— На частной. Я у вашей соседки остановилась.

— У Хмелевой, значит. Ну, и что же вам рассказывала Полина Александровна о нашем директоре? Небось хвалила его?

— Очень хвалила.

— Так, так! Хвалила, значит. Ну, а насчет того, как ее сын чуть не до кости себе ногу прожег, она вам рассказывала?

Инна встрепенулась. Она подумала, что ей сегодня очень везет на собеседников.

— Нет, не рассказывала. А что?

— И не расскажет.

— Почему?

— Потому что эти Хмелевы вот где у Бурундука! — гражданин сжал мясистые пальцы в кулак. Инна еще больше насторожилась, но попыталась скрыть это.

— Извините, я ничего не понимаю… Почему Леня прожег себе ногу и при чем тут Бурундук?

После этого Инна получила информацию куда более подробную, чем та, которой снабдили ее ребята. Она узнала, что Бурундук сначала предложил развести костер прямо среди школьного двора, чтобы желающие могли ходить по углям, узнала, что Бурундук находится в панибратских отношениях со своими педагогами, узнала, что дети фамильярно зовут его Акимычем, что свидетельствует о полной утрате директором авторитета. Инна перебила собеседника, чтобы осторожно спросить:

— Скажите, а вот когда он костер предлагал развести… Он трезвый был?

Гражданин чуть улыбнулся, глядя на нее с каким-то насмешливым состраданием.

— Ну, вы сообразите сами: может ли трезвый человек такое предлагать? Да еще детям, собственным ученикам?!

И отец Луизы рассказал Инне о том, как он сигнализировал о безобразиях, творящихся во второй восьмилетке и в районо, и в редакцию местной газеты, но это ни к чему не привело.

— И заметьте, — добавил он, — я не анонимки писал, я с открытым забралом, так сказать… Кстати, разрешите представиться: Мокеев Павел Павлович, заместитель председателя райпотребсоюза. — Он привстал, пожал Инне руку. Инна тоже привстала и назвала себя, только не назвала свою должность. После этого она спросила:

— А чем вы объясните, что Бурундуку все сходит с рук?

— Чем? Да объяснить легче легкого: с заврайоно Лыковым их водой не разольешь, с редактором Бурундук тоже в приятельских отношениях, а более мелкая сошка, — Мокеев ткнул большим пальцем себе за спину, — вон вроде Хмелевых, например, — они Бурундуку пятки лижут. Вот их сынок в шестой класс почти на одних пятерках перепрыгнул, а моя на тройках еле переползла. Так что непробиваемая стена.

— А в райком вы не обращались? — спросила Инна.

— В райком! — Мокеев закашлялся. Он вспомнил, как райком обсуждал его персональное дело в связи с злоупотреблением служебным положением, вспомнил, как был рад, что отделался лишь строгим выговором. — В райком, вы знаете, я не обращался. Секретари и так завалены работой, а кто поменьше, дела не решит. После упоминания о райкоме интерес к разговору у Мокеева сразу упал, и он поднялся. — Ну, знаете ли… мне пора. Приятных вам сновидений.

Он свернул за угол и исчез. Инна тоже пошла домой. Был уже одиннадцатый час, но Ленька все еще отсутствовал. Когда Инна выразила по этому поводу удивление, Полина Александровна засмеялась:

— Да у нас во время каникул для них свобода. Взрослые раньше ложатся, потому что на работу вставать, а они гоняют, пока ноги не отвалятся. Вы, перед тем как свет зажечь, окно закройте, а то комары налетят.

Ваня Иванов сидел на лавочке с Томкой Зыряновой. Они не присутствовали при разговоре на школьном крыльце, и подбежавший Ленька сообщил им о страшной угрозе, нависшей над школой, о том, что наврали Демьян с Альбиной про Акимыча и о том, как Луиза уговорила Леньку поддерживать эту «святую ложь». Ваня помолчал немного, потом сказал:

— Надавать бы вам по шее за вашу «святую ложь».

Томка вступилась за ребят, сказала, что, по ее мнению, они действовали вполне разумно, и Ваня обернулся к ней.

— Тебе природа мозги дала?

— Ну, дала. Чего ты орешь?!

