— Наберись терпения, — засмеялась Корделия. — В конце концов, Дэвид, не так уж плохо, что ремонт затягивается. У Марка и владельца корабля есть время немного отдохнуть после долгого плавания.

Брат немного оживился.

— Сегодня мы наконец познакомимся с бароном фон Вютенштайном, — сказал Дэвид. — Он остановился у друзей, что живут неподалеку от Неаполя, но мне известно, что сэр Уильям пригласил его сегодня на обед.

— Сэр Уильям так добр к нам, — сказала Корделия. — Прошу тебя, в его присутствии не выражай открыто свое нетерпение поскорее покинуть Неаполь. Думаю, это может показаться неблагодарностью с твоей стороны.

— Но я действительно жду не дождусь этого момента. Невыносимо сидеть здесь без дела, когда я мог бы давно уже быть на Мальте и служить Ордену наравне с другими рыцарями.

— Ждать осталось недолго, — успокаивающе сказала Корделия, боясь, что брат снова начнет нервничать по поводу задержки в порту.

Они прошли на террасу, и после прохлады и полумрака салона яркий свет солнца слепил глаза и обжигал кожу.

— Каждый день будет казаться мне вечностью, пока я не окажусь на Мальте, — сказал Дэвид. — Кроме того, я опасаюсь, что некоторые чрезвычайные обстоятельства могут задержать нас в Неаполе.

— Что ты имеешь в виду?

Дэвид оглянулся через плечо, словно опасаясь, что кто-то мог их подслушать.

— Вчера все говорили об огромном флоте, который Бонапарт готовит в Тулоне. Кое-кто думает, что у него есть секретный план.

— Вполне очевидно, — ответила Корделия, — что, имея преимущество в количестве кораблей, Бонапарт надеется прорвать блокаду англичан. Возможно, он планирует новую кампанию на море.

— Зачем ему это — вот в чем вопрос, — сказал Дэвид. — Ему есть что еще завоевывать, не покидая суши.

— Опять битвы, опять страдания и жертвы! Ненавижу войну! — возмущенно воскликнула Корделия.

— Все женщины думают так же, как ты, — ответил Дэвид. — Меня же не оставляет мысль, что Бонапарт — необыкновенная личность.

— Необыкновенная?

— Ну да. Только представь себе, за одну кампанию он победил пять армий, выиграл восемнадцать битв и шестьдесят семь менее крупных сражений. Взял в плен сто пятьдесят тысяч человек!

Помолчав и взглянув на сестру, чтобы убедиться, какое впечатление произвели на нее его слова, он добавил взволнованно:

— Сэр Уильям подсчитал, что Бонапарт принес французской казне два миллиона франков.

— Но он не завоевал Англию и никогда не завоюет! — горячо возразила Корделия.

— Никогда не завоюет и Мальту! — воскликнул Дэвид с воодушевлением. — Помнишь, Корделия, я читал тебе об осаде турками Мальты? Самой знаменитой осаде в истории?

— Это было давно.

— В 1565 году, — уточнил Дэвид. — Никто и никогда не проявлял такого мужества, выдержки, храбрости, как рыцари Ордена.

В голосе его звучала гордость, когда он продолжил:

— Рыцари спасли от турков Сицилию и южную Италию. У них не хватало оружия, не хватало людей, но они все равно победили!

— Ты так часто рассказывал мне об этом, — сказала Корделия, — что, запомнила все почти слово в слово.

— Кто знает, когда еще рыцарям Ордена придется сражаться? Но случись им воевать с целым французским флотом, они непременно победят. Я в этом уверен!

— Конечно, милый, рыцари победят, — оказала Корделия, боясь спорить с братом. — Оборонительные сооружения на Мальте — лучшие в мире, это известно всем.

— Фортификационные сооружения бесполезны без храбрых воинов!

Глаза Дэвида светились, когда он в волнении воскликнул:

— Если бы мне только представился случай доказать, на что я способен! Если бы мне посчастливилось сражаться, как Жану де Ла-Валетту, во время осады и пронести знамя с мальтийским восьмиконечным крестом до победы!

Корделия подошла к брату, обняла его и поцеловала в щеку.

