– Значит, есть у меня причина, – отрезал отец.

И Димка понял, что разговор этот не случаен.

– В общем, смотри, сын, ты уже не маленький, – заключил отец, прикрываясь газетой. – В твои годы за друзей – как за самого себя. Даже больше. И за свои поступки – головой. Понял?

Чудак отец. Что он, Димка, сам этого не знает?

Тетя Вера занедужила в воскресенье, и Валерка сказал, что если придет в парк, то ненадолго. Димка притащил к нему свой столярный инструмент, и они весь день мастерили конуру для Шерхана…

А Ксана весь день провела дома, почти не выходя из комнаты. Мать иногда останавливалась в дверях, смотрела, чем она занимается, и удалялась, ничего не сказав.

День прошел медленно и как-то бесшумно, будто прокрался мимо. Утром солнце светило прямо в окошко, ближе к обеду оно укатилось в сторону Холмогор, Шахт, а когда тень заката легла на подножие безымянной горы и поползла вверх – к лесу, к поляне, где красноватый, в зелено-розовых искрах камень, – Ксана встала из-за стола, убрала книги, альбом и, время от времени взглядывая на полоску тени за окном, заходила по комнате из угла в угол.

Остановилась, когда снова подошла из кухни мать.

– Что мечешься?

Ксана помедлила, глядя на нее.

– Можно мне в парк сходить?..

И не ожидала, что мать так легко отпустит:

– Иди… – Уже поворачиваясь от двери, добавила: – С Риткой. Недолго.

Ксана проводила ее удивленными глазами.

Надев башмаки у порога, отправилась к Ритке.

Та, вовсю орудуя утюгом, доглаживала юбку. Белая, с кружевными оборками на груди кофточка висела на плечиках уже готовая.

– А я думала, ты сама по себе!.. – съязвила Ритка.

И до парка шли, почти не разговаривая. Отчужденность между ними установилась как-то сразу.

Пройдя мостки, обе незаметно глянули вверх по тропинке. Но в соснах загустела темнота, и Димку с Валеркой увидели, когда те оказались уже в двух шагах сбоку.

– Ну, ты, наверно, останешься? А я пойду, – небрежно, как о чем-то самом обыкновенном, высказалась Ритка и прибавила шагу.

Такой бессовестности Ксана не ожидала. Сомкнув губы, она крепко тиснула в кулаке косу и догонять Ритку не стала. Двинулась по тропинке сзади.

Около танцплощадки Ритка все же остановилась.

Лампочка в сосновых ветвях освещала главным образом самое себя. Так что световой круг на траве блекнул в нескольких шагах от площадки, а возле кустов уже начиналась темнота. Девчонки, выжидая, толпились на кромке круга, в нейтральной полутени.

Оркестранты заявлялись на танцплощадку по одному и предварительно обменивались новостями, дудели кто во что горазд.

Ритка показала на девчонок:

– Я туда…

Ксана молча кивнула в противоположную сторону, где под деревьями, заложив руки за спину, стоял дядя Митя. Чуть глубже в темноту начиналась аллея. И заметив, что Ксана идет к нему, дядя Митя не спеша направился в аллею. Ксана догнала его. Пошли рядом.

В теплой, тихой ночи не хотелось думать ни о чем сложном.

– Чего от куклы сбежала? – Куклой дядя Митя называл Ритку – за внешность. Ритке нравилось прозвище, и, умышленно округлив глаза, она кокетничала: «Ну какая я кукла, дядя Митя?!»

– Мы поссорились, – не соврала и не сказала правды Ксана.

– Ну-ну… – усмехнулся дядя Митя. – Для разнообразия, что ли?

– Нет, дядь Мить, взаправду.

Дядя Митя не поверил.

– Как там Сана поживает?

– Ничего, дядя Митя, спасибо…

– Не болеет?

– Не…

– А ты что смурая сегодня? Из-за Ритки?

Ксана засмеялась:

– Вовсе я не смурая!

– Ну-ну! – одобрил дядя Митя и кашлянул, дергая себя за ус.

Они еще немного поболтали о том о сем, уходя все дальше от танцплощадки, а когда заиграл оркестр, повернули назад.

Но дядя Митя проводил ее только до половины пути.

– Ты иди, я тут загляну еще кое-куда… – И он сдвинул на лоб фуражку, так что глаза его скрылись под козырьком.