— А если дала, так ты ими наперед думай, а потом языком болтай. — Иванов похлопал себя пальцами по лбу. — Ведь понимать же надо: ну, добились они своего, опорочили Акимыча, и эта тетка решила за него не выходить… Так она вернется к себе и на весь город растрепет, что директор такой-то школы — алкаш да еще и ненормальный. И такие слухи могут до начальства областного дойти… Мало что ли у Акимыча было неприятностей из-за Ленькиной ноги и Луизиного папаши?

— Ладно, Вань… — сказал Хмелев. — Что они наврали, того уж не вернешь. А как же теперь нам действовать?

— Эта самая… Кстати, как ее зовут?

— Инна Сергеевна, — ответил Леня и снова почувствовал какую-то непонятную тревогу.

— Выгнать ее надо, — жестко сказал Иванов.

— А как?

Иванов вдруг поднялся.

— Ждите здесь. Я для начала кое-что придумал.

Ждать пришлось недолго. Минут через пять он вернулся с листом бумаги, на котором кое-как был намалеван череп и скрещенные кости.

— Вот! Я по углам живицей намазал. Кто пойдет и к ее окну приклеит?

Хмелев замялся, а Томка закричала:

— Я! Я наклею. Только пойдемте со мной, я капроновый чулок на голову надену.

Надо сказать, что после известной вам «операции» капроновые чулки вошли в моду среди учеников Бурундука, особенно в младших классах. Пользуясь ими, ребята нападали друг на друга из засады, обстреливали «врагов» шишками, а иногда и лупили кого-нибудь, если считали, что он этого заслуживает.

В углу комнаты Инны справа от окна стоял маленький столик, накрытый чем-то вроде скатерти. Задернув белую занавеску и включив свет, Инна вынула из своего чемоданчика большой блокнот. Ее с момента прибытия в Иленск так и тянуло записывать, что говорят о Бурундуке, но она не делала этого ради конспирации. Теперь она сидела за столиком перед раскрытым блокнотом, но работала очень медленно; она старательно припоминала, что сказал Демьян, что добавила Альбина, что говорили ее другие собеседники, и лишь припомнив почти дословно ту или иную фразу, Инна ее записывала.

Вдруг Инне послышался какой-то негромкий шум за окном — то ли шорох, то ли царапанье. Потом отчетливо дрогнула оконная рама. Инна вскочила, отдернула занавеску и при свете летней ночи увидела, как от окна отпрянула небольшая фигурка с головой, обтянутой черным чулком. Фигурка быстро исчезла из поля зрения, но Инна успела заметить, что это несомненно девчонка: на ней была пестрая юбка и серая кофта. К стеклу был приклеен лист писчей бумаги с намалеванным черепом и скрещенными костями.

Желая узнать, что это значит, Инна вышла в коридор. За дверью Полины Александровны было тихо, и в щель под дверью не пробивался свет. Значит, хозяйка спала. Выйдя на крыльцо, Инна увидела распахнутую настежь калитку. Она подошла к своему окну и отлепила от стекла бумагу с черепом.

Инна вернулась в дом, захлопнула входную дверь английским замком, заперла на крючок дверь своей комнаты и снова села за столик, чтобы продолжать свои записи. Однако она то и дело посматривала на лежащий рядом лист с черепом, намалеванным отнюдь не рукой мастера.

Череп и скрещенные кости, размышляла она. Это же символ угрозы. Наклеила рисунок на стекло девчонка, притом Инне совсем незнакомая. Выходит, ее за что-то возненавидели местные дети. А за что? Чем она перед ними провинилась за эти несколько часов?

Вдруг Инна подумала: а ведь Лени-то до сих пор нет в доме! Неужели и он принимал участие в истории с черепом?! А может быть, он вернулся, когда она разговаривала с Мокеевым?

Инна снова вышла в коридор и подошла к небольшой Лениной комнате, но за ней было тихо и ни в одну щелочку не пробивался свет. Инна осторожно постучала.

— Кто там? — послышался сонный голос. Инна слегка толкнула дверь, и тут же она открылась. В полумраке белой ночи Инна увидела Ленькино лицо на подушке, точнее — лишь половину его, потому что он натянул одеяло себе на нос. Впрочем, увидев Инну, он сдернул одеяло до подбородка.

— Инна Сергеевна, вам чего? — спросил он слабым голосом только что разбуженного человека.