Он смотрел на два островка, мимо которых они плыли. Впервые за много лет, а может быть, и за всю жизнь, он был вполне уверен в себе.

В три часа Клод подогнал лодку к пристани в Энгл-Инлет – нужен был бензин. Они вдвоем двинулись к бензоколонке Пирсона; не доходя до нее, Уэйд извинился и перешел на другую сторону улицы.

В «мини-марте» он купил две буханки хлеба, мясо для сандвичей, большую бутыль водки, подробную туристскую карту, три банки концентрированного топлива и маленький пластмассовый компас, одобренный американской организацией бойскаутов. Пока он расплачивался, толстая девушка за прилавком не отрывала от него взгляда. Майра – забыл, как дальше. Альбиносная порода, всюду надо нос сунуть. Его подмывало высказаться на эту тему, но он просто пожелал ей всего хорошего и вышел с покупками.

В ту ночь, насколько ему потом помнилось, он ощущал себя во сне сидящим внутри хромированного корпуса компьютера. Он влез туда через какое-то отверстие. Он требовал пересчета – кричал: «Арифметика!» – но компьютер ответил лишь легким покашливанием, которое перешло в густое издевательское урчанье. Все провода были безнадежно спутаны. Цепь состояла сплошь из электрических угрей, там же были и цветные рыбешки, и ядовитые жидкости, и еще всякая мерзость без числа. Проснулся он перед рассветом. Надел чистые вельветовые брюки, хлопчатобумажные носки белую фланелевую рубашку и великолепный свитер из козьей шерсти, который Кэти ему подарила на последнее Рождество.

Скатал два одеяла.

Прихватил старую простыню.

Когда он прошел через коридор на кухню, уже начинало светать. Он совершенно не удивился, увидев аккуратно лежащий в центре пластикового стола ключ от лодочного замка. Радом был оставлен конверт. Он сунул и то, и другое в карман, надел резиновые сапоги, взял провизию и спустился к причалу. Никаких особенных чувств он не испытывал. Жизнь вырулила не туда, только и всего.

Кэт, ох Кэт, думал он. Невозможно было представить себе ее мертвой. Просто потерялась. Пропала без вести.

В хрупкой полутьме он шагнул через борт лодки и уложил в нее вещи. Чуть оцепенелый, чуть сонный. После всех неправд выявились две небольшие правды – или, по крайней мере, некая определенность, заставлявшая его повторять в своем сердце: «Кэт, моя Кэт». Он отвязал канаты. Завел мотор и почувствовал, как лодка привстала, пошла. Ярдов через сто обернулся и посмотрел на маленький желтый коттедж на берегу озера.

Любовь, думал он. В чем состоит одна из правд. Ее нельзя потерять, даже если пытаешься.

Он вынул свой новенький компас и взял направление на север. Позже, когда он опять обернулся, желтого домика уже не было видно. Но все равно он видел внутренним взором мужчину и женщину, тихо лежащих рядом на веранде в густом ночном тумане, обнимающих друг друга под одеялом, делающих вид, что не так все плохо. Он слышал их голоса, когда они по очереди называли имена детей, которые у них родятся, порой уморительные имена, специально чтоб посмеяться, – и он слышал, как они обсуждали обстановку своего будущего дома, роскошные ковры и старинные медные светильники, выбирали цвет для обоев, входили во все подробности. «Верона», – говорила Кэти, и они разговаривали о Вероне, куда там пойти и что посмотреть, и вот уже вокруг них сплошной туман, а вскоре и в них – поглощены, пропали. Ни следа, ни единой приметы. Только лес и вода. Место, где две единицы всегда дают в сумме нуль.

Или, может быть, она покинула его уже давно – летом 1983 года, когда летала в Бостон к Хармону. Все последующие годы она держала поездку в секрете, неся этот груз сквозь жизнь и супружество, и, может быть, в конце концов он стал для нее непосильным. Не только ведь этот роман. Всё вместе. Прогнивший брак. Отложенное счастье, взаимное отчуждение. Все эти годы, даже еще до знакомства с Хармоном, она чувствовала, как растет пропасть между тем, что она хочет, и тем, что имеет.

