– Сигнал с флагмана, – продолжает докладывать гардемарин. – Перестроиться… Так держать зюйд, правый бейдевинд, всем стоять по местам… Дистанция один кабельтов.

Помощник, перегнувшись через леера, отдает необходимые приказания, и палуба «Антильи» заполняется людьми, занимающими места у брасов; шлепают бегущие туда-сюда босые ноги, матросы карабкаются по смоленым выбленкам под свистки и выкрики боцманов. Держать этот шкот, бестолочь. Крепить брасы, мать вашу. Быстрее, пока я вам задницы не надрал. Короче, все как всегда. Вывихнутые суставы, ободранные руки, на лицах растерянность и панический ужас, и так – от бака до юта. Хаос, от которого мурашки бегут по коже, потому что из восьмисот восемнадцати человек (команда – шестьсот шестьдесят восемь душ, – усиленная ста пятьюдесятью артиллеристами, матросами, юнгами и стрелками морской пехоты), которые должны были участвовать в сегодняшнем сражении, на борту, как вдруг выяснилось, не хватает пятидесяти шести. А кроме того, две трети их тех, кого, за неимением иного выхода, все-таки удалось согнать в кучу, как стадо (это помимо солдат-пехотинцев и артиллеристов, прежде не нюхавших соли), – просто всякий сброд, навербованный пару недель назад в Кадисе и его окрестностях: разные там пастухи, нищие, крестьяне, уголовники, пьяницы, люд из бедных кварталов; их приходилось поднимать на борт под угрозой рекрутерских штыков, и вот теперь они, оборванные, охваченные ужасом, измученные морской болезнью, блюют там и сям, поскальзываются на палубе и карабкаясь по вантам, вопят от страха, когда их плеткой загоняют на мачты, и сбиваются в кучки, как скотина, напуганные качкой и видом вражеских парусов. В общем-то, у противника люди – того же самого поля ягода, но долгие кампании, зверская дисциплина и доля в добыче сделали из английской шушеры отличных матросов и комендоров. А рекруты «Антильи» еще не успели усвоить, что настоящий моряк, поднявшись на борт, чтобы послужить королю, не должен забывать и о себе. Всего два дня, как они вышли в море, и ни одна пушка еще не выстрелила, а пятерых бедолаг уже нет – и это не считая тех, кто просто себе что-нибудь сломал или вывихнул: один свалился в воду ночью, когда ставили парус, трое расшиблись о палубу, сорвавшись с реев (последний – всего с час назад, на рассвете; пролетев сто двадцать четыре фута, шмякнулся прямо на влажные от ночной сырости шканцы, в четырех шагах от капитана. Аааааа, – выдохнул он. Чвакнуло, и голова у него треснула как арбуз). Пятого – крестьянина, который только что женился и которого вербовщики вырвали из объятий жены на другой день после свадьбы, – пришлось застрелить накануне вечером, когда он, свихнувшись, с абордажным ножом в руке набросился на лейтенанта второй батареи. Ну и дела.

– Фатас.

– К вашим услугам, мой капитан.

– Когда мы закончим этот проклятый маневр, постройте этих несчастных на палубе.

Коснувшись четырьмя пальцами одного из углов треуголки, арагонец возвращается к своим делам. А де ла Роча подходит к леерам штирборта и, оперевшись на одну из четырех установленных на ахтердеке восемнадцатифунтовых английских карронад[29] (на каждой – заводское клеймо: Carron Iron Company), оглядывает рассыпавшуюся за ночь смешанную эскадру. Еле ползя, потому что ветер совсем слаб и дует порывами, да и волнение затрудняет ход, тридцать три ее корабля мало-помалу выстраиваются в боевой порядок – дугу, растянувшуюся от десятой до двенадцатой мили норд-вест от мыса Трафальгар. Чтобы поскорее добраться до своего места в строю, одни подняли все паруса, другие маневрируют, пытаясь поймать ветер; те, кто оказался с подветренной стороны, стараются встать к ветру и удержаться на месте. Предутренняя мгла рассеялась, стало совсем светло, и теперь можно охватить взглядом почти всю дугу: впереди, к зюйду, эскадра наблюдения во главе с «Принсипе де Астуриас», на борту которого находится адмирал Гравина, а рядом с ним «Альхесирас» – там французский контр-адмирал Магон – и еще десяток испанских и французских линейных, по большей части семидесятичетырехпушечных кораблей. Среди кораблей центра (их четырнадцать – это основные силы, или вторая эскадра) выделяется черный корпус стодвадцатипушечной «Санта-Аны», которой командует генерал-лейтенант Алава, а чуть ближе, почти бок о бок, расположились восьмидесятичетырехпушечный «Бюсантор» (на нем держит свой флаг адмирал Вильнев, командующий объединенной эскадрой) и величественный «Сантисима Тринидад» (под командованием генерала Сиснероса и своего капитана Уриарте) – гордость испанского флота, построенный в Гаване, единственный в мире четырехпалубный корабль, несущий на борту сто тридцать шесть орудий. Его мощный корпус раскрашен красными и черными полосами, а не уставными желтыми и черными, как у большинства испанских кораблей: мачты желтые, каюты фарфорово-белые с синим, бак и твиндек – оливково-терракотовые, чтобы в бою пятна крови не бросались в глаза.

