– Но в данном случае… – начала было Софья Терентьевна. – Говорят, ее… за дружбу с этим пареньком? – Она чуть не сказала «за связь», но вовремя поправилась.

– Вот именно, – подтвердила Надежда Филипповна, – за дружбу.

– Странная история, – словно бы размышляя вслух, обронила Софья Терентьевна.

Разговор в канцелярии опять оживился. Но острых углов старались теперь не затрагивать, касаясь больше факта, нежели причин, хотя из отдельных полунамеков явствовало, что причины с повестки дня не снимаются.

Единственным человеком, который действительно ничего не знал, оказался математик Павел Петрович. Он явился перед самыми занятиями. Зайдя в канцелярию, чтобы взять журнал, флегматично поприветствовал всех и направился в восьмой класс.

А восьмой затаился в напряженном ожидании. На Димку старались не глядеть, и, когда Павел Петрович, заняв свое место, назвал Димкину фамилию, чтобы шел к доске, глаза всех, как по команде, обратились в его сторону. Димка встал.

– Я сегодня не готов к занятиям.

– Что ты сказал?

– Я не готов к занятиям, – повторил Димка. Ему хотелось дерзить, говорить грубости. Он видел, как перешептываются девчонки, знал, о чем перешептываются, и свой вызов к доске воспринял следствием того же праздного любопытства. В эти минуты он яростно ненавидел всех и не хотел быть в классе.

– Почему не готов? – спросил Павел Петрович.

– Некогда было, – вызывающе ответил Димка.

– Ясно, – сказал Павел Петрович. – Другому я, может, и учел бы эту причину, а тебе ставлю, учти, жирную, имей в виду, двойку. – И, называя новую фамилию, закрыл глаза.

Класс затаился в еще большем напряжении.

Валерка посмотрел на Димку тревожно и непонимающе: осуждать ему поступок друга или одобрять, он не знал. А через три урока, на большой перемене, Димку вызвали к директору.

В классе это послужило сигналом, что запрет с темы снят, и первой не выдержала Ритка.

– Ну вот! – выдохнула она. – Теперь начнется катавасия!

– А Ксанки все нет? – спросила испуганная Симка Долева, чтобы еще раз услышать подтверждение этому уже известному ей факту.

– Доигрались! – хохотнул Костыль.

Лицо Валерки пошло красными пятнами.

– Заткнитесь, вы! – Он вскочил на ноги. – Ты, болтушка, первой заткнись! Не марай людей! – заикаясь от ярости, крикнул он Ритке. – Ты, сопливый, тоже! – обернулся к Костылю.

– Кто, я болтушка?! – вспыхнула Ритка. – Я, да?!

Поднялся гвалт, и в споре начали выкладываться самые невероятные «подробности», самые невероятные «детали». Кажется, один только Сережка Дремов по неведомым причинам оставил свое мнение при себе.

Сана тем временем, не вняв советам Надежды Филипповны, сходила за дочерью. На работу она ни в ночную, ни в утреннюю смены не пошла, целиком поглощенная одной заботой, которую сама же и создала накануне.

Сидя в удобном старушечьем кресле учительницы, Ксана, разумеется, ничего не читала. И не спала. Она умылась, машинально переплела косу… чтобы опять оказаться наедине со своими бедами. Так бывает: мелькнет где-то лучик просвета – и думается, что уже солнце, праздник… А ненастье оказывается все так же унылым и мрачным. До оцепенения.

Услышав стук в дверь, она сразу поняла, кто это. Но не встревожилась. А лишь собралась внутренне, будто сжалась в комок.

Не встала, чтобы открыть дверь, поскольку и не запирала ее, просто вовремя не подумала.

Мать вошла бледная, отчего коса и брови ее выглядели еще более темными, а сама она сделалась красивее и величавей.

– Идем! – Показала головой на дверь.

Может быть, одну секунду Ксана еще оставалась в кресле, между защищавшими ее с трех сторон высокими подлокотниками и спинкой. Потом встала.

Дальнейшее происходило как бы независимо от ее воли: она машинально закрыла, дверь учительницы на замок, машинально положила ключ за плинтус, машинально спустилась вслед за матерью во двор… Да так и шли они сначала по Маслозаводской улице, потом через парк, через дощатые мостки над речкой, мимо осок: мать впереди, Ксана за ней.

