Уже на следующий день Фэрымэ стало известно, что побывал он у помощника государственного секретаря в Министерстве иностранных дел. Когда старик вновь оказался в кабинете Думитреску, тот, как всегда мрачно, заявил ему:

— Я прочитал еще двести страниц, но так и не узнал, что там с Дарвари. Нас интересует Дарвари и лишь постольку-поскольку — Ликсандру и все остальные. Помощник государственного секретаря товарищ Эконому питает слабость к вашим писаниям, а эта Оана прямо-таки заворожила его. Однако нас интересует только Дарвари. Когда вы явились к товарищу Борзе, то хотели расспросить его о Ликсандру, а не об Оане. Так что сосредоточьтесь на Ликсандру и Дарвари... Несколько дней тому назад вы упомянули, что Ликсандру принялся обучать Дарвари древнееврейскому языку. Однако, как известно, Дарвари поступил в военное училище. Что за необходимость была изучать древнееврейский язык?

— Никакой необходимости не было, — испуганно залепетал Фэрымэ. — Но я уже говорил, история эта длинная, и все, что тогда происходило, связано с Оаной. Разрешите, я расскажу... Ликсандру покинул Бухарест осенью шестнадцатого года, во время эвакуации, а когда вернулся в восемнадцатом году, то сразу же поступил в шестой класс лицея имени Спиру Харета, потому что сдал экстерном экзамены за предшествующие классы. Год спустя Дарвари поступил в военное училище в городе Тыргу-Муреш. Но в один прекрасный день — я так и не понял, в силу каких обстоятельств, — Ликсандру явился к раввину, проживавшему на Каля-Мошилор, и заявил: «Возможно, вы меня не узнаете. Меня зовут Ликсандру, я был приятелем Йози. Я хочу все-таки дознаться, что с ним случилось, потому и пришел к вам. Если бы Йози был жив, он давно бы знал древнееврейский язык. Я к вам и пришел, чтобы вы научили меня ивриту, как научили бы Йози». Раввин ничего не ответил и долго задумчиво разглядывал его. Наконец он сказал: «Будь по-твоему. Приходи ко мне каждое утро за час до лицея и каждый вечер — за час до захода солнца». Так Ликсандру принялся изучать иврит, а поскольку был он мальчшсом умным и усидчивым, то за два года, к тому времени когда сдавал экзамены на бакалавра, знал этот язык настолько хорошо, что переводил из Ветхого Завета так же легко, как переводил бы своих любимых поэтов. Я забыл вам сказать, что Ликсандру еще с начальной школы, будучи натурой мечтательной, проявлял явную склонность к поэзии, а в гимназии серьезно увлекся ею. Но и здесь у него проявлялся странный вкус. В шестнадцать лет он читал Кальдерона, Камоэнса, де Миранду...

— Хватит об этом, — прервал Думитреску. — Скажите, почему ему пришло в голову обучать ивриту Дарвари? И как мог Дарвари, курсант военного училища, у которого голова забита столькими предметами, согласиться изучать еще иврит? На кой черт был ему нужен этот древнееврейский язык?! Ведь он мечтал стать летчиком.

— Когда Дарвари заявил, что намеревается стать летчиком, тут-то и осенила Ликсандру эта идея. «Значит, и тебе суждено отправиться со мной на поиски Йози. А для этого нужно выучить иврит. Я верю, Йози не умер, он должен быть где-то здесь, на земле, только мы его не видим или не умеем отыскать. Но я в конце концов узнаю, как его найти»... Вот почему и Дарвари принялся учить иврит. Ликсандру давал ему уроки только во время каникул, но Дарвари приобрел грамматику и словарь и старался заниматься в своем военном училище в Тыргу-Муреше. Но я не думаю, чтобы Дарвари далеко продвинулся в языке. У него не было ни такой памяти, как у Ликсандру, ни такого рвения. И еще кое-что. В те годы, то есть в девятнадцатом и двадцатом, Ликсандру вместе с приятелями вновь отыскали Оану. Вечерами по субботам они заходили в корчму к Тунсу и забирали Оану с собой на прогулку. Но направлялись они не в город, а на окраину, туда, где познакомились с Оаной и где не стеснялись появиться вместе с ней. Порой они забредали в поля пшеницы, и Оана, распустив волосы по плечам, распевала песни, а ребята подпевали. Когда же в лунные ночи они присаживались отдохнуть среди бурьяна или под тутовым деревом, Ликсандру восклицал: «Оана, с твоей помощью я создам новую мифологию!» Потому что из всех мальчиков Оана больше всех любила Ликсандру.

— Не нужно про Оану, — остановил Думитреску. — Я же вам говорил, нас интересует исключительно Дарвари.

— Именно о нем я и хотел рассказать, — смущенно улыбнулся старик. — Потому что во время летних каникул в девятнадцатом году и пасхальных в двадцатом Дарвари участвовал во всех прогулках молодых людей с Оаной. С одной из этих прогулок и началась цепь событий, из-за которых, возможно, ему не удалось как следует выучить иврит. Мальчикам было лет по пятнадцать—семнадцать, им нравилось возвращаться после длительных прогулок как можно позднее, а потом пировать в корчме у Тунсу. Иногда они возвращались в два, в три часа ночи, и корчмарь, убедившись, что они вернулись, отправлялся спать, оставляя корчму на попечение Оаны и музыкантов, если те не успевали к тому времени уйти домой. Случалось, забредал в корчму и какой-нибудь пьяница, но никогда не было скандалов, потому что все побаивались Оаны. Молодежь пировала и развлекалась до утра. Вино пили, однако, в меру, а Ликсандру, хотя и был самым горячим и неуемным, вообще едва пригубливал. Он садился на стол, клал руку на плечо Оане и, поглаживая ее волосы, читал своих любимых поэтов, чаще всего испанских. Никто по-испански не понимал, но все слушали, не спуская с него глаз, а Оана сидела с мечтательным, отсутствующим видом, и часто, когда Ликсандру возвращал ее к действительности, казалось, что на глазах у нее слезы. Как-то раз, уже почти на рассвете, когда Ликсандру читал стихи, положив руку на плечо Оане, в корчму вошла парочка. Молодой человек был чуть постарше Ликсандру, стройный, элегантно одетый. На его мрачном лице блуждала надменная улыбка. Казалось, он слегка пьян. Услышав, как Ликсандру декламирует Кальдерона, он воскликнул: «Что такое? Вы что, не румыны?» А его спутница, уставившись на Оану, воскликнула: «Это она! Моя статуя!» Была она несравненной красавицей, но в ее манерах и одежде было что-то вызывающее, как говорили в те времена — экстравагантное. Обойдя вокруг Оаны, словно та была произведением искусства, незнакомка сдернула с руки браслет и протянула его девушке: «Скромный дар от Замфиры!» Как потом узнали мальчики, ее звали совсем по-другому, но ей нравилось называться Замфирой, а своего двоюродного брата, с которым пришла, она величала Дионисом, хотя его звали Драгомиром. Этим молодым людям, хотя они и происходили из боярского рода Каломфиров, многое довелось претерпеть в жизни. И для того чтобы понять, отчего все это с ними произошло, необходимо знать историю их предка, боярина Каломфира...