Итак, самоубийство?

Неизвестно.

Слишком многое, конечно, на нас давило. Она держалась на валиуме и ресториле. Всюду одни обломки. Муж, выборы, неродившийся ребенок. Так что, может быть, она сделала это сознательно – или полусознательна села в лодку, взяла курс прямо на север и затерялась в Лесном озере навеки. В какой-то момент – скажем, на каменистом берегу, в темноте – она, возможно, стала перебирать в уме все обстоятельства, которые привели к этому концу. Все разочарования. Медленное удушение политикой. Роман с Хармоном, который начался чуть ли не случайно – мимолетная встреча, несколько писем – и через четыре месяца так же и кончился, без всякого решения или выбора с се стороны, словно она вдруг очутилась на заднем сиденье своей прежней жизни и ей осталось только пристегнуть ремень.

И что тогда изменилось? Все равно никакой возможности решать за себя. Жить по указке внешнего мира, который, казалось, устроил против нее заговор. Невыносимо грустно. Как все сложилось. И как могло сложиться.

Может быть, она уже проглотила таблетки. Или сделала это сейчас, обильно запив их озерной водой, а потом опять села на берегу и позволила мыслям перенестись в прошлое, в бостонский аэропорт. Там ее встретил Хармон. Они поехали вдоль побережья на север, в штат Мэн, где провели в курортном городке Лун-Пойнт четыре дня и три ночи; а утром четвертого дня, после завтрака, она сказала ему, что все прекращается. Ошибка. Она любит своего мужа.

Она вспомнила белое круглое лицо Хармона. Настоящее лицо дантиста – сосредоточенное.

– Так, – сказал он.

И все.

Теперь это вообще стало загадкой. Она не могла вспомнить, какого цвета у него глаза, с какой стати она вдруг обратила на него внимание и что заставило ее с ним порвать. Весь роман выглядел каким-то нелепым, диким. Она вспомнила, как в один из вечеров в Лун-Пойнте они пошли на танцы, каким все казалось захватывающе рискованным, как музыка, звездное небо и риск усиливали ее тягу к нему, как от наслаждения кружилась голова, – и все же, странным образом, не к Хармону она льнула тогда, а к мечте о счастье, об искушении, об иных возможностях и плыла в медленном томном вальсе не с ним, а с прекрасным неведомым будущим.

Посидев несколько минут, поглядев на туманные воды, она, может быть, дала волю слезам. Или, может быть, таблетки начали действовать, и ее уже утягивало вниз, в желанную спокойную тьму.

Обратный перелет в Миннеаполис помнился смутно. Почти пустой самолет. Пара коктейлей. Уже ближе к вечеру она вошла с чемоданом в свою квартиру, опустила его на пол и постояла, вслушиваясь в тишину. Она вспомнила, как налила себе рюмку вина. Вспомнила, как наполнила ванну, села в нее, долго не вылезала. В шесть отправилась на кухню приготовить ужин. Через полчаса, когда пришел Джон, она постаралась не встречаться с ним глазами – взялась регулировать температуру электросковородки, потом стала класть на нее лопаточкой куски свинины. Джон подошел к ней сзади. «Путешественница моя», – сказал он и поцеловал ее в шею, на миг слегка сдавив пальцами мягкую плоть у нее на талии. Эта его привычка вообще-то была ей неприятна – сразу начинало чудиться, что она толстеет, – но тогда, вспомнилось ей, она ощутила мгновенное облегчение и благодарность. По одному прикосновению его пальцев она поняла, что он ни о чем не подозревает.

Они поужинали перед телевизором. Когда шла реклама, он голосом, в котором ясно читалась незаинтересованная, формальная вежливость, задал несколько вопросов про поездку. Как погода, как в самолете кормили, как она нашла школьную подругу, у которой гостила. Отвечала она кратко. Подруга – жуткая зануда, погода была жаркая, кормежка отвратительная. Джон кивал в экран телевизора. Слишком уж легко все сходило. Под конец она извинилась: глупо, дескать, вышло.

– Что глупо вышло? – спросил он.

– Ну, с обратным рейсом.

– А в чем дело?

Она подняла на него глаза.