Группа подростков, чуть постарше Стёпки, и молодых девчат, все с топорами и лопатами на плечах и торбочками за спиной спозаранку столпились на дворе. Предводительствующие ими старшая пионервожатая из Семкиной школы Зоя Бартенева и пожилой морщинистый сержант в пахнущей складом необмятой гимнастерке с топориками на чёрных петлицах, вежливо, но настойчиво постучавшись, взошли в горницу.

— Здравствуйте, товарищ Еленьский!

— Здравия желаю!

— И вам того же! — настороженно выкашлял дед. Бережно отставив подстаканник со стаканом недопитого чаю подальше от края стола, повернулся к ним всем телом. — Чем обязаны?

— Товарищ Еленьский, согласно распоряжению Штаба обороны Орла, ваш дом решено включить в систему оборонительного рубежа города, в районе кирпичного завода, — степенно, но заметно смущаясь, произнес сержант. — Здесь будет оборудована огневая точка. Ваше же семейство приказано эвакуировать, как небоеспособный элемент. О чём имеются соответствующие документы.

Опираясь о столешницу, дед поднялся во весь свой саженный рост:

— Допустим. И куда же ваш — он иронически выделил это слово — ваш штаб намерен нас с внуком эвакуировать?

— Пока что в Тулу, — вступила в беседу Зойка-вожатая, — а после, возможно, в Москву или дальше…

— А потом — куда-нибудь в Читу, а затем — во Владивосток, — размеренно и на удивление спокойно продолжал Степан Ксаверьевич, — если его к тому времени японцы не оттяпают, так я понимаю, девушка?

— Я вам не девушка! — Бартенева так похоже скопировала тон, которым директриса устраивала разносы, что Стёпка фыркнул, хоть и вслушивался — напряженно, аж до озноба: до чего они там договорятся?

— Это зря. Хвалиться совершенно нечем — усмехнулся старик. — Никуда я не поеду отсюда. И внука не пущу: загинет он один в этой вашей круговерти.

— Да я сам не поеду! Тут фронт подходит, немцев бить надо, а я, пионер, драпать стану? Дудки! — решив, что молчать нельзя, влез со своим категорическим мнением Стёпка.

— Ой… — покраснела вожатая, наконец сообразив. — Я не в том смысле не девушка, что не девушка. Я здесь бригадир строительства! Вот. И мы будем ваш дом укреплять. Он же у вас на каменном цоколе стоит?

— На кирпичном. И погреб имеется. Так что если нужно бойницы пробивать — всегда пожалуйста: как раз влево-вправо сектора открытые. Все прилегающее поле простреливать можно станет. Только пошлите кого ни на есть забор разобрать, да за дорогой кустарник повырубить. Я хоть и слепой, однако память на такие дела не потерял: небось, с революции совсем разросся, за столько-то лет.

— Но вам всё-таки нужно уехать, ведь дом будет на самом огневом рубеже, — снова подал голос сержант. — У немцев автоматчики, артиллерия, самолёты… Гражданским нельзя…

— Вот что, товарищ… кто вы там по званию? — упрямо склонив голову, продолжал дед, — и вы, милейшая товарищ бригадир, говорю в последний раз, повторять не стану: это наш дом, и мы со Степаном никуда отсюда не уйдем. Артиллерия да самолёты — они где хочешь достанут, бегать от них — только зазря устать перед смертью. А немцы… Бил я их в ту войну, а доведется — и в эту сумею хоть одного, да прихватить с собою, — Степан Ксаверьевич выдвинул ящик стола и выложил на стол тёмно-зеленую рубчатую гранату. — Вот, прошу любить и жаловать: трофей от господ интервентов, британская, конструкции мистера Лемона. Если в горнице рванет — осколки до каждого достанут. Так что будем надеяться, что до нашего порога русские солдаты германца не допустят. Надобно дом в фортецию превращать — да будет так! Ежели б с июня каждый дом крепостью стал бы — не прошли бы бандиты дальше прежней границы нашей! А теперь солдату отходить некуда: за плечами Орёл, а за Орлом — Москва Первопрестольная… Так что, верую, здесь предел германцу положен будет. Здесь! — и заключил торжественно, у Стёпки аж мурашки по спине побежали: — Ступайте, люди добрые. Исполняйте, что приказано с домом-то вершить …

Вы знаете, что такое «линия обороны»? Нет, не зубчатые синие и красные кривульки на схемах, а настоящая?

