Варя знала, что, когда воспитываешь маленьких детей, повышать голос и тем более ругаться нельзя, но Тут вся педагогика выскочила у нее из головы. Она сжала кулаки, затопала ногами и даже зажмурилась, чтобы громче кричать.

— Вставай, идиот ненормальный! Черт, дурак сумасшедший, вставай, тебе говорят!

Вовка сел, свесив ноги с кровати и стараясь сообразить, что с ним происходит, а сестра продолжала топать и кричать:

— Тебе кто позволил в пальто и галошах ложиться! Это еще что за безобразие такое, с топором спать! Что у тебя течет? Что у тебя по простыне течет? Я тебя спрашиваю, что это такое течет?

— Помидоры, — машинально ответил Вовка, взглянув на красноватую лужу. Вдруг он вспомнил все, и на лице у него появилась тревога. — Варя, а Федя дома? — спросил он и, не дожидаясь ответа, позвал: — Федя! Федя!

— Нету твоего Феди. И ты мне зубы не заговаривай! Зачем надел пальто? Отвечай!

Но Вовка не ответил: он выбежал из-за ширмы и бросился в Федин «кабинет». Брата не было! Мало того: на диване не оказалось ни простынь, ни подушки, ни одеяла, а никогда еще не случалось, чтобы Федя до завтрака убрал свою постель. Ясно было, что он ее и не стелил.

Вовка вышел в большую комнату, прислонился к стене, скривил рот и поднес к глазам сначала один кулак, потом другой. Затем он открыл рот пошире, сполз по стенке на пол и завыл сначала тихонько, потом все громче и громче.

— Чего ты? Что с тобой? — спросила Варя.

— Федька-а! Какой-то-о! — провыл Вовка и вдруг заколотил по полу ногами в галошах. — Вот все равно убегу, Федька убежал, и я убегу-у-у!

— Куда еще убежишь? Куда Федька убежал? — вытаращила глаза Варвара.

— На Се-е-евер…

— Чего? На какой такой Север? Отвечай!

— В А-а-арктику. И я-а-а убегу, все равно-о-о-о убегу… — заливался Вовка.

Прошло минут двадцать. По тротуару бежали Слава Панков и Варя. Растрепанная, кое как одетая, она тихонько плакала, размазывая кулаками слезы по сморщенной физиономии, и причитала:

— Папы нет, мама только послезавтра приедет… Ну что я теперь с ними буду делать, что я буду делать!

— Дошкольником был, дошкольником и остался, — пыхтел на бегу председатель.

Навстречу им брел Гриша Тетеркин с пустой базарной корзиной. Мать его послала на рынок за картошкой, а он таких поручений терпеть не мог. Он шел, еле волоча ноги, опустив лопоухую голову, сердито выпятив нижнюю губу.

— Чего она ревет? — угрюмо спросил он председателя, когда тот поравнялся с ним.

— Чего реву! Чего реву! — выкрикнула Варя. — Федька из дому убежал!

— Врешь! — живо обернулся Тетеркин. — Славка, правда?

— Ага. В Арктику рванул. Мы к Евгению бежим, к вожатому.

— Ух ты-ы! — совсем просиял Тетеркин и, забыв о картошке, пустился за председателем с Варварой.

Навстречу по противоположному тротуару шел Сурен Багдасаров — самый сильный мальчишка из Фединого класса. У него на закорках сидел Родя Иволгин, которого силач взялся на пари протащить до конца улицы и обратно.

— Эй! Сюда! Федька Капустин в Арктику убежал! — закричал им Тетеркин.

Сурен повернул голову, переглянулся со своим седоком. Тот соскочил на тротуар. Оба пересекли мостовую и присоединились к бегущим. Через минуту за ними семенила Люба Морозова, держа подальше от себя бидон с молоком. На бегу она заскочила в какой-то двор и закричала там:

— Нюра! Толька! Скорее! Федя Капустин из дому убежал!

Теперь, как говорится в старинных романах, прервем на время наше повествование и обратим свои взоры к героине, о которой мы столь долго не вспоминали.