– Чего ты, дядя Митя? – подозрительно спросила Ксана.

– Чего я? Ничего, – сказал дядя Митя. – Ты иди, я понаблюдаю: случаем, не привязался бы кто…

Димка поджидал ее в конце аллеи.

Ксана остановилась и поглядела на поляну за деревьями. Девчонки все еще толклись в тени, выжидая чего-то. Новая физичка, говорили, опять наведывалась в парк. Может, поэтому?

– Танцевать пойдешь? – спросил Димка.

Она покосилась в одну сторону, потом в другую.

– А Валерка где?..

– У Валерки мать приболела. Может, вернется еще.

Ксана опять глянула на девчат за деревьями.

– Давай к пруду сходим?.. – сказал Димка.

Она помедлила, прикусив кончик косы, глянула исподлобья:

– Ненадолго?

– Конечно! Как надоест, – сказал Димка.

И до пруда они шли молча.

Деревья у склона к воде расступались. И потому, что на противоположном берегу, вдоль ограды маслозавода, светились лампочки, здесь казалось не так темно, как в глубине парка.

Лампочек было восемь: четыре над оградой маслозавода и четыре в воде. А звезд мало.

Кто-то купался на середине пруда. Слышались мерные всплески, и от набежавшей волны задрожал в воде сначала правый огонек, потом следующий… Человек плыл саженками – легко, ровно.

– Устанет, долго не выдержит, – заключил Димка.

– Почему ты знаешь? – сказала Ксана.

– А во, слышишь? – Димка показал в сторону пловца, откуда, точно по заказу, послышалось тяжелое фырканье. А всплески исчезли, когда невидимый купальщик повернул к берегу. – Брасом поплыл…

– Холодно сейчас купаться, – сказала Ксана.

– А ты не замерзла?

– Нет, я же в свитере… – И Ксана показала на свой теплый, домашней вязки свитер.

Они сидели рядом, у самого склона к воде, и надолго замолчали, прислушиваясь, как где-то слева от них, взбивая ногами воду, купальщик выходит на берег, отфыркивается, что-то кому-то говорит.

Потом набежавшая волна еще раз всколыхнула огоньки у противоположного берега, и все смолкло на пруду.

Стали слышней звуки оркестра на танцплощадке. Тот же самый немножко грустный фокстрот «Много у нас диковин…».

– Что ж ты, сделал радио? – спросила Ксана.

– Знаешь, одной лампы для передатчика нет, – оживился Димка. – Побилось кое-что, пока ехали. Но отец обещал достать, тогда я в момент закончу!

– Дима… Что я хотела… – Ксана набрала горсть хвои, помяла ее в кулаке, роняя на землю. – Ты не обиделся на меня тогда?

– Ну! С чего я буду обижаться?

– Мне правда нужно было домой, а я забыла.

– Да брось ты! – отмахнулся Димка.

– Ну, а к примеру… Если бы я не пришла сегодня, обиделся бы?

Димка помедлил.

– Я, Ксанка, знаешь… никогда на тебя не обижусь. Поняла?

С минуту или чуть меньше Ксана сидела не двигаясь, потом вдруг тихонько засмеялась, уткнувшись лицом в колени.

– Чего ты? – насторожился Димка.

Она перестала смеяться.

– Так…

– Так не смеются, – сказал Димка.

– Ну вот! – Она покосилась на него. – Только что говорил, а уже обиделся…

– Ничего я не обиделся. Спросил, и все.

Ксана выпрямилась, обхватив колени руками, и долго серьезно глядела на огоньки. Потом так же серьезно посмотрела на Димку:

– Я, Дим, тоже никогда на тебя не буду обижаться. Ладно?

Валерка наврал, что ему нужно к матери.

Тетю Веру частенько мучал застарелый ревматизм, и уходил он от нее и возвращался независимо от Валеркиного присутствия.

Оставив Димку одного, он сбегал домой, нашел в ящике буфета короткий, острый, как бритва, сапожный резак и вернулся в парк. Может, врали, что кого-то зарезали на днях, а может, нет…

Он разыскал сидевших на берегу Ксану и Димку. Укрытый темнотой, стоял, прислушиваясь к каждому шороху, до тех пор, пока они не собрались уходить. И, сжимая в кармане оружие, бесшумно двинулся по направлению к домикам, когда Димка и Ксана вышли на тропинку, что сбегала к мосткам.