, надо держать ухо востро), – что метят в самый центр строя союзной эскадры. Ну, строя – не строя, но ведь нужно же как-то это называть. Маррахо понимает, что слабого ветра, благоприятствующего англичанам, не хватает, чтобы испанцы и французы достаточно быстро завершили маневр. Весело, нечего сказать, думает он. Когда англичане подойдут на расстояние пушечного выстрела, линия союзников еще не успеет окончательно перестроиться, в ней останутся опасные бреши, в которые англичане смогут запросто вклиниться, чтобы обойти союзные корабли и зажать их в огненные клещи. Правда, Маррахо все же немного успокаивает внушительный вид собственной эскадры – весь этот лес мачт, горы парусов, подсвеченных еще почти горизонтальными лучами утреннего солнца, его отблески на темном металле пушек, высунувшихся в открытые порты, громада парусины и переплетение снастей, скрипящих над головой под слабым напором ветра, и прочная, накрепко прикрученная к дубовому корпусу палуба, покачивающаяся под босыми ногами. Вся эта мощная военная машина кажется несокрушимой, как и ее братья, что плывут впереди и за кормой, ожидая приближения врага.

– Ничего себе прогулочка, а, Куррийо?

– Ох, оставь, парень, мне не до пейзажей.

– Держись, дружище. Держись.

– Буэээээ.

Маррахо отводит глаза от того, что плюхнулось в сырой песок, слоем покрывающий доски палубы, и снова разглядывает линию союзных кораблей. В конце концов, мысленно рассуждает он, начальники и офицеры знают свое дело и знают врага, который уже совсем недалеко. Вот, говорят, и капитан «Антильи», дон Карлос де ла Роча, тот невысокий, седой кабальеро – весь такой аккуратный, чистенький, с виду вовсе не храброго десятка, – что совсем недавно произнес им речь (этак напрямик, без обиняков: ежели кто струсит, расстреляю, ну и все такое прочее), так вот, когда-то он, командуя тридцативосьмипушечным фрегатом «Санта-Ирене», целых пять часов бился у мыса Санта-Мария с «Кассандрой», сорокапушечным фрегатом Его британского Величества, и таки заставил ее спустить флаг. Капитан, говорят очевидцы, не такой человек, чтобы рисковать зазря. Скорее наоборот: он набожен, осторожен и во всем следует уставу. Но он хороший моряк, и если уж нужно драться, то всегда пожалуйста. Тогда, в той истории с фрегатами, он почти весь день и всю ночь пытался удрать от англичанина, а тот гнался за ним по пятам, и на рассвете, поняв, что уйти просто так не удастся, капитан велел быстренько устроить молебен на палубе, потом развернулся и ринулся в бой, и слава богу, что команда у него тогда была такая, как надо. Говорят, он был и в Гибралтаре, и в Тулоне, и у мыса Сан-Висенте. А еще говорят, что недавно у мыса Финистерре, в бою с эскадрой английского адмирала Колдера, «Антилья», воспользовавшись просветом в тумане, открыла такой огонь по его «Виндзор Каслу», что тот покинул строй, чуть не разваливаясь на куски, а из его шпигатов текла кровь, как по статуе Eccehomo[58] в Страстной четверг. Потому что англичане, несмотря на весь свой опыт, дисциплину и артиллерию, оказываются не такими уж непобедимыми, когда им противостоят корабли с хорошими командирами и отважными людьми. Хоть и не слишком часто, но бывало, что французы с испанцами крепко задавали им перцу. Не раз и не два. Говорят, сам Нельсон, несмотря на все свои пышные титулы – победоносного адмирала Нильского[59] и все остальные, – когда ему вздумалось померяться с нами силами на Канарах, оставил там руку (гуан-арм-кат[60] – кажется, так они это говорят), и ему пришлось снова грузиться на корабли и удирать, поджав хвост, а по пути думать, как отстирать свои английские панталоны. Заходите еще, мистер. Бум, бум, бум. Всегда рады, йес-вери-гуэл[61], мать твою растак и разэдак. Типичная спаниш сангрия, ю-андер-стан[62]? Вот с такими мыслями в голове Маррахо смотрит на английские паруса и думает, колеблясь междутой и этой затаенной злобой, о прикрытой синим сукном спине старшего лейтенанта Макуа, в которую он воткнет перо при первом же удобном случае. Ну, в общем-то, заключает он. Лично он ничего не забыл на этой посудине: ни на этой, ни на какой другой, и на самом деле единственное, чего ему хочется, – проделать еще одну дырку в кафтане этой сволочи, офицера, но все же, так, между делом, было бы совсем неплохо чуток приласкать англичан, поубавить им спеси и наподдать так, чтобы дым пошел из-под париков у этих комплесантс-хасбенс[63], или как они там лопочут на своем инглише.