Как всегда по утрам, Луна была одна. Скатерть на обеденном столе была отвернута, и на клеенке были разложены учебники и тетради, но Ната и не прикасалась к ним. Еще более бледная, чем вчера, с заплаканными глазами, она медленно бродила вокруг стола, то наматывая на палец кончик светлой тяжелой косы, то теребя его зубами, и все думала, думала и думала о Феде.

Вчера, ожидая Федю в раздевалке, она всего на несколько секунд подошла к болтавшим в уголке одноклассницам. Как раз за эти несколько секунд, никем не замеченные, в раздевалке мелькнули Пашка и Федя. Скоро девочки ушли. Удивленная долгим отсутствием Феди, Ната поднялась наверх, но никого там не нашла.

Разошлись по домам педагоги, школу заперли, а Ната еще долго стояла на крыльце, вглядываясь в обе стороны освещенного фонарями переулка.

Потом Луна отправилась к Капустиным, узнала, что Федя домой не приходил, и тут, как ей показалось, поняла все. Почему-то Федя не захотел, чтобы она его провожала. И почему-то он не сказал ей об этом прямо, а предпочел обмануть ее, сбежать не попрощавшись. Горькая обида охватила Луну. Ну чем она заслужила такое хамское отношение?

Ночью Луна долго плакала, утром встревожила папу и маму своим удрученным видом. Когда они стали расспрашивать, что с ней, она ничего не ответила и только снова расплакалась, и родители ушли на работу огорченные.

Чувствуя, что и сегодня уроки ей в голову не полезут, она все же вынула из портфеля учебники с тетрадями, и тут ей попалось письмо, которое Федя просил передать редактору стенной газеты.

«Дудки!» — сердито подумала Ната. Очень ей нужно передавать Федькину писанину и тем самым выдавать себя как его сообщницу. Хватит с нее и других огорчений. Она собралась тут же разорвать послание, но потом ей захотелось узнать, что там такое Федька написал. Присев на край кушетки, Луна стала читать:

«Прошу редакцию поместить в стенгазете это письмо, так как я хочу высказать причины, по которым я уехал искать новую жизнь на далеком Севере.

Конечно, некоторые пионерские активисты будут осуждать меня за мой поступок и отпускать насмешливые словечки, вроде «фантазер», «дошколенок» и тому подобные тонкие остроты, но не лучше ли сначала разобраться, что заставило этого «фантазера» пуститься на такой решительный поступок.

С малых лет я рос непоседливым и любознательным ребенком и мной владела страсть к исследованиям и приключениям. Уже в шестилетнем возрасте я чуть не утонул, решившись один переплыть верхом на бревне широкую реку, которое подо мной перевернулось. Потом я почувствовал, что цель моей жизни — стать полярным исследователем, и твердо решил ее достичь…»

Ната вздохнула. Ей всегда туго давались литературные сочинения, и ребят, хорошо их писавших, она считала людьми очень умными, какими-то совсем особенными. Федино письмо, по ее мнению, было написано так «складно», так «по-взрослому», что прямо хоть сейчас печатай в настоящей газете.

«Три года тому назад я вступил в пионерскую организацию нашей школы, и я думал, что она поможет воспитать во мне мужество, выносливость и ловкость, но что же я увидел?

Приведу конкретные цифры. За весь прошлый год в нашем отряде был проведен только один двухдневный поход и только одна лыжная вылазка. И как же они были проведены? За весь поход мы прошли всего лишь тридцать километров и ночевали не под открытым небом, а на туристской базе, а вся лыжная вылазка прошла с утра и до обеда. Когда же я предложил провести лыжный поход в глухие леса на все зимние каникулы, питаться только тем, что добудешь охотой, и спать в снежных хижинах — в ответ мне были только насмешливые улыбки.

И вот я подумал: может быть, тем, кто любит вести спокойную жизнь, такая пионерская работа и нравится, но тем, кто презирает спокойную жизнь, кто стремится к трудностям и опасностям, девать свою кипучую энергию некуда. И я понял тогда, что мне больше ничего не остается делать, как покинуть родную школу и бежать на далекий Север, где есть еще «белые пятна», которые можно исследовать, и есть опасности и трудности в борьбе с суровой природой.

Вот что заставило меня совершить мой поступок. Федор Капустин».