Линия обороны — это кубометры. Вернее сказать — кубические километры вырытой земли, уложенных бревен, рельсов, шпал и прочих перекрытий, залитого бетона, километры колючей проволоки в несколько колов и малозаметных проволочных заграждений, десятки минных полей и одиночных фугасов…

Линия фронта — это труд. Тяжёлый труд тех, кто планирует создание оборонительных рубежей, тех, кто строит укрепления, тех, кто отбивает здесь атаки врага…

С июня месяца мир разделился на «тыл» и на «фронт». «Тыл» был привычен, остойчив, «тылом» было все окружающее: и эти улицы со старыми домами, и тихо текущие воды рек, и загородные поля…

А «фронт» — это было где-то там, далеко на западе. Фронт напоминал о себе постоянно. Забирал мужчин призывных возрастов, лошадей, автомобили, трактора, взамен выплёскивая из санитарных эшелонов сотни раненых и контуженых бойцов, наполняя город и окрестности беженцами, значительная часть которых так и оставалась там, куда хватило сил добраться. Вагонами поглощал оружие, боеприпасы, обмундирование, снаряжение с окружных складов, массу продовольствия — от картофеля с полей и свежезасушенных сухарей с хлебозавода до стад свиней и коров. Напоминанием о фронте пролетали над головой ноющие моторами крылатые машины, с которых все чаще на город сыпался взрывчатый чугун.

И вдруг как-то внезапно понятие «фронт» приблизилось, приобрело выпуклость и ощутимость, из некоего абстрактного «там» превратилось в совершенно ясное и конкретное «здесь». Здесь — это заминированные мосты на шоссе и проселках. Здесь — это дзоты из шпал у железнодорожных насыпей. Здесь — это колючая проволока на полях ближних к городу колхозов, траншеи перед крайними домами города, баррикады поперёк улиц и огневые точки в фундаментах.

Будь это в прежние, довоенные времена, никто бы не поверил, что возможно, пусть и мобилизовав практически семьдесят пять процентов населения (так докладывал Годунову на совещании 6 октября 1941 года привыкший все переводить на суровый язык цифр подполковник Беляев), за несколько дней соорудить систему оборонительных позиций в непосредственной близости к городским окраинам и узлы обороны у прилегающих транспортных развязок и переправ. Причём все эти сотни и тысячи кубометров грунта и бревен, а также реквизированных на железной дороге шпал и рельсов были перемещены главным образом вручную. Ничего не поделаешь: большая часть городского автопарка и строительной техники давным-давно была отмобилизована и сейчас частично несла фронтовую службу где-то далеко отсюда, а частично была брошена, уничтожена или захвачена наступающими гитлеровцами…

Одним из узелков оборонительной системы Орла стал и Стёпкин дом. Даже не столько сам дом, сколько его погреб, старательно расширенный и укрепленный двумя подводами кирпича, благо завод по его производству находился всего метрах в четырёхстах. В кладке были проделаны замаскированные амбразуры для крупнокалиберного пулемёта и стрелков, из того же кирпича соорудили опорные тумбы и приступочки для бойцов. Такие же амбразуры появились и по периметру стен здания, где защитники опорного пункта могли вести наблюдение и огонь из положения «лёжа». Для дополнительной защиты из остатков привезённого соорудили стеночку в один кирпич. Возле дома по участку и поперёк улицы были прокопаны неглубокие траншейки с редкими стрелковыми ячейками: по сути, даже не полноценные траншеи, а так — ходы сообщения.

Дом на пригорке находился на второй линии, в трехстах метрах от передовых окопов и блиндажей, в восьмистах — от небрежно замаскированных ложных позиций, которые, впрочем, уже вовсю обживались полувзводом «истребков». В задачу парней из истреббата входило открыть огонь по наступающему противнику, вызвав тем самым ответный по почти пустому участку. А уж корректировщики, засевшие внутри трубы кирпичного завода, сумеют засечь огневые позиции врага и передать координаты гаубичникам сводного артпульдива.