— Я знаю, что при необходимости ты покажешь свою смелость и благородство, как настоящий рыцарь, — сказала она. — Но, Дэвид, мне становится страшно при мысли, что тебе придется сражаться.

— Я хочу сражаться за веру, — ответил Дэвид, — но уверяю тебя, что прежде я хочу искусно овладеть шпагой и стать первоклассным стрелком.

— Но ты и так владеешь оружием в совершенстве, — заметила сестра. — Ты был самым метким стрелком среди местных охотников.

— Надеюсь, что это так, но одно дело стрелять по куропаткам и совсем другое — в людей. Корделия помрачнела.

— Мне невыносима мысль, что тебе придется убивать людей, Дэвид, если даже они не христиане.

Говоря это, она невольно подумала, много ли было на свете людей, исповедующих христианство, способных до конца выполнить хоть один из догматов веры.

Церкви в Неаполе всегда были полны верующими, но она знала, что самая могущественная религия, которую исповедовали неаполитанцы, не могла вытеснить из их душ самые примитивные суеверия, одинаково разделявшиеся и представителями аристократии, и нищими.

Все без исключения неаполитанцы боялись дьявольского глаза — наведения порчи на соседа косым взглядом — и защищались от него выточенным из кости или коралла маленьким рогом, который постоянно носили при себе в качестве защитного талисмана. Когда у человека возникал страх перед дурным глазом, он использовал рог, стараясь обратить его острием в сторону злого человека.

В первые дни после приезда в Неаполь Корделия попала в собор, где оказалась свидетельницей того, как епископ почти в безумном восторге показывал пастве пиалу с кровью покровителя Неаполя святого Януария, которая из густой массы превратилась в сок свежей малины.

Корделия готова была поверить в чудо, но сама не зная почему почувствовала отвращение к бурной истерии молящихся, с которой они восприняли случившееся.

Они были так несдержанны в проявлении своих религиозных чувств, так увлечены происходящей церемонией, которая, впрочем, совершалась ежегодно, что Корделии, подсознательно настроенной критически к излишне эмоциональной религиозности, их поведение показалось неестественным и чересчур экзальтированным.

По ее мнению, было бы лучше не впадать в религиозную истерию, а проявлять больше милосердия и заботы к бедным и больным.

Толпы нищих на улицах — в отрепьях, покрытых язвами, слепых, с иссушенными голодом телами — были позором для любой цивилизованной страны, но здесь никто не обращал на них внимания.

Корделии было известно, как мало, а зачастую ничего не делалось для этих несчастных. Ей рассказывали, что даже то ничтожное количество больниц, которое имелось в городе, из-за нехватки средств были в запущенном состоянии и не могли обеспечить помощь всем нуждавшимся в лечении.

Пытаясь не вникать в эти недостатки христианства, она всем сердцем стремилась понять желание брата попасть на Мальту, где, как ей хотелось верить, его мечте будет суждено обрести реальность.

Брат и сестра продолжали стоять на террасе, погруженные в свои размышления, когда к ним из салона вышла леди Гамильтон.

Она выглядела великолепно, а ее лицо даже при безжалостном ярком солнечном свете сохраняло красоту и свежесть, словно бы эта женщина владела секретом вечной молодости.

— Доброе утро, дорогие! — приветствовала она их веселом голосом, в котором время от времени звучали простонародные интонации, несмотря на все взятые ею уроки правильного произношения.

Корделия поклонилась ей, а Дэвид поцеловал руку хозяйке дома.

— Доброе утро, миледи!

— Хорошо ли вы провели вчерашний вечер, проказник? — лукаво спросила леди Гамильтон Дэвида. — Я видела, что вы исчезли вскоре после начала приема. Где вы скрывались?

— Читал книги и молился, — ответил скромно Дэвид. Леди Гамильтон улыбнулась ему, и в глазах ее мелькнула нежность, когда она заметила:

— Такой молодой и такой ревностный католик! Вчера я сказала сэру Уильяму, что никто другой лучше вас не подходит на роль прекрасного и благородного рыцаря.

Дэвид покраснел при этих словах леди Гамильтон, но Корделия поняла, что он польщен ее комплиментом.