Дома остановились в горнице друг против друга и какое-то время молчали.

– Мать на учительницу променяла?.. – наконец негромко спросила Сана, пока еще выдерживая характер.

Ксана не ответила, не пошелохнулась, глядя на нее. Это взорвало Сану.

– На сводника променяла родную мать? На урода проклятого?!

Ксана молчала.

– Может, ты у него не одна! С этим ночевала, с бродягой своим, а?! Говори!

– С этим… – сказала Ксана.

И мать замерла. Медленно, одну за другой расстегнула пуговицы жакета. Потом швырнула его на кровать, в угол, и заметалась около дочери, то вдруг останавливаясь перед ней, то резко отстраняясь на два-три шага:

– Любовь у вас, да?! Любовь?.. Щенки!.. Паразиты!.. – И с надрывом – не поймешь, где смех, а где слезы, – повторила: – Любовь! За вами еще с подтиркой ходить надо! А у них – любовь!..

Мать не видела, как постепенно расширялись в ужасе зрачки Ксаны. Но вдруг она пронзительно, страшно закричала: «А-а-а-а!..»

В кровать ее уложили без сознания.

Антон Сергеевич не хотел пока ничего предпринимать в связи с происшествием, чтобы немножко улеглись страсти.

В кабинете, кроме него, были еще Павел Петрович и Надежда Филипповна, когда вслед за Димкой без приглашения явилась Софья Терентьевна.

Димка остался у двери, а Софья Терентьевна присела на свободный стул у окна. Зеленые глаза ее скользнули по фигуре ученика и остановились в какой-то неведомой точке за его спиной.

– Что за концерт устроил ты сегодня на уроке алгебры? – спросил Антон Сергеевич у Димки.

– Я не устраивал концерта, – как можно спокойнее ответил Димка, не решаясь грубить при Надежде Филипповне и выжидая, когда директор заговорит о главном.

– Ты же, я слышал, знаешь алгебру лучше многих?

– Знаю… – помедлив, ответил Димка.

– Откуда?

– Занимался радиотехникой, решил выучить…

– Самостоятельно? – вмешался, не открывая глаз, Павел Петрович.

– Да, – сказал Димка.

– Хорошо, – опять взял на себя инициативу Антон Сергеевич. – Иди в класс. И попрошу: в дальнейшем – без фортелей. Договорились?..

Если Димка был озадачен, то Софья Терентьевна от изумления буквально вперила в Антона Сергеевича свои зеленые, немножко беспомощные глаза и сразу даже не нашла, что сказать.

Надежда Филипповна догнала Димку за дверью:

– Подождешь меня после уроков. Нужно побеседовать.

Димка кивнул.

– Послушайте! – с жалобным возмущением говорила Софья Терентьевна, когда Надежда Филипповна вернулась в директорскую. – В школе такое событие! Не в школе, на все три поселка разговоров хватает! А мы, мы о какой-то алгебре с ним!

Грудь дремлющего математика дрожала от беззвучного смеха.

– Почему вы ни словом не обмолвились о его отношениях с этой девушкой? – уточнила Софья Терентьевна.

Антон Сергеевич вздохнул, хотел в досаде почесать затылок, вспомнил, что это может шокировать горожанку.

– Мы же еще ничего, по сути, не знаем, – сказал Антон Сергеевич. – Кое-что уточним, кое-что проверим…

– Да, но хоть отца-то его нужно было вызвать?

Покручивая в руках невесть когда попавшую к ней указку, Надежда Филипповна не выдержала и пришла на помощь Антону Сергеевичу.

– Вызвать отца никогда не поздно: завтра, послезавтра… А в спешке можно дров наломать! Как-никак перед нами дети, и вести такой серьезный разговор…

– Дети?! – изумилась Софья Терентьевна, на полуслове прервав Надежду Филипповну. – Если хотите знать, я теперь убедилась: именно эту пару я видела в парке! Они сидели ночью у пруда! Чуть ли не обнявшись!

И странное превращение наметилось в Павле Петровиче, он опять вмешался:

– А вы никогда, ни с кем… не сидели ночью… в парке… у пруда!.. – Он спросил об этом Софью Терентьевну с неожиданным сочувствием, с грустью, что было совершенно поразительно.