– Чтобы все было разумно, немарко, но fashion[30], – изрек в свое время очередной министр. – Чтобы наши ребята не скисали, когда их начнут крошить, а продолжали кричать «Да здравствует Испания!» и все такое.

Было бы слишком – и это отлично известно капитану де ла Роче – желать, чтобы подобный корабль, восхищающий и союзников, и врагов, построенный из испанской и американской древесины на отличных верфях, имел еще и команду, себя достойную. Иначе мы не говорили бы о той старой, всеми третируемой Испании, где прежняя политика маркиза де ла Энсенада, возвысившая ее до уровня морской державы, уже давно погибла от рук череды сменявших друг друга министров, которые, казалось, больше работали на врага за фунты стерлингов (и такие случаи действительно были), чем на благо своих соотечественников. К этому следует прибавить обычное положение вещей – повсеместную коррупцию, офицеров, опытных, но лишенных моральных стимулов и жалованья; матросов, порабощенных, неподготовленных, не видящих цели, из-под палки отдающих полжизни службе: единственное будущее для них – это смерть, увечья, нищета и жалкая старость. В отличие от французов с их свежим патриотизмом, новенькой Империей, ле-жур-де-глуар-эт-арривэ[31] и прочей параферналией, с правом на деньги своих пленников и на пунктуально выплачиваемое жалованье, или от англичан – отлично подготовленных профессионалов (ни один из их офицеров, независимо от его заслуг, связей или отсутствия таковых, не допускается к командованию более чем двадцатипушечным кораблем, пока не отбарабанит на море десяток лет), которым платят за пленных, а за особые заслуги повышают вплоть до капитана, после чего они получают дальнейшие звания в строгом соответствии с выслугой лет, сколько бы сражений ни выиграли: полная противоположность испанцам, которые становятся капитанами по очередности, а адмиралами – благодаря связям. А в довершение всего (горько заканчивает про себя де ла Роча), у нас безвольный, ни на что не способный король, королева-шлюха и ее любовник – Годой, Князь мира[32], мадридский красавчик, герой Апельсиновой войны[33], главнокомандующий морскими и прочими силами, каждый день лижущий задницу Наполеону с этими сан-ильдефонсскими договорами[34].

– С вашего позволения, сеньор капитан, – раздается за спиной голос гардемарина Ортиса. – Сигналы с «Формидабля».

Карлос де ла Роча бросает взгляд на флаги, ползущие вверх на флагмане адмирала Дюмануара, командующего подразделением арьергарда, или третьей эскадрой, в состав которой входит и «Антилья». Семидесятичетырехпушечный линейный корабль француза расположился на расстоянии двух третей длины дуги, между испанским «Сан-Агустином», который, хоть и относится к другому подразделению, немного отстал и оказался с подветренной стороны, и французским «Монбланом», сейчас поднимающим все паруса, чтобы занять свое место перед носом «Формидабля». Впереди движутся выбившиеся из строя французские «Дюгей-Труэн» и «Эро» и испанский «Сан-Франсиско де Асиз». Дальше дряхлый испанский трехпалубник «Райо» (дедушка эскадры) – он, как всегда, сильно отстал, – напрягая все паруса, торопится занять предписанное место в боевом порядке. За ним следуют «Энтрепид», «Сипион» (французские семидесятичетырехпушечные линейные корабли) и «Антилья», предпоследняя в строю. В кильватере идет, немного оторвавшись, весь в парусах по самые клотики, испанский «Нептуно» (восемьдесят орудий); им командует старый друг капитана де ла Рочи, бригадир[35] Кайетано Вальдес. Другой его добрый приятель, бригадир Косме Чуррука, на своем «Сан-Хуане Непомусено» сейчас, наверное, занимает место на другом конце дуги, во главе строя. Все трое, как и их товарищи, вышли в море, не получив жалованье за полгода, и, возможно, кому-то из них теперь уже не получить его никогда. Обычное дело на флоте. Так рождается слава Испании.