Ляш снял с вешалки потёртое кожаное пальто с серебряными витыми погончиками, надел его, подпоясался ремнём. Все это он делал медленно, преодолевая усталость. Сейчас ему как-то особенно отчётливо представилось, что выспаться он сможет, вероятно, только в плену.

— Обсудите план прорыва с полковником Зюскиндом! — засунув руки глубоко в карманы пальто, приказал Ляш. — План должен быть у меня через два часа.

В подземелье настроение становилось все тревожнее. Гул сражения теперь проникал и сюда сквозь толстые железобетонные стены. При взрывах снарядов и авиабомб головы нацистов втягивались в плечи. У грузного Гроссхера всякий раз подгибались колени.

— Господин генерал, господин генерал! — прозвучал голос дежурного офицера. — Господа, пропустите связного к генералу.

Нацисты молча расступились. В комнату вошёл пожилой офицер в обгоревшей пропылённой шинели.

— От майора Шмоцке, — козырнув, он передал коменданту жёлтый глянцевый пакет.

— Как там, наверху, лейтенант? — разрывая пакет, спросил Ляш. — Туман, дождь, солнце?

Офицер удивился. Стараясь припомнить, какая была погода, он машинально провёл ладонью по лбу. Пот, пыль и копоть смешались, образуя грязный след.

— Простите, господин генерал, — виновато ответил он, — не приметил, не помню.

— Как сражаются наши доблестные солдаты, дорогой лейтенант? — спросил связного Вагнер.

— Разве можно сражаться с ураганом, — офицер пожал плечами, — или с наводнением? Люди сходят с ума. Женщины поднимают белые флаги, вырывают оружие из рук солдат.

— Вы лжёте! — крикнул Фидлер, хватаясь сразу за оба пистолета.

Офицер даже не посмотрел на него.

Фердинанд Гроссхер отстегнул от пояса алюминиевую фляжку и пил, не обращая внимания на косые взгляды

— На западном и северном участках противник достиг центральной части города, — стараясь не выдать волнения, произнёс генерал Ляш. Он склонился над планом, лежавшим на столе. Красным карандашом очертил небольшой участок вокруг королевского замка. — Вы представляете, господа, что это значит? — устремив кончик карандаша во двор средневековой крепости, генерал испытующе посмотрел на нацистов. — Здесь все, что у нас осталось.

…Миновала ещё одна трудная ночь. От горящих где-то поблизости танков на Парадной площади все время было светло. Настало утро девятого апреля. В центре города бои продолжались без передышек.

Около полудня в подземелье генерала Ляша погас свет. Растерявшиеся штабные офицеры долго не могли найти свечей. Предполагали, что провода повреждены взрывом авиабомбы. Батарея большой ёмкости находилась в подвалах центрального телеграфа против замка. Током от этих аккумуляторов можно было из штаба генерала Ляша взорвать любой замаскированный объект.

Вскоре в штабе стало известно о взятии советской пехотой телеграфа. На очереди стоял королевский замок.

Новое совещание опять кончилось ничем. Гроссхера на совещании уже не было: его убили в ночной схватке. Крейслейтеры, оставшиеся в живых после неудачной попытки прорваться на запад, отвергли капитуляцию.

От фюрера поступали указания: во что бы то ни стало держать Кенигсберг. Однако дело сейчас было не в приказе фюрера — просто не было другого выхода. Охваченные звериным страхом, нацисты хотели ценой многих и многих жизней продлить хотя бы ненадолго свою жизнь.

Обозлённые крейслейтеры с бранью покидали бункер коменданта.

— Вас русские повесят на первом фонаре! — с вызовом крикнул кто-то генералу Ляшу. — Вы не лучше нас.

— Я не замешан в ваших делах, — сдержанно возразил генерал. — Я только солдат.

— Только солдат — как бы не так. У вас короткая память. Ваше рыльце основательно в пушку, генерал, вы немало насолили русским на севере. Как никто другой, вы всегда точно выполняли приказы фюрера.

Крейслейтер Вагнер задержался у порога комендантской комнаты.

— Вы полагаете, генерал, я не понимаю, что война проиграна?

Ляш взглянул вопросительно.

— Признаюсь. Ваша категорическая позиция…

— Я против капитуляции только потому, что каждая минута нашего сопротивления помогает спастись многим настоящим немцам, — прервал Ляша Вагнер. — Они должны надёжно спрятаться в Германии или отдать себя в руки западных держав… Я вижу по вашему лицу… для вас это безразлично. Стоит ли беспокоиться о наци. Но, генерал, — Вагнер повысил голос, — кто без нас организует народ? Кто подымет немцев на новую войну? Кто уничтожит всех евреев во всем мире? Вы думаете, с этим справятся дохлые социал-демократы?.. Нет, так просто мы не уступим своего места, как бы не так! — он перевёл дыхание. — Я верю, что немцы расправятся с большевиками прежде, чем мир станет красным. У неполноценных народов мы можем кастрировать волю. Мы… мы… — На губах крейслейтера выступила пена. — Вспомните, генерал, величайший из немцев поставил на карту свою драгоценную жизнь во имя национал-социализма.

— Кто будет спасителем Германии, мне все равно. Я буду его поддерживать, — хладнокровно отрезал Ляш, — но я удивляюсь вам, крейслейтер. Вы, именно вы, наци, намерены спасать Германию. Вам не кажется, что этого не допустят не только наши враги, но и наши друзья?

— Вы вычеркнули нас из жизни, генерал, — с бешенством продолжал Вагнер, — рано вычеркнули! Мы ещё придём и, поверьте, будем беспощадны.

— Выпейте воды, — с едва ощутимой снисходительностью предложил комендант, — нервы надо беречь…

— Свои берегите, — огрызнулся Вагнер и, резко повернувшись, вышел из комнаты.

Генерал Ляш, передёрнув, словно в ознобе, плечами, тяжело опустился в кресло.

Дежурный офицер доложил о потере связи со штабом кенигсбергских ополченцев. Штаб находился в королевском замке.

Из подвала университета позвонил командир 69-й пехотной дивизии полковник Фелькер.

— Господин генерал, — услышал комендант, — боеприпасы кончились. Прошу указаний.

— Хорошо, — ответил Ляш, — указания вы скоро получите. На боеприпасы не надейтесь.

Надо принять решение. Азы военного искусства, крепко вбитые в генеральскую голову, приказывали ему капитулировать.

«Напрасно разрушается город, напрасно гибнут люди», — думал он.

В то же время его душила злоба: генерал Отто Ляш не смирился, о нет. Он хоть сегодня был бы рад начать подготовку к новой войне с русскими коммунистами. И чем скорее кончит войну Германия, тем скорее она сможет снова воевать.

Ляш вызвал к себе начальника штаба фон Зюскинда.

— Дорогой полковник! — торжественно начал генерал. — Надеяться на чудо могут только враги Германии. Озарения фюрера больше меня не устраивают. Я принял решение — сложить оружие. Время работает не на нас, оно пожирает нас.

Как только офицеры узнали о решении коменданта, в штабе поднялся переполох, все встало вверх дном. В штабе суетились, рвали и жгли документы. Непрерывно работали спускные клапаны ватерклозетов — штабные чины прятали концы в воду.

Никто не думал об обороне. Офицеры лихорадочно упаковывали свои пожитки. Каждый думал только о себе. Бои на улицах города ещё продолжались, но штаб ими уже не руководил.

Наступили последние часы обороны Кенигсберга. После каждого удара советской артиллерии по укреплённым домам немецкие солдаты и офицеры бросали оружие, сдавались в плен.

Около девяти часов в подземелье коменданта крепости появились советские парламентёры во главе с начальником штаба одной из дивизий полковником Яновским.

Не успели закрыться за ними двери, как длинная фигура «пожарного генерала» с кобурами у пояса неожиданно возникла перед часовым, охранявшим дверь комендантского пункта. Часовой преградил ему вход и вызвал дежурного офицера.

Фидлера к генералу Ляшу не допустили.

— Генерал Ляш — предатель! — истошно вопил Фидлер, размахивая пистолетами. — Я уполномочен расстрелять всех изменников вместе с комендантом крепости. Я уничтожу всех, я запрещаю капитулировать!..

Покричав, Фидлер ушёл.

По требованию полковника Яновского Отто Ляш в своей подземной комнате подписал документы. В двадцать один час тридцать минут приказ разослали